ач? У него есть безопасное укрытие? За эти годы прошло много дождей, и он справился. Слабое утешение, но что есть, то есть.
С другой стороны, мое внимание постоянно тянет к залитой дождем стеклянной двери, которая ведет на парковку. Не к самой двери, но к тому, что я вижу за ней, к пикапу Могильного Праха и маленькому красному чемоданчику, который ждет меня.
Пальцы колет от желания добраться до его содержимого, но я не могу рискнуть открыть его здесь, вдруг шериф решит его конфисковать.
«Я пообещал твоей матери сделать все для твоей защиты», – я все кручу последние слова Праха в голове. Он бы не сказал это, планируй он меня сдать, так? Моя практичная сторона думает, что, может, там ящичек с рецептами – он спрятал его внутри для надежности.
– Жалко ужасно, если хочешь знать, – тяжело тянет заместитель Ранкин, наливая себе чашку кофе и хватая кусок испеченного Келли двухцветного кекса.
Живот у меня бурчит от этого зрелища – я целый день не ела.
Он разговаривает не со мной, а с Билли Парнеллом. Я, должно быть, стала невидимкой, потому что никто из них не обращает внимания на то, что я сижу в двух стульях от них.
– Страшное дело, я так скажу. – У Билли южный акцент, он тянет слова, начиная каждое низким голосом и заканчивая высоким. – Печально, что эта красавица потеряла брата и отца за пару дней. А потом еще это безумие с тетей. – Он качает головой, тревожно передергивая плечами. – Ее так быстро утащили. Бросили в больничный фургон, будто тряпичную куклу. – Он откусывает большой кусок. – Хотя, может, ей будет лучше в другом месте, – добавляет он с набитым ртом.
Не могу сказать, что не согласна с этим. Гэбби определенно нуждается в профессиональной помощи. Бедная женщина, семья запихнула ее в больницу, будто постыдный секрет. Так жить нельзя.
Билли придвигается к заместителю Ранкину, понижая голос:
– Думаешь, он их всех убил? – Он многозначительно переводит глаза на Могильного Праха, будто в комнате есть еще кто-то, арестованный за убийство.
Злой взгляд, который я кидаю на Билли, мог бы убить. Он ловит его, понимая, что я смотрю и слушаю. Он решает запихнуть себе в рот еще один кусок кекса, а затем идет приставать к Келли в диспетчерской.
Ранкин бросает в меня один из тех взглядов, в которых читается, что он считает себя лучше меня, потому что у него значок. Я расплываюсь в самой фальшивой из улыбок, надеясь, что в ней чувствуется мое желание показать ему средний палец.
Однако заместитель Ранкин не ошибается насчет Лорелей. Потерять двух близких таким образом… немыслимо. Не будь она злобной стервой, убившей мою сестру, я бы ее даже пожалела.
Они с Эллисом хотя и были близнецами, но ясно, что ничего общего у них не было. У Эллиса будто во всем теле не было ни единой дурной косточки. Это мнение я строю на тех немногих случаях, когда мы сталкивались в городе – когда летом и на каникулах они возвращались из школы-интерната в город. Но отчаянный страх на его лице, когда он бежал от меня – ну, не от меня, от Лорелей…
«Бз-з-з, дзынь!» – дверной звонок выдергивает меня в настоящее. Оскар забегает в участок, отряхиваясь от дождя. Он передает Келли пластиковый пакет с какими-то уликами, которые нашел в доме. Когда он заканчивает смахивать капли, цепляющиеся за «стетсон», его взгляд оказывается на мне. Кивком он приглашает меня присоединиться к нему в кабинете.
– Последние несколько недель были полным безумием. – Бронзовая ладонь Оскара приглаживает мокрые волосы. Он жестом приглашает сесть напротив. На то же место, что и два дня назад.
– Скоро стемнеет, а дождь не унимается, – говорит он, собирая какие-то бумаги и беря ручку. – Нам передали, что вода поднимается на дороге в Дэвенпорт. А мы уже закрыли дамбу из-за подтопления. Тебе, наверное, стоит отвезти Агнес домой, пока по дороге еще можно ехать.
– Ну, я хотела подождать Праха, – говорю я, показывая большим пальцем за плечо.
– Слушай. – Оскар перестает подписывать бумаги. – Мне не нужно, чтобы ты застряла на затопленной дороге, а парни потом рисковали, пытаясь выловить тебя из канавы. В Теннесси уже был торнадо. – Он берет пачку бумаги и пристраивает ее поверх другой, не менее толстой. – Не переживай за Праха. Как только залог будет внесен, а бумаги оформлены, я сам его привезу. Конечно, в понедельник ему нужно будет появиться в суде, но сегодня я привезу его домой.
Суд в понедельник. Чтобы предъявить официальные обвинения в убийстве тех детей. И дедули. А может, и Стоуна. Я гадаю, как до этого момента все исправить.
– Ты не обязан. Я могу отвезти бабулю и вернуться за Прахом.
Оскар изможденно смотрит на меня: он устал спорить.
– Ты сегодня ела? – Он поднимает бровь, уже зная ответ. Из-за его заботливости я и стала с ним встречаться когда-то. – Езжай домой. Перекуси. Тебе не помешал бы отдых, Уэзерли. Я скоро привезу Праха.
Я киваю, поднимаясь. Еда и сон звучат неплохо.
