В первую ночь он лежал перед камином в своем сосновом ящике. Красное пламя лизало стену за ним. В тусклом свете тлеющих угольков чуть поодаль виднелся силуэт бабули, шьющей в кресле-качалке.
В середине ночи меня разбудил треск.
Он был похож на звук сухих поленьев, которые бросают в полыхающее пламя, только более пустой, такой бывает только у костей. Я приподнялась на своем тюфячке на полу и проследила, как бабуля на мгновение прервала свою работу, вслушиваясь, а затем вернулась к шитью, как будто треск костей был само собой разумеющимся делом. Только с возрастом я поняла, что это признак начавшегося трупного окоченения, которое вынудило бы дедулино тело сесть, не будь он привязан к доске.
Забавно, что и десяти минут не прошло с того момента, как я нашла дедулю мертвым, как Могильный Прах вынес сосновый ящик из сарая. Точно дедулиного размера.
Бабуля сказала, что знала: дедуле подошел срок покинуть этот мир. Уверяла, что курицы сообщили ей о близящемся зле. Их яйца стали изнутри кроваво-красными – еще один вестник смерти.
– Я тут вижу возможное убийство, – говорит шериф Джонс, вырывая меня из воспоминаний.
– Или человека, настолько убитого горем от потери сына, чтобы повеситься, – едко отмечаю я.
– Записки не было, – говорит шериф.
– И?
– И мы рассматриваем все версии.
«Страдай, как я страдала». Слова собственного проклятия возвращаются ко мне. В тот день в суде я прокляла Стоуна. «С тобой, как поступил ты». Я хотела, чтобы ему было так же больно, как было мне после смерти Адэйр. Мое желание исполнилось, и его сын Эллис умер. Он почувствовал боль, полагаю, равную моей. Это сделала я?
– Расскажите мне об этих ритуальных костях. – Шериф Джонс бросает на стол еще фото – черт бы подрал этого фотографа. Скелет большой вороны лежит на земле под Стоуном поверх чего-то вроде погребального костерка. – Этим утром, когда мои сотрудники отправились исследовать место, где произошел инцидент с младшим Ратледжем…
– Инцидент. Разве не несчастный случай? – спрашиваю я.
Он долго изучает меня.
– Нет, – отвечает он. – Как я и говорил, рядом с местом инцидента с мальчиком мы нашли тело Стоуна, – заканчивает шериф. – Нам нужно знать, где вы находились вчера ночью.
– Где я находилась? Что за хрень происходит?
Я вылезла из окна собственной спальни и напилась, вот где я была. А потом последовала за призраком в лес – и нашла на подоконнике золотую запонку. Которую носил бы только богач. Твою мать. Надо будет избавиться от нее, как только доберусь до дома.
– Группа ребяток играла в лесу вчера утром, – сообщает шериф Джонс, обрывая мои мысли. – Они сказали, что видели женщину, которая пряталась за деревьями и читала какую-то странную молитву, а потом прогнала их. Они все считают, что это как будто были вы.
Если я в чем-то и уверена, так в том, где я была или не была. И я точно не шаталась по лесу за какими-то ссыкливыми малолетками, читая заклинания.
– Вранье. – Я сажусь прямее на стуле, чувствуя усталость от всех этих вопросов. – Я от самого карьерного пруда бежала в гору, чтобы спасти Эллиса.
– М-м-м, ага. – Его осуждение висит в воздухе. – Мне, конечно, не нужно напоминать о публичных угрозах, которые вы озвучили Стоуну Ратледжу в суде. – Тон шерифа Джонса такой же безэмоциональный, как и его лицо, и такой же обвиняющий.
– Вы меня типа арестовываете или что? – Я подчеркнуто смотрю на шерифа, затем на Оскара, который знает, что с меня хватило этого бесплатного допроса. – Потому что, если нет, то меня здесь быть не должно, так ведь?
Они обмениваются быстрым взглядом, и шериф откидывается на стул, давая слово Оскару:
– Его тело было найдено на том же участке, что и твоя Библия. Те ребята утверждают, что видели тебя. Ты угрожала ему перед десятками свидетелей, включая представителей закона. Так себе картина, честно говоря. У нас много вопросов, на которые нет ответов. На данный момент мы ценим твое сотрудничество.
– Прошлой ночью я была у тети Вайолет, можете ее спросить. – Хотя я прокралась тайком, так что я не уверена, что она в курсе моего присутствия. – Эта Библия… – Я киваю на нее. – Мы отдали ее в дар церкви сто лет назад, когда бабуля купила мне новую, – вру я. – Положить ее туда мог кто угодно. Кроме того, какое отношение моя мать и этот дом имеют к Стоуну?
Оскар открывает рот, будто собираясь ответить, но шериф его обрывает:
– Думаю, на сегодня мы узнали все, что необходимо. – Шериф Джонс встает, заканчивая нашу беседу. – Если появятся новые вопросы, мы знаем, где вас найти.
– Что верно, то верно. – Я киваю и ретируюсь. Ноги выносят меня оттуда быстрее, чем я планировала, виновато быстро.
Снаружи темно, а до дома тащиться немерено. Придется звонить Могильному Праху, чтобы забрал меня. Я бормочу под нос проклятие.
– Уэзерли! – зовет меня Оскар. Я чуть не выпрыгиваю из ботинок. Он выбегает из дверей следом за мной. – Я отвезу тебя домой, раз так поздно.
