Смерть свернулась в моем животе, подобно искривленным корням старого дуба. Она извивалась внутри, костистое создание, стремящееся родиться. Это продолжалось дольше, чем я хотела выдерживать. Когда она закончила, в горле поднялся ком смертной жижи. Я отхаркнула его в чайную чашку тонкой работы, которую подставила тетя Вайолет. Черная мокрота соскользнула по стенке и устроилась на дне.
Тетя Вайолет спешно вытолкала меня в гостиную. Колени дрожали, как у олененка, слабость и головокружение предвещали грядущую болезнь. Когда меня выпроводили, я увидела приоткрытую дверь на противоположном конце комнаты. Она резко захлопнулась, взметнув подол чьего-то платья. Нас послали восвояси с пригоршней налички и даже без жалкого спасибо от семьи.
Что-то заставило меня обернуться, когда мы отъезжали. Высокая темная фигура Стоуна Ратледжа маячила в окне верхнего этажа. Невозможно было понять, о чем он думал, наблюдая за нашим отъездом. Что бы это ни было, я почувствовала себя несчастной и одинокой. Позабытой.
Обстановка гостиной не сильно изменилась за прошедшие годы. Восточный красный ковер, такой же помпезный, как я помню, покрывает пол, а на окнах висят подходящие по цвету бархатные шторы. В центре торчит круглый стол с огромным букетом свежих цветов, как и прежде. Двойные двери напротив ведут в чайную комнату, где я когда-то сидела с близнецами Ратледж.
Я нервным жестом разглаживаю тонкое хлопчатобумажное платье, мысленно повторяя сценарий, по которому планирую разговаривать. Скажу, что я нашла это старое фото матери и Гэбби… Спрошу, насколько хорошо они знали друг друга. Потом попробую вывести ее на разговор о жестяной банке для пуговиц и узнать, почему она была так важна для моей матери. Сомнительно, но Адэйр не то чтобы дала мне достаточно информации.
Затем, прежде чем храбрость покинет меня, я спрошу ее о капле дождя.
Не особо хороший сценарий.
Два легких стука в дверь – и женский голос с другой стороны дает мне разрешение войти.
Тринадцать лет прошло с тех пор, как я сидела в комнате, в которой теперь появились столик и чайный сервиз взрослого размера. То тут, то там – связки желтых шариков. Длинный стол украшают свежие цветы. Многоуровневый торт в центре внимания, достаточно красивый для свадьбы. В углу сложена горка подарков. В груди подпрыгивает страх. Они готовятся к вечеринке – а вечеринка обычно предполагает гостей. Черт подери, если меня здесь поймают, проблем не оберусь.
Женщина пробует пастельного цвета мятные конфетки с серебряного подноса. Она бросает одну в рот, прежде чем обернуться ко мне. Я замираю на полсекунды, не уверенная, Гэбби она или нет.
– Ты рано пришла на праздник, – говорит женщина, но в следующий миг ее брови опускаются, когда она понимает, что ждала не меня. Мне требуется минута, но я постепенно начинаю узнавать ее.
В ее волнистых каштановых волосах виднеются седые пряди. Мешки под глазами слишком темные, будто жизнь у нее несладкая. Ее платье веселого синего оттенка с дорого выглядящим кружевом будто со страниц журнала «Жизнь Юга».
– Я… – начинаю я, но все подготовленные слова просто вылетают из головы. – С днем рождения, Гэбби? – Вот что слетает с языка. Я задерживаю дыхание, надеясь, что угадала. Затем я трясу пластиковым пакетом со старой жестянкой, будто я принесла подарок, и это оправдывает мое присутствие здесь.
Ее лицо загорается.
– Ты разве не «поздравляю» хотела сказать, глупенькая? – Она охотно машет мне рукой, приглашая присесть за накрытый к чаю стол.
– Да, извини, поздравляю. – Я вздыхаю с облегчением. Хотя не уверена, с чем ее поздравляю.
– Ты, должно быть, одна из подружек Лорелей из колледжа. – Гэбби разливает дымящийся чай в наши чашки, поглядывая на меня с жадным любопытством. На противоположном конце стола, скособочившись, сидит огромный плюшевый медведь с завязанным на голове подарочным бантом. Перед ним стоит собственная чашечка.
– Мы знакомы, – только и говорю я.
– Сахарок? – Она держит белый кубик крошечными серебристыми щипчиками, ожидая его приговора.
Они не подходят сервизу. Щипчики. У них нет тонкого канта из точек, как на серебряном молочнике и сахарнице. Конечно, поднос тоже не подходит к сервизу – он украшен фестонами, которых нет у других предметов. Как и антикварный стол, за которым мы сидим, – он похож на стулья, но не такой же. Сборище одиночек. Как будто семья не доверяет ей хорошего, а она и не замечает.
– Да, пожалуйста. – Я протягиваю ей чашку, чтобы она положила кубик, но она этого не делает.
– Шлюшкам сахар не положен.
Я чуть не роняю чашку с блюдцем. Что она сказала?
Она вежливо роняет кубик в собственную чашку.
– Я видела тебя в окно. – Она склоняет голову в его сторону, затем изящно отпивает горячий чай.
Окно, которое она имеет в виду, выходит на задний двор «Клементины». Я прочищаю горло. По шее взбирается жар, согревая уши. Возможно, мы пару раз обжимались с Рикки за кафе. Откуда мне было знать, что нас можно увидеть отсюда.
Я отпиваю свой несладкий чай.
