– Ребекка, – бросаю я имя ее матери, будто последний бубновый туз, которым выиграю игру в покер. – Те черные ядовитые вены все еще украшают живот Гэбби, будто паутина. Любопытные дети задают вопросы. Вопросы, на которые твоя мать наверняка ответила. Кто бы мог подумать, что у нее после стольких лет остался яд. Вопрос, почему ты убила мою кузину, скорее риторический. Мы обе знаем ответ. Но вот тебе кое-что, чего ты не знала. – Я достаю сложенные бумаги из заднего кармана. – Знаешь, что тебя огорчит, сестренка? Наш отец уже позаботился о том, чтобы мне достался кусок пирога. – Я кидаю документы на стол. Ей требуется всего несколько секунд, чтобы внять шокирующей правде, о которой она не подозревала.
Я в полусекунде от триумфального танца, когда Лорелей ухмыляется.
Это вызывает у меня беспокойство. Как будто все мои предположения и выводы, которые я сделала, были ошибочными.
– Да и пожалуйста. – Она спокойно подталкивает бумаги обратно ко мне: – На здоровье, бери бумаги и беги в полицию. Расскажи им, что я убила твою кузину, чтобы сохранить состояние. Что я влила твой яд отцу в глотку, чтобы подставить тебя. Бога ради. На здоровье, расскажи все шерифу. – Лорелей разводит руками.
Меня немного ошарашивает ее театральность и то, к чему она ведет. Естественно, я расскажу шерифу все, что знаю.
– Но ты правда уверена, что хочешь этого? Потому что, с моей точки зрения, все выглядит так, будто ты не вчиталась в мелкий шрифт. Если ты или кто-то из твоей семьи раскроет, кто твой отец, ты не унаследуешь и цента. – Она выделяет последнее слово, будто этот факт имеет для меня значение.
Мне плевать на деньги. Я готовлюсь открыть рот, чтобы сообщить об этом, но она продолжает:
– Смотри, в чем дело. Стоун был тем еще ублюдком, которому было глубоко плевать на Эллиса и меня, да и на тебя, судя по всему. – Она говорит это довольно бесстрастно. – Да, он исполнил свой отцовский долг и прикрыл мой маленький… просчет. – Насмешливая улыбка скользит по ее самодовольной роже. – Затем он узнал, что мой просчет был немножко намеренным, и распсиховался. Не мог поверить, что я такое натворю, да еще и из-за такой тривиальной вещи, как деньги. Но ты сама попробуй без них обойтись, когда вошла во вкус, узнала, какой может быть жизнь. Я не собиралась отдавать больше необходимого, когда это не обязательно. Знаешь, как быстро кончаются деньги? Когда твой брат, художник, планирует только высасывать семейные ресурсы, твоей тете нужна особая круглосуточная забота, а экскурсии по дому приносят гроши, едва покрывающие счета за электричество. Я сделала ему одолжение. Тебе тоже сделала одолжение! – Она всплескивает руками, будто подарила мне подарок. – Мы обе потеряли бы огромные деньги. А так ты получишь немного, я получу чуть больше, все в выигрыше. – Она подается ко мне. – Так что ты не расскажешь ни единой душе о том, что я сделала, – цедит она сквозь сжатые зубы.
Ногти вонзаются в ладони от кипящей во мне злости. Она откидывается на спинку кресла, уверенная, что купила мое молчание.
– Так почему бы просто не купить Адэйр? Почему бы не бросить ей кость, чтобы молчала? Не обязательно было ее убивать.
– Я и не планировала, но в один прекрасный день она пришла с доказательствами. С тем письмом, в котором они признавались друг другу в страстной любви, где она говорила о том, что носит ребенка, что планирует сохранить тебя. Адэйр слишком много знала, достаточно, чтобы всему городу рассказать о том, кто ты на самом деле. Отец пытался уговорить ее, сказал, что она навредит тебе и твоему будущему. Но она и слышать ничего не хотела, сбежала отсюда и собиралась все тебе растрепать. А я не могла допустить, чтобы она испортила наше имя и репутацию.
Вскройся правда, и отец бы никогда не выиграл выборы. Мать бы с ним развелась, а мы бы не пережили опального мэра и грязный развод. У нас уже в семье есть одна сумасшедшая. Кто будет платить за экскурсии в когда-то уважаемом «Сахарном холме»? Плантации и так уже не привлекают народ. Если перестанут приезжать автобусы, а деньги начнут высасывать грязные попрошайки вроде тебя, с чем я останусь? Ты понятия не имеешь, сколько нужно, чтобы сохранить семью, чтобы держаться на плаву. Отец просто улыбался, несмотря на растущие счета и долги, несмотря на запои матери, когда она исчезала на несколько недель, запиралась в комнате – представь только, а ведь это ее сестру зовут больной, говорят, что у нее проблемы с головой. Я сделала то, в чем нуждалась моя семья, тебе такое вообще знакомо?
Я откидываюсь на спинку стула, не веря своим ушам.
– Значит, дело и правда было тупо в деньгах – и этого достаточно, чтобы убить мою кузину? Твоего собственного брата?
