Я чуть фыркаю. Неожиданно слышать, что ее называют милой. Вспыльчивой. Раздражительной. Угрюмой. Но не милой. Но мне нравится мысль о том, что вся неприветливость, которую она выказывала в жизни, скрывала ее истинную природу. Ту ее часть, в которую, должно быть, влюбился Дэвис.
– Спасибо за это. – Я отнимаю руку.
– Ты помнишь это место? Когда впервые пришла сюда? – вдруг спрашивает он, пронзая меня взглядом.
– Да… почему ты спрашиваешь? – Из коридора доносится громкий цокот каблуков Рейлин, спускающейся по лестнице. Сердцебиение учащается: наше время, как песок, утекает сквозь пальцы.
Грач поворачивается и отступает к разбитому окну на крыше подвала. Я в панике делаю шаг к нему. Я не хочу, чтобы он уходил. Он резко переводит взгляд на дверь, затем на меня.
– Адэйр хочет, чтобы ты помнила, – говорит он. Грач исчезает в темноте, когда заходит Рейлин.
– Подруга, тебе надо это увидеть. – Голос Рейлин врывается в комнату в тот миг, когда Грач, перевоплотившись, расправляет крылья. – Твою мать! – Рейлин пригибается, когда ворона начинает метаться над нашими головами и, наконец, вылетает из разбитого окна. Она отшатывается к верстаку, рассыпая лежащие на нем стопки тетрадей. Жестяная банка, которую она держала в руках, падает и катится по полу. – Что это было? – Она смотрит на окно, через которое только что сбежал Грач.
– Я… я думаю, ворона. – Я обеспокоенно вглядываюсь в ее лицо, пытаясь понять, не видела ли она чего-то большего, чем просто птицу. – У нее, наверное, гнездо было в окне.
– Напугала меня до чертиков. – Рейлин выпрямляется, прижав руку к груди, будто только что пережила инфаркт. – Боже мой, подруга, ты всегда разговариваешь с птицами?
– Что? Я не…
Я сажусь на корточки, чтобы собрать тетради, которые она свалила со стола, пытаясь ускользнуть от ее любопытных глаз. Жадное, отчаянное желание держать его существование в секрете – моем секрете – берет верх. Одно дело, когда люди верят в то, что ты можешь заговорить смерть, но рассказывать им о знакомстве с человеком, который иногда превращается в ворону, точно не стоит. Это слишком. Даже Адэйр не могла поверить.
– Я слышала, как ты говорила с кем-то или ты разговаривала сама с собой? – Она удивленно поднимает брови, как будто могла промахнуться с оценкой здравости моего рассудка.
– Не глупи. Я просто читала вслух.
Я встряхиваю одну из тетрадок. Между страниц заложены обрывки бумаги, и они разлетаются по полу. Фотография падает лицевой стороной вверх. Я поворачиваю ее к свету. На ней запечатлена моя мать. Ей лет четырнадцать или около того. Она стоит рядом с маленькой девочкой, держит ее за руку. Обе одеты в бесформенные цельнокроеные платья с заниженной талией. То, что на матери, – темно-синее с белым воротничком и строчкой на рукавах. Напоминает мне одежду персонажей старых ситкомов. Но самым странным мне кажется, с каким трепетом мать прижимает Библию к груди. Она кажется такой… хорошей по сравнению с женщиной, которую я знаю по тем немногим моментам, когда она брала на себя труд побыть моей матерью. У девочки тревожный взгляд, контрастирующий с улыбкой на лице. Я ее не знаю.
Я переворачиваю фото.
– «Баптистская конференция, я с Гэбби Ньюсом», – читаю я написанное матерью на обратной стороне.
– Твою мать. – Рейлин выхватывает у меня фото. – Это чокнутая Гэбби? – Она наклоняется, чтобы получше рассмотреть.
– Ты ее знаешь? – Я встаю и забираю фото.
– Слышала о ней. А ты нет? Это сестра, которая живет на третьем этаже поместья Ратледжей. Я видела ее в окне, стояла там, как какой-то чертов призрак. Говорят, у нее чердак совсем потек.
– У Стоуна Ратледжа есть сестра? – удивленно спрашиваю я.
Она отмахивается:
– Нет, младшая сестра его жены. Знаешь Бекки из «Наливайки»? В прошлом году она работала в большом доме – и, мама дорогая, они отваливают уйму денег за то, чтобы ты держала рот на замке о происходящем там. – Рейлин поднимает жестянку, которая укатилась по полу. – Они привезли Гэбби домой после нескольких лет «за границей» – думаю, она лежала в психушке. Бекки говорит, что Гэбби все время сбегает. Несколько месяцев назад она с голой задницей прибежала с холма в «Клементину».
– Это была она? Я об этом слышала, но кто-то сказал, что это была одна из автобусных туристок.
– Вранье, которым семейка все прикрыла. Персонал просто не в силах усмотреть за ней. Им даже не разрешают заходить в ее комнату. Они не хотят, чтобы кто-то о ней что-то знал. По слухам, она на прошлом рождественском ужине кокнула свою канарейку. Представляешь, на столе дорогой фарфор, огромные канделябры со свечами – вся такая шляпа, – Рейлин широко разводит руки, – и она оторвала голову канарейке. Остальная семья вежливо улыбнулась и продолжила поедать рождественскую ветчину, будто обезглавливание домашних животных – обычное дело.
– Господи Иисусе.
Я снова вглядываюсь в фото. Они кажутся счастливыми, чинно стоя рядом друг с другом перед группой детей. Что заставило мать превратиться из церковной мышки-отличницы в сбежавшую родительницу с неутомимой жаждой путешествий, которую я всегда знала? Будто после моего рождения в ее голове что-то перещелкнуло.