– Эй. – Я останавливаюсь, вдруг вспоминая. Из-за ареста Могильного Праха и вчерашнего видения я забыла, что мы с Дэвисом узнали о машине Лорелей. Все пересказывать слишком утомительно, так что я рассказываю основное: – Я знаю, что сейчас не время, но мы с Дэвисом нашли компанию, которая отогнала в свою мастерскую новенький золотой «Файербёрд Транс Ам».
Плечи Оскара опускаются.
Я примирительно поднимаю руки:
– Я просто передаю информацию. На ресепшене сказали, что девушка привезла машину после столкновения с оленем…
– Сбить оленя не противозаконно.
Я сжимаю зубы. Я почти готова начать вырывать волосы, если придется дальше убеждать людей, что смерть Адэйр не была случайностью. Я выпускаю обессиленный вздох.
– У вас есть связи с автотранспортным отделом, так?
– Ты просишь меня незаконно добыть тебе информацию?
– Нет, – говорю я. – Я прошу тебя сделать свою работу и расследовать. Потребуется один-единственный телефонный звонок. – Я поднимаю один палец. – Добудь ВИН-номер машины и узнай, где она.
– Я попрошу кого-нибудь из парней заняться этим. – Сухость в его голосе говорит мне, что браться за это задание вскоре он не планирует.
– Спасибо, – говорю я ему в ответ так же сухо. – Я скажу Праху, что ты привезешь его домой. Увидимся там. – Я отворачиваюсь от него, прежде чем он успевает сказать что-то еще.
В зале как будто холоднее, чем было пару минут назад. Я подхожу к Могильному Праху. Он сводит колени, чтобы я могла сесть на складной стульчик рядом.
Пуговица на рукаве его выходного пиджака еле держится. Я делаю мысленную пометку пришить ее. Он темными глазами вглядывается в мое лицо. Сложность его личности скрывается под его стоическим молчанием. Будто все его знания туго зашиты, и он вот-вот лопнет. Если он вскоре их не выпустит, представляется мне, швы порвутся.
Я даже не знаю, откуда Могильный Прах, кроме как откуда-то с Аппалачских гор. Или есть ли у него родня, с которой он общается. А он – вот он и знаком со всем моим миром.
– Почему? – Многозначительный вопрос, который спрашивает десять вещей одновременно, но в основном – почему он позволил арестовать себя за что-то, чего не делал.
Прах какое-то время изучает меня. Я выпрямляюсь на стуле. Я хочу сказать ему, что достаточно взрослая, чтоб выслушать все. Позволить ему открыться. Когда он ничего не говорит, я представляю, как разбиваю ему голову, чтобы взглянуть на мысли в ней.
Чуть заметная улыбка растягивает уголки его губ – такая слабая, что я едва не пропускаю ее.
– Я помню, как ты родилась. – Его слова – тихая вибрация, которая обволакивает сердце. – Такая крошка, что умещалась у меня на одной ладони. – Прах раскрывает ладонь размером с обеденную тарелку. Я молчу из боязни, что этот редкий момент рассеется.
Искра в глазах Праха тускнеет, брови опускаются.
– Твоя мать не всегда была такой, как сейчас. – Могильный Прах говорит это так искренне, что я ему верю. Я думаю о фото матери и Гэбби на большой баптистской конференции. Мать тогда выглядела такой благонравной. Даже чистой. – Она раньше была совсем другой…
«До того, как забеременела мной и я испортила ей жизнь», – заканчиваю я в своей голове.
– Ты была ее величайшей радостью, – будто услышав мои мысли, добавляет Прах. – Она хотела дать тебе все. Иногда это означает пойти на жертвы. Однажды ты поймешь.
– Что ж, – говорю я, – я не собираюсь ждать, затаив дыхание.
Затем я сообщаю ему о набирающем силе урагане, затоплении дорог и что Оскар довезет его до дома, когда они закончат все оформлять.
Меня обливает как из ведра, когда я выскакиваю из двери и бегу к пикапу. Дворники жалко смахивают дождь с лобового стекла. Я подъезжаю к боковому входу с шатким металлическим навесом и жду, пока выведут бабулю.
Дождь идет стеной, заточая меня под своей водяной завесой.
Я кидаю взгляд в темноту грузового отсека. Красный чемоданчик не видно, но я его чувствую. Он призывает уже открыть себя. Взгляд скользит к двери. Рука уже тянется в темноту, когда Келли заворачивает за угол короткого коридора, взяв бабулю под руку.
Чемоданчику придется подождать еще немного.
Я тянусь через сиденье, чтобы открыть пассажирскую дверь.
– Хорошо вам доехать, – говорит Келли, помогая бабуле забраться в салон.
Бабуля мягко похлопывает Келли по ладони с вежливым выражением на лице и благодарностью на губах. Двух секунд не проходит после того, как та захлопывает дверь, и она морщится в отвращении.
– От ее живота воняет гнилью, – ломает молчание бабулин грубый голос.
Такое она говорит, только когда считает, что кто-то изменял супругу. Я время от времени видела Келли с мужем и семьей в городе. Они кажутся такими же нормальными, как любая другая пара с четырьмя детьми. Но они какое-то время не ходили в церковь, а это для бабули достаточный грех.
– Единственная гниль в округе – это ты, – говорю я, включая первую передачу.
– Думаешь, можешь мне еще и дерзить только потому, что взялась врать, воровать и скрывать тайны?