— Да это прежний смотрящий был… любитель скакать под луной. На него какое-то время сквозь пальцы смотрели, а потом под Москву перевели.
А ведь правда. Была какая-то история.
— Но как они это вообще делали? — Антон не знал, как сформулировать. — Ведь это… — он сделал в воздухе знак креста. — Работает. Я сам видел.
— Оно не работает, — зло буркнул Костя. — И не служит. А священник не может быть во всех местах сразу. Вот, почему мне трудно взять и объяснить, ребята — это нужно пропустить через себя. Однажды почувствовать себя как тот прокажённый…
— Костя… подожди. Я понимаю, что все плохое нельзя изъять из человека. — Андрей говорил спокойно, но было понятно, что это тяжко ему дается. — Но я не понимаю, почему даже плохого человека нельзя защитить… от вот этого. Просто так.
Антон вдруг понял, что объяснение Кости его… радует, да, радует. Ему сразу стало неловко — у Кости явно была беда, у Андрея была беда. Но вот для него самого — будто плёнку содрали с новенького визора или открыли окно. Все вокруг снова было настоящим. Нету универсального ключа, нету панацеи. Нет петушиного слова. Значит никаких сказок, все живы и все всерьез.
— От чего именно? Андрей, что хуже: умереть от клыков или самому стать вампиром?
— Всё хуже, — сказал охотник на вампиров. — Сам этот выбор плох.
— Плох он или нет, это второй вопрос, а вот ты для себя как бы это решил? Вот тебя припёр к стенке высокий господин, и решительно так предлагает тебе выбирать.
— Ты же знаешь, кто я. Значит, знаешь и мой ответ. Но такой выбор, он и до Поворота был. Люди с людьми. И я понимаю, почему там ничего нельзя было поделать. А тут?
— А тут то же самое. Просто ты смотришь на это дело как… на дворовую драку. Вот большой хулиган-Сатана маленьких обижает, а вот большой человек мимо идёт — и вместо того, чтобы хулигану навалять по мордасам, то ли так просто смотрит, то ли позволяет хулигану забить себя до смерти… Только у нас детишки испорчены, Андрюха. И если забить хулигана — они ничего не поймут. Тот, кто больше, навалял тому, кто меньше — вот что у них получится. Ну, правильно. В мире ведь так и должно быть, и глупо думать, что бывает иначе… И придется большому человеку либо возглавить их детскую банду, либо забивать того, кто по силе на втором месте после Сатаны… Они же вырастают, детишки. И игрушки у них растут…
— Ерунда. — Андрей как-то сразу успокоился, — Если этих детишек сейчас сожрут — или на их глазах другого сожрут, им все равно никто не поможет. Им, — с полной убежденностью сказал охотник на вампиров, — уже никогда ничего не поможет.
— Ты бы звучал немножко убедительней, — Костя скрестил руки на груди, — если бы я не помнил, как мы тебя подобрали. Или как они меня подобрали. Вот мы трое — такие же детишки. Что, до нас совсем ничего не дошло? Мы выбора не сделали, а?
— Нет. Не сделали. Мы перед ним не стояли. У нас, — он мотнул головой куда-то за спину, — не принято дурно отзываться о тех, кто заговорил. — Андрей не стал пояснять, при каких обстоятельствах. — И когда от чумки лечат, не разбирают, хороший человек или плохой. Просто лечат.
— Ну какой же ты тупой, а! — разозлился Костя. — Упрямый и тупой! Да не перейдёт чумка с тобой в вечность! Не то, что с тобой происходит, тебя делает! А ты сам, то, каким ты себя сделаешь, это главное — понял-нет? Вот о тех, кто не от боли — а за ботву, или ради карьеры, или просто своего спокойствия ради, о подосиновиках — у вас как принято говорить, а?
— Да какая разница! — теперь уже Андрей орал. Не кричал, а орал, так что стекла дребезжали. — Да хоть кто! Есть у нас такие, кому нравится стрелять. Но у нас способов других нет. Ну, нету просто. Не можем мы гада убить, а человека оставить. Я вообще до… не знал, что гады эти разумны и что их отделять можно…
— Стоп! — Антон встал между ними (да что меня, сглазили, что ли?) и развел руки в стороны, упираясь каждому в грудь. — Андрей, ты… остынь. Ты не понял. Отделить гада от человека — эта проблема не только для вампиров, вот что Костя хочет сказать. Так было всегда. Только в последние сто лет… яснее прорезалось.
— А что… — уже спокойнее спросил Андрей, — у них там не заметили, что ли?
— Да нет. Там всегда всё замечают. Просто наша свобода — это тот самый камень, который Всемогущему не под силу.
— Это — не наша свобода. Это… их свобода. Этих, которые внутри. Ну… — Андрей помотал головой. — Ну ты в санвойсках служил, — террорист закружил по комнате, явно того не замечая, — А теперь представь себе — ресурсов нет, кордоны не держат ни лешего, вокруг каша — и главное, все по отдельности поправимо, да паника ничего делать не дает. На севере Америки и у нас что-то выправляться начало — но там все висит на трех десятках военных и организаторов. Доберись до них орор — и все, опять по новой. И тут у тебя шанс появился получить людей, которые со всем этим могут справиться. Сами не заболеют, других вытащат, работать могут, сколько надо и как надо — и защищать этот персонал нужно только 10 часов в сутки, а не 24.