– Это была случайность. Он не хотел меня слушать, совсем как Адэйр. Планировал все рассказать копам. Он бы отдал тебе все наши деньги, если бы мог, ему было на них плевать. Представь только: Эллис, слабое звено с первого дня, думал, что знает, как лучше меня позаботиться о нашей семье. Он не видел всей картины, как я. А Адэйр все равно что подписала собственный приговор, когда сбежала. Я просто хотела поговорить. Еле подтолкнула ее велосипед, чтобы привлечь внимание, но мы ехали так быстро…
Кровь вскипает. Я знаю, что грядет.
Лорелей фыркает:
– Надо было видеть, как велик закрутился вокруг ее сломанных ног.
Гнев молнией проносится по телу.
– Нехорошо было оставлять ее мучиться. Так что я избавила ее от мучений и как следует переехала ее еще разок…
Я даже не понимаю, как это происходит.
В один миг я на этой стороне стола. В следующий моя рука сжата вокруг горла Лорелей.
– Закрой свой поганый рот! – выплевываю я слова ей в лицо.
Она царапает мою руку, пытаясь ослабить хватку.
Кровавый след смерти Адэйр проступает на лице Лорелей. Он сидит глубоко в ней, будто черный папоротник, медленно разрастаясь.
Теперь я ощущаю ее вкус, сладкий оттенок гнева. Будто синее пламя, я питаюсь им. Только это не злость горит во мне. Не гнев.
Это смерть.
Смерть, которая годами гнила в моих костях от заговора смерти.
Она живет там, в костном мозге и крови. Терпеливо ждет. Я черпаю ее, силу моего заговора смерти, и позволяю ей найти зло, что живет в Лорелей Ратледж. Я никогда не задумывалась о том, что раз могу заговорить чью-то смерть, я могу уговорить ее и заглянуть к кому-то на огонек.
Так что я слушаю.
Я прислушиваюсь, пытаясь поймать тот звук, который слышала, когда умер ее близнец Эллис. Нежную печальную скрипку песни его души. Вот только скрипка Лорелей резкая и визгливая. Нескончаемый скрежет дьявольского смычка, играющего мелодию демонам, что живут в ней. Я чувствую секунду, когда ловлю ее, потому что стекло люстры начинает дребезжать. Предметы в комнате вибрируют, когда я подстраиваюсь на песню ее души.
Я прожигаю Лорелей взглядом из-под полуприкрытых век. Она ловит ртом воздух, когда я смертоносным пальцем цепляюсь за ее черную душу. Открытую и беззащитную, готовую наполниться смертью.
Затем что-то мягкое касается моего плеча. Не надо.
Ласковая призрачная рука вытягивает из меня всю злобу. Говорит мне, что все будет в порядке. Что я могу отпустить. Больше делать ничего не надо. Никто больше не должен страдать. Дело сделано.
Я отпускаю Лорелей.
Она кашляет и плюется, пытаясь перевести дыхание. Я оставляю ее там на полу. Мне нужно убраться подальше от нее, этого дома и всех этих гнусных людей. Неважно, что написано в тех бумагах: эти люди мне не семья. Никогда не были. Никогда ей не станут. Я уже сбежала по лестнице и пересекаю кухню, когда слышу, как Лорелей орет за спиной. Что-то о том, как адвокаты и судьи не поверят мусору вроде меня.
В затылок прилетает сильный удар, и я спотыкаюсь. Ваза в синий цветочек падает на пол.
Какого черта?
Я оглядываюсь, как раз чтобы увидеть, как она бросается за мясницким ножом. Я выскакиваю из задней двери и врезаюсь в Дэвиса.
– Ты здесь? Откуда?
Синяя мигалка на «Бронко» Оскара вспыхивает, когда он вылезает из водительской двери.
– Умоляю, скажи, что не убила ее, – бормочет Дэвис.
Лорелей выбегает из двери позади меня с воплями и зажатым в кулаке ножом, но останавливается при виде Оскара.
– Арестуй ее! – Лорелей указывает на меня. – Она напала на меня и нарушила запретительный ордер.
Оба ее заявления правда. Я прижимаю ладонь к растущей на затылке шишке, радуясь, что она хотя бы не кровоточит.
Оскар приближается. Я вздыхаю, протягивая ему запястья. С меня хватит. Я хочу, чтобы все закончилось.
Но он толкает Лорелей к стене, вдавливая ее лицо в кирпичную стену и с силой выворачивая ей руки за спину.
– Ты не получишь и цента! – верещит она, когда Оскар застегивает наручники.
– Лорелей Ратледж, – горделиво тянет Оскар, – у вас есть право хранить молчание… – Он кидает мне самодовольную ухмылку.
Глава 23Чувствую костями
Бабулина родня корнями уходит в Аппалачи. Заботиться о мертвых у них в крови.
Бечевкой, которую дает нам Могильный Прах, мы с тетей Вайолет привязываем ее тело к фамильной доске, чтобы она не села, когда начнут хрустеть кости. Ее тело все еще холодное после нескольких дней в больничном морге.
Я облизываю кончики пальцев, чтобы вставить нитку в иголку, затем опускаю тонкую нить в голубиную кровь. Аккуратно зашиваю ее хрупкие тонкие веки. Дважды прохожусь зигзагом, чтобы она не увидела дорогