— Свинья, — пояснил Хеллбой, — по расположению внутренних органов очень близка к человеку. И по весу мы выбирали такую, чтобы затянула на средних размеров мужика. Кровь спустили, конечно, чтобы грязь не разводить. Жаль, пластикат взять негде. Лучше тренировки нет, чем на пластикате.
— Пшепрашам, на чём? — поинтересовался Игорь.
Десперадо скривился — то ли презрительно, то ли брезгливо.
— Пластикат, — сказал Эней холодно, — это труп, ткани которого пропитаны специальным раствором — от разложения и окоченения. На пластикатах тренируются врачи… и СБшники.
— И некоторые террористы, — пробормотал Игорь.
— Раньше тренировались. Теперь они используют муляжи.
— Профанация, — сморщился Хеллбой. — Только тело реагирует как тело. Помнишь, Анджей, те два пластиката, которые мы с Ростбифом спёрли в анатомичке? — мечтательно спросил он.
— Как же не помнить, — по-прежнему холодно ответил Эней.
— А вот скажи мне — на свинье такой же класс покажешь?
Эней пожал плечами, закрыл глаза и протянул руку. Хеллбой вложил в его ладонь нож рукоятью вперед, Мэй и Десперадо раскрутили за плечи.
— Давай! — крикнул Хеллбой, качнув тушу свиньи. Эней остановился в том месте, где застиг его крик, увернулся от туши, чуть отклонившись назад — и отступил. Движение руки заметил один Игорь — для всех остальных нож окрасился кровью вроде бы сам собой. Хеллбой остановил раскачивание «пособия» и подозвал всех посмотреть на аккуратную дырку.
— Вот то, о чём я говорил. Удар в солнечное сплетение, с продавливанием стенки живота, снизу вверх. Клинок пробил желудок, диафрагму — и кончиком достал до сердца.
— Откуда вы знаете? — удивился Антон. — Рана же закрыта.
— Направление и глубина удара, — сказал Игорь. — Конечно, можно и на анатомический дефект напороться, но это редко бывает.
— Точно, — согласился Хеллбой. — Ты, малый! Возьми нож и попробуй попасть куда-нибудь. Кто попадёт лучше всех, получит самый вкусный кусок шашлыка.
Свинья оказалась… упругой. В конце концов, Антон всё же вогнал нож снизу вверх в какую-то щель и даже — по словам Хеллбоя — задел лёгкое. Нож, впрочем, застрял, а свиная туша, качнувшись на крюке в обратную сторону, сшибла Антона с ног.
У Игоря вышел другой конфуз. Он, видно, слишком долго смотрел на антоновы мучения, решил приложить лишнее усилие — ну и оказался по запястье в свинье. Кровь из нее, как выяснилось тут же, выпускали небрежно. По мнению Игоря, это было следствием некоторых особенностей происхождения свиньи, забойщиков и Хеллбоя.
— Тут ребёнок, — заметил Костя.
— Тебе не кажется, что это отдаёт некоторым ханжеством — стесняться крепких слов при ребёнке, которого учат убивать? — проворчал Игорь, но ругаться перестал.
Костя единственный не осрамился. То ли помогла деревенская сноровка, то ли армейская подготовка, но он пырнул покойную хавронью точно в печень.
— Молодец, — сказал тренер. — Вот ты её и съешь.
— Что, всю? — спросил Костя.
— То, что останется.
Поскольку свинью пыряли (по выражению Кости — «куцьку кололи») больше часа, доля Кости оказывалась раз от разу все меньше. Наконец, свиное брюхо не выдержало особо удачного удара, разошлось, и внутренности вывалились наружу, повиснув на брыжейках.
— И когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его, — прокомментировал Костя. Антон понял, что есть этот шашлык не будет.
Но к вечеру голод и аромат оказались сильнее. Тем более, что Хеллбой загонял всех до упаду, каждому назначив индивидуальную программу: велел Энею натаскивать Игоря на работу с двумя кодати, Антона — в паре с Мэй наколачивать друг другу мышечный корсет (Мэй ворчала, кажется, что ей слишком приходится стараться его не убить — или он неправильно её понял?), а с Костей начал заниматься сам, когда Эней объяснил ему главную Костину проблему. Но предварительно гуру от киля до клотика оплевал саму идею бойца, которому нельзя убивать.
— Он — супер, — тихо сказал Игорь Энею.
— Да. До приступа алкогольного психоза.
— А когда случится сие знаменательное событие?
Эней пожал плечами.
— Бог знает.
Усталый Антон совсем забыл, что ему нужно сфальсифицировать ещё одно стихотворное письмо к Мэй — но Игорь напомнил. Камень, ножницы, бумага. То есть бумага, перо, стихотворение. И как человек, который так обращается с ножом, может писать такие глупости…
Поправка: мог. Примерно в Антоновом возрасте. Я бы, наверное, ещё не то писал, если бы влюбился в эту… как её Игорь зовет — Черную Жемчужину? Хотя… попадались там интересные места, как бы там Игорь ни ёрничал. «Хвала тебе, Солнце, вепрь-одиночка, встающий утром из трясины ночи». Но, увы, там, где был смысл, рифма, как правило, хромала на все четыре ноги. И, соответственно, там, где была рифма — не наблюдалось отчетливого смысла. Но, подумал мудрый Антон, девушкам такие вещи нравятся. Должны. И, напрягши все силы, он выдал на-гора второе письмо, которое Игорь тем же порядком подкинул в комнату спящей Мэй Дэй.