Я устраиваю руку на бедре и прожигаю его взглядом:
– Шериф тебя официально послал? Или ты предлагаешь по-дружески?
Он закладывает большой палец за ремень с кобурой и возвращает взгляд на меня:
– Так тебя подвезти или как?
Я молча сажусь на пассажирское сиденье его «Бронко».
– Ты должна знать, что за тобой будут следить, – говорит он, будто я этого уже не подозревала. Гравий хрустит под шинами, когда он выезжает с парковки участка.
– Я догадалась.
Я складываю руки на груди и отворачиваюсь к окну. Ночь, роскошно иссиня-черная, напоминает мне волосы Грача. Мои глаза инстинктивно рыскают по небу, выглядывая черное пятнышко. Я боюсь, что он снова пропал.
Фары разрезают темноту, когда мы сворачиваем на длинную проселочную дорогу к моему дому.
– Ты не понимаешь, – искренне говорит Оскар. – Шериф знает, что ты что-то скрываешь.
Я оборачиваюсь к нему:
– Скрываю что?
– Что-то об этой Библии. Или твоем дедушке. Сожженной вороне. Признаках отравления. Черт, да, может, обо всем этом.
Я несогласно фыркаю и опускаю окно, вдруг чувствуя жар.
Оскар продолжает:
– Мне не надо рассказывать это тебе. – Он проводит дрожащей рукой по торчащим волосам. – Они будут проводить токсикологический анализ тела Стоуна, но патологоанатом вроде считает, что яд имеет органическую природу, – а он делал вскрытие твоего деда, он помнит. И он рекомендовал эксгумировать тело твоего деда. Считает, что его убили так же, как Стоуна.
– Черт.
– Именно. – Оскар жует губу.
Я уверена, что совесть мальчика-скаута уже отчитывает его за то, что он поделился секретом со мной.
Я рассказала Оскару о масле пожирателя смерти и его исповедальных свойствах, как и о тех нескольких случаях, когда оно использовалось для убийства из жалости. Задним числом это кажется довольно тупым поступком, но его золотое сердце каким-то образом могло заставить вывалить все, будто на исповеди у священника. И он не дурачок. Масло можно было бы использовать и в ситуациях, где нет места жалости. Я не могу полагаться на то, что он будет вечно держать эту информацию при себе. Думаю, единственная причина, по которой он так долго молчал, – это невозможность объяснить рациональному человеку вроде шерифа Джонса, что мое тело производит слизь, которая убивает людей.
– Они ищут любую причину, чтобы арестовать тебя.
Офигенно.
Оскар притормаживает перед поворотом на мою подъездную дорожку, а затем останавливается. Цикады в гуще леса неподалеку заполняют тишину. Я поворачиваюсь к нему, не понимаю, почему он не едет дальше.
– Уэзерли. – Он кладет руку поверх моей. Я знаю, куда он ведет этот разговор, до того еще, как туда доберутся его слова. – Я знаю, что тебе больно. Терять кого-то близкого очень тяжело.
Я вытаскиваю руку из-под его. Его бабушки и дедушки еще живы. Что он знает о смерти?
Я отвожу взгляд к окну, чтобы не пришлось видеть жалость в его прекрасных карих глазах. Заталкиваю внутрь эмоции, рвущиеся наружу.
– Я не хочу сейчас разговаривать об этом. – Я выпрыгиваю из пикапа, но Оскар зовет меня по имени, и я останавливаюсь.
Его манера общения меняется, когда он перестает играть роль друга и начинает вести себя как заместитель шерифа:
– Случившееся было трагедией. Но если ты или кто-то в твоей семье сделал что-то или знает что-то, ты должна рассказать мне. Я на твоей стороне, но если я столкнусь хоть с одной уликой, указывающей на обратное, то арестую тебя собственноручно. Смерть Стоуна не вернет Адэйр.
Нож истины, который бьет меня в сердце.
– Но черт бы меня побрал, если смерть этого урода не доставляет мне огромного удовольствия, – говорю я и захлопываю дверь прямо перед его лицом.
Глава 10Сковородка ясновидения
Одинокий фонарь на крыльце ждет моего возвращения домой. Но сперва мне необходимо кое-что проверить. Мне нужно удостовериться, что воспоминания не обманывают меня.
Из-под ступеней заднего крыльца я достаю жестяную коробочку для табака, которую дедуля передал мне перед смертью. Это чуть ли не единственное место, где бабуле не пришло бы в голову искать. Коробочка чуть больше пачки сигарет и заржавела по краям, но мне удается снять крышку. Я достаю побуревший комок ваты, чтобы добраться до того, что спрятано под ним.
Немногие дорогие мне вещи. Шотландская монета, с помощью которой ведьмачила прапрабабушка. Морская ракушка, которую я храню, сколько себя помню, – обещание матери. Вещь, которую я ценила, но до сих пор не могла припомнить почему – туманное воспоминание, которое ускользнуло и не возвращалось, пока шериф не показал мне то фото.
И ключ с зубчиками-зубами, который свисал у матери с руки.
Растрепанная ленточка, полоска тонкой ткани в цветочек, завязанная бантом, присоединяет ключ к латунной цепочке. Кривые зубы врезаются в ладонь, когда я сжимаю его, пытаясь выдавить драгоценные капли памяти из того последнего вечера четверга, который я провела с Адэйр, за четыре дня до ее смерти. Мне не хватило мозгов прислушаться к ней тогда. Я зажмуриваюсь, крепко сжав ключ, и пытаюсь вспомнить.