Тянутся несколько длинных секунд, мы помешиваем ложечками в чашках и позвякиваем блюдечками, пока я не заговариваю.
– На самом деле, Гэбби, – начинаю я, – я пришла не на праздник. Я пришла, чтобы…
– Извиниться за шлюшество? – спрашивает она снова радостным голосом. Мои глаза вылезают из орбит.
Будь это любой другой человек, я бы хорошенько отчитала его за такие слова, но я все еще в шоке от происходящего, да и к тому же пришла сюда за информацией, поэтому говорю сквозь зубы:
– Э, нет. Я не знала… Это просто… Я пытаюсь сказать…
– Ш-ш-ш. – Гэбби мягко прижимает палец к губам, затем оглядывается на угол.
Я следую за ее взглядом к двум новеньким люлькам с гигантскими бантами сверху. По позвоночнику пробегает холодок. Глазами обвожу комнату: погремушка на торте, аист на некоторых шариках, детские кубики с буквами, сложенными в «поздравляю».
Она беременна? Бекки говорила, что Гэбби держат под замком. Может, ее потому отсылали за границу, чтобы скрыть беременность, которую было бы сложно объяснить? Значит, если это вечеринка в честь будущей мамы, ее устраивает семья.
А это значит, что Лорелей и миссис Ратледж и кто-то еще присоединятся с минуты на минуту. Я кидаю опасливый взгляд на часы, гадая, сколько у меня времени до их появления. Трудно поверить, что они все равно проводят вечеринку после случившегося с Эллисом и Стоуном.
– Знаешь, – начинает Гэбби. Она с любопытством склоняет голову на плечо. – Что мне непонятно, так это кто разрешил тебе играть с моими куклами? – Она выглядит искренне недоумевающей. Мой взгляд соскальзывает к плюшевому медведю, смотрящему на нас хмурым взглядом через стол.
– Я не играла. Не думаю, что понимаю…
– Ну-ка, ну-ка, только не надо врать. – Она грозит мне пальцем. – Конечно, играла. Я тебя видела. Очень дурно было с твоей стороны заставлять их полуночничать. Дурно! Дурно! – Ее голос взвизгивает.
О чем она вообще?
– Любопытно, если подумать об этом. – Она наливает в свой чай немного сливок и не торопясь размешивает их крошечной ложечкой. – Ты настоящая, рожденная женщиной и все такое, но ты не… – Гэбби замирает, подбирая слово, – нормальная, – понижает она голос, произнося это. Она наклоняет подбородок, и в глазах у нее разгорается злое выражение. – Но они потому и говорят, что ты из дьявольского племени, так ведь? Ты просто инструмент, а он дергает тебя за ниточки. Пляши, пляши. – Она встряхивает руками и шевелит пальцами, будто управляя марионеткой. – Умри, кукла, умри, – напевает она. Ее лицо по-мультяшному дико искажено. – Закрой глазки. Засыпая, сторожишь смерть. Умри, кукла, умри. – Гэбби хлопает в ладоши в восторге от собственного представления.
– Гэбби, я не уверена, за кого ты меня принимаешь – мы никогда прежде не встречались, мне кажется, ты запуталась…
– Запуталась? – Она фыркает. – Да как же, ты же детоубийца, разве нет?
От ее слов у меня внутри все переворачивается.
Воспоминание медленно обретает четкость. Старый фермерский дом с уродливыми цветочными обоям, и Гэбби кричит в дальней спальне.
Ее глаза сверкают, будто она дошла до веселой части игры, которую проигрывала в голове. Она видит, что ко мне приходит осознание.
Моя чашка дрожит, когда я ставлю ее вместе с блюдцем на стол.
– Гэбби, я была ребенком, который не осознавал свою силу и как ее могут использовать. Я не знала, для чего и кого она предназначается, – говорю я с глубочайшим сожалением. Ладонями разглаживаю складки на платье. – Мне следовало давно перед тобой извиниться. Но я не знала, кто ты. И мне ужасно жаль, что такое случилось с тобой.
– А это была твоя вина, знаешь ли. Я поняла это в ту же секунду, когда увидела, что ты сделала с папочкой.
Всплеск воспоминания – приоткрытая дверь и взметнувшийся подол платья. Это она подсматривала из соседней комнаты. Она увидела, как я заговариваю смерть ее отца, как потом отхаркиваюсь.
– Я пыталась спасти твоего отца. Твоя сестра позвонила моей тете и попросила масло пожирателя грехов для тебя.
Она вдруг выпрямляется.
– Ты не на вечеринку пришла. Так для чего? – спрашивает она, складывая руки на коленях.
Я сглатываю комок в горле, не зная, с чего начать.
Я достаю из сумки ее фото с моей матерью.
– Вы когда-то были знакомы с моей матерью. – Я двигаю фото через стол.
Гэбби изящно берет его. Черты ее лица смягчаются, когда она с восторгом рассматривает фото. Губы изгибаются в слабой улыбке, будто она перенеслась в прошлое.
– Ты помнишь ее? Дарби Уайлдер? – Она все еще изучает фото, потерявшись в далеком от нас дне. – У нее была эта старая жестяная банка. – Я достаю ее из сумки, чтобы показать ей. – Ты помнишь ее? Знаешь, что она в ней хранила?
Гэбби отшатывается, будто я выложила на стол змею.
– Ложь! – шипит она и отодвигается от стола. – Вот что было в ней! Грех и ложь, – говорит она, скаля зубы. Она вдруг встает и начинает ходить маленькими кругами. Кусать ногти. Взгляд мечется к банке и обратно на пол.