Ночью они опять сидели у костра, время от времени подбрасывая сено — от комаров. Отблески углей были мимолетными и призрачными, свет Антоновой планшетки — серебристым и реальным.
— Человека, о котором писал Ростбиф, зовут Курась, — сказал Эней. — Лех Курась, псевдо Юпитер. Он координатор по восточноевропейскому региону. Если что-то утекло — то от него или из-под него… В любом случае, нити ведут к нему.
Игорь скосил глаза на комара, пробившегося через дымовую завесу. Комар топтался по его голому плечу, отчего-то не решаясь воткнуть хоботок.
Не ешь меня, я тебе еще пригожусь…
— Что могло утечь от него? Что могло утечь из-под него? Ты же говоришь, что о поляках вообще никто не знал.
Комар передумал и улетел. Ворон ворону глаз не выклюет?
— О поляках не знал никто из наших. Но их могли проследить из Польши. Одной из обязанностей Курася был как раз присмотр за такими группами…
— Такой плотный, что он знал, что там внутри?
— Не обязательно знал, но мог знать. А еще в группе или рядом с группой мог быть его человек. Который просто докладывал наверх, не ожидая подставы… Это — самый лучший для нас вариант.
— А самый худший какой? — поинтересовался Енот.
— Идти от Курася вниз по цепочке, — сказал Костя.
— Самый худший — это идти от Курася вверх, — поправил Эней. — В штаб. Кто-то слил и Пеликана, а если так, то мы — все мы — могли попасть под наблюдение много раньше, чем думали.
— Ты хочешь сказать, — спросил Игорь, — что мы можем сидеть на засвеченной точке?
— Нет. На засвеченной точке мы бы долго не просидели. Это личная берлога Ростбифа и Каспера, меня специально дрючили никому в подполье о ней не говорить. Нет, на Украине нас потеряли и досюда отследить не могли. Мэй?
— Мы прибыли за три недели до вас, — сказала «черная жемчужина». — О точке в группе знала я одна.
Десперадо кивнул, подтверждая.
— Хотя это, — Эней вздохнул, — не значит, что о точке не знают вообще.
— Мы ещё дышим, — сказал Игорь. — Будем считать это достаточным подтверждением тому, что точку не отследили. Но мне хотелось бы знать ответ на один вопрос.
— Слушаю.
— Насколько я понял, Ростбиф завещал тебе «любимую жену» — некоего эксперта. Почему мы для начала не поедем к нему? Или к ней?
— Я боюсь, — сказал Эней. — Сейчас боюсь. Если поляков сдал Курась или кто-то от Курася — то все хорошо. Но что если нет? Тогда может быть, что после того заседания штаба мы попали под «своё» наблюдение, понимаете?
— А не своё? — Антон прищурился, — большой организации с неограниченными ресурсами легче следить за маленькой группой, не проявляя себя, чем подполью.
— Если бы нас так хорошо отработало СБ, я… мы не ушли бы из Катеринослава. Даже если они хотели, чтобы я убил Газду — нас бы не выпустили потом. Но если за нами следили свои, они теперь могут знать об этом человеке.
— Откуда? — изумился Антон.
— Связь. Нет такого канала обмена информацией, который нельзя отследить.
— И ты считаешь…
— Я не знаю. Нам нужен координатор — в любом случае. Но не сейчас. Не тогда, когда нам на голову может в любой момент свалиться крыса. Это все-таки задел на будущее. Если оно у нас будет, это будущее…
— Нет, пессимизм мне не подходит. — Антон демонстративно покрутил головой. — И ситуацию я оценить не могу, не на чем. Насколько серьезно мы можем навредить — и кому, если туда сунемся?
— Понимаешь, — сказал Эней, — я сам не знаю. Я бы рискнул, если бы сдали только нас. Но сдали и Пеликана. Две лучших группы. Короче, мы должны посмотреть на месте, что это за Юпитер. И только потом, с добытыми сведениями и с чистым хвостом идти к эксперту. Или, наоборот, искать безопасный путь отхода и эксперта вытаскивать. А пока — работать.
Рутина установилась — по выражению Антона — монастырская. И действительно очень напоминала образ жизни «свинофермы». Подъем за полчаса до рассвета (бедный Игорь), зарядка-пробежка-заплыв, индивидуальные занятия, завтрак, занятия, теория, полчаса отдыха, обед, работа на Стаха (чёрт бы побрал весь лак на этом свете, и рубанки, и дерево, и воду как таковую везде), перекус-пробежка-заплыв-тренировка на взаимодействие… личное время. В которое уже ничего личного делать не хочется, а хочется закуклиться и впасть. Голова пуста, окружающей среды не замечаешь — что-то жёлтое, что-то зелёное, что-то синее (гори оно огнём) — а ночью снятся свиные туши, активно — и презрительно — комментирующие процесс разделки.
Энею было легче, и намного — когда-то он через все это уже прошёл, и сейчас восстанавливал подгулявшую форму. В личное время или во время индивидуальных тренировок он уходил за сосны, на мыс с боккеном — и до звона в груди колотил сухую сосну, чтобы восстановить былую силу удара… и не видеть Мэй. В последнее время она стала вести себя как-то странно — словно ждала от него чего-то. Он терялся. Не может же быть, чтобы… нет, это было бы слишком хорошо.