– Возможно. Смотри, что я нашла наверху. – Рейлин ставит на стол потускневшую коричневую жестяную банку с пасхальной лилией спереди. – Она была спрятана на шкафу. Не спрашивай, как я умудрилась снять ее, чуть шею не сломала. Посмотри-ка… – Она снимает крышку, и внутри лежит единственный обрывок бумаги. Я тут же узнаю корявый почерк Адэйр:
«Если ты нашла это, значит, я была права.
Язык загадок укажет путь к прозрению.
Спроси ее о капле дождя».
– Это почерк Адэйр, – говорю я, беря записку в руки.
– Ух ты. Серьезно? – Рейлин опирается о стол, присматриваясь. – Почему нельзя было просто сказать: «Вот все, что тебе нужно знать, иди разберись»?
– Потому что она не могла ничего ясно разглядеть. Черт, да ей не удалось увидеть собственную смерть. Не думаю, что она знала о смерти Стоуна или Эллиса, если на то пошло, а если и знала, то не сказала мне. Просто сказала, что мне нужно будет «освободиться». И, кажется, она узнала почему.
– Хм. – Рейлин катает во рту жвачку, перебирая бумаги на столе, будто остатки гаражной распродажи.
– Не знаю. Может, Адэйр боялась рассказать мне о том, что узнала, – бездумно говорю я. «Вспомни это место. Вспомни, как впервые пришла сюда», – вот что сказал Грач. – Но о чем бы она ни догадалась, это как-то связано с моей матерью, тем, как я пришла сюда с ней. Что-то в этом доме и этой девочке… – Я встряхиваю фото. – Привлекло Адэйр. Эта Гэбби знала мою мать, может, она знает больше.
– Эй, глянь-ка, – говорит Рейлин. – Подходит. – Она держит жестянку над чистым от пыли местом на столе. – Она точно стояла здесь. – Рейлин ставит банку, чтобы показать мне, затем снова поднимает. Опять ставит, опять поднимает. – Что это значит, как думаешь?
– Ее унесли, – озвучиваю я очевидное. – Адэйр специально ее унесла. – В голову приходит мысль. – А где, говоришь, ты ее нашла?
– В спальне с тонкими шторами. Атмосферка там невероятно жуткая, если хочешь знать.
Это комната, где женщина родила тех близнецов, где у нее был выкидыш. Адэйр единственная, кому я рассказала о той ужасной ночи. Что, если у меня проблемы из-за смерти тех детей?
– Почему она унесла ее? – Рейлин стряхивает пыль с пальцев.
– У меня вопрос получше… Что было в ней раньше? Что бы ни было, Адэйр считала, что мне важно это найти.
Рейлин изучает одинокую записку в пустой жестянке.
– Думаешь, оно сможет очистить твое имя?
– Может. Надеюсь. Что, как ты думаешь, она имеет в виду под «язык загадок укажет путь к прозрению»? – Я кручу фразу в голове: язык загадок, язык, загадок. – Что, если она говорит о ней? – Я указываю на фото.
Рейлин склоняет голову набок.
– О Гэбби?
– Ага, мне почему-то так кажется. – Чем больше я об этом думаю, тем более правильной мне кажется эта догадка. – Адэйр наверняка имела в виду ее. Ты так не думаешь? – Я выискиваю на лице Рейлин подтверждение того, что я на правильном пути.
– Возможно. – Она пожимает плечами. – Если она настолько поехавшая, как говорят, то наверняка несет всякую чушь. У моей ба была деменция, и она вечно ходила вокруг да около. Язык загадок, можно сказать.
– Хватит звать ее поехавшей, мы ее даже не знаем.
Рейлин вздыхает, согласно кивая.
– Что, если Гэбби Ньюсом что-то знает? Но мы уверены, что Адэйр вообще знала о ее существовании? – спрашиваю я.
Я ни полслова не слышала о какой-то женщине не в себе, которая жила на старой сахарной плантации. Отличная иллюстрация того, как крепко семья держала ее в секрете. Но все же.
– Ее мать работала в «Наливайке», так? Ну а Бекки тоже там работала. Сколько бы они ни платили, какие-то слухи о поместье Ратледжей все равно просочились.
В этом был смысл. Отчасти. Если предположить, что Рейлин была права и Гэбби существовала и жила в поместье под замкóм.
– Ладно, а что насчет капли дождя? Она же не имеет это в виду буквально.
– Она велела спросить ее – надо просто найти ее и узнать самой.
Вдруг раздается резкий хруст гравия под шинами, и мы обе приседаем, чтобы нас не было видно из окна. Хлопает дверь машины, и искаженный помехами голос бормочет что-то по рации.
– Принято. – Мы слышим голос Билли Парнелла с подъездной дорожки. – Мэм, не могли бы вы подождать минутку. – Я выглядываю из разбитого окна, чтобы посмотреть, с кем он говорит.
Кто-то выходит на лужайку. И это не Билли.
Лорелей Ратледж целенаправленно шагает в сторону леса, сообщая заместителю, что будет благодарна, если он проявит уважение к ее праву погоревать в одиночестве. Она замедляется на полпути, как будто заглядевшись себе под ноги, выискивая что-то. Будто собирается с силами, прежде чем приблизиться к месту, где мальчишки Лэтэм нашли ее брата? Конечно, это примерно в пятидесяти ярдах оттого места, где повесился ее отец. Значение места теперь навсегда для нее изменилось.