Он остановился прямо перед Костей.
— Да, они людей едят. Но чем это хуже триажа? Все равно всех спасти нельзя. Да что там всех, ты поди вообще кого-нибудь спаси…
Антон смотрел на Андрея широко раскрыв глаза. Вот чего он не ждал от боевика подполья — это речи в защиту Сантаны. А зря не ждал. Они же там тоже не… орудия для обращения с взрывчаткой, да и Ростбиф своих людей наверняка не только тактике учил.
— Здесь у нас, под огнем могли… ошибиться и счесть это меньшим злом — а там у вас куда смотрели?
— А почему там, — каким-то обесцвеченным голосом сказал Костя, — пополнение в раю должны считать большим злом, боец? Это ведь нас мёртвые покидают. К ним мёртвые приходят. Ты бы сильно огорчился, если бы кто-то с мороза пришёл к тебе на чай — и остался насовсем?
— А тем… — медленно и очень спокойно сказал Андрей, — кто остается, это испытание, — он посмотрел на Антона, — для их же собственной пользы?
— Да нет же! Ну, просто сам возьми и подумай — ты неделю назад ещё не знал, где будешь сегодня и что случится. Вот тащили вы друг друга с этим Игорем, потом Антоха нарисовался, а ведь ты мог бы Игоря шлёпнуть, а Антоху послать… Это было как — для твоей пользы? Для его? Или Антохиной? Эта рана, которая тебя привела сюда — она была для чьей-то пользы? Но ты здесь.
Антон чувствовал, что Косте не хватает слов. Он знал это состояние, когда ты, внутри, точно понимаешь, как оно, а вот передать другому не получается. И ты машешь в воздухе руками, потому что у слов и экрана на измерение меньше, чем нужно, и хорошо, если через неделю-другую начинают потихоньку сползаться правильные, ясные формулировки… Сейчас он почти видел то, что пытался описать Костя — множественное движение, попытку собрать одновременно миллионы головоломок — только в человеческом мире судьба собираемой картинки не зависела от того, опустятся ли у элемента руки. От случайного приступа злобы или страха. Или, если подумать, и от неслучайного.
А Андрей слышал только слова. В его жизни не было места случаю или чужому выбору. Это… — сообразил Антон, — профессиональное, наверное. Если план не выдерживает контакта с реальностью, значит, это плохой план. Небрежный. Неграмотный. Или… в его картине мира это, наверное, недопустимо даже — чтобы рядовые участники тоже творили план на ходу… Он попытался представить себе это переплетение миллиардов вероятностей… Бог — информационный наркоман, наверное… Он должен был быть им, чтобы нас создать…
Но как это показать человеку, который обучен рассматривать и случайность, и свободную волю как помехи?
Да никак. Наверное. Такой человек должен это… как там у Хайнлайна? — грокнуть.
— Ладно, — примирительным голосом сказал Андрей. — С тем, что я здесь, очень трудно спорить. Скажи, тут для нас двоих есть какая-нибудь работа? Физическая.
— Этого добра тут полно, — священник встал, чтобы проводить его до двери. — Всё, бывайте, приходите завтра. Буду трезвый, обещаю. Как-никак пятница.
Отец Василий один раз объяснил Косте, что такое ад, и тот полностью согласился: ад — это когда жарким летним утром ты просыпаешься с тяжкого бодунища и вспоминаешь, что сегодня воскресенье и тебе идти служить.
Утро было хоть и не летним, но по-летнему жарким, бодунище был не то чтобы ужасающим — но таким, конкретным. Пили накануне именно с отцом Василием. Отец Василий — по традиции, а Костя…
Это, наверное, самое мерзкое в человеке — всё, решительно всё может ему надоесть. Лучший друг, с которым можно проговорить ночь напролёт. Женщина, от чьего взгляда забывал дышать. Страна, город — все это может съесть рутина. И даже… даже…
…Как раз посередке службы Костя увидел, что при возгласе «Оглашении, изыдите!» террорист Андрей взял да и изошел.
Была у Кости мысль, что изошел он не вследствие слишком буквального понимания возгласа — а потому что тётка Леся, баба вообще-то добрая, но о Боге очень ревностная, что-то такое ему сказала. В другое время и в другом месте Костя бы матюкнулся, и, может быть, вслух, но тут, в храме, да ещё и в алтаре, он не позволял себе такого даже мысленно.
Но думать об этом было некогда, потому что диакон уже принес потир и дискос, и сказал тихонько: «Да помянет Господь Бог священство твоё во Царствии Своём».
А ведь совсем недавно он чувствовал, что лишь во время Литургии живет по-настоящему, а остальное время было — «до» и «после». Да, оно было наполнено важными делами, но у него и цвет был другой, и запах, и текло оно совсем не так.
— Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся, — он поднял над престолом хлеб и вино, но мысли были заняты не Богом, а террористом.
После службы он нашел Антона.
— Что там случилось-то?
— Где? — не понял пацан. — А, там… Да тётка сказала Андрею: молодой ещё, можешь для Бога и постоять. А тот встал с лавки. Ну и все.
Костя кивнул. Так он и думал.
— Обедать останешься? Я тебя потом до Хороброва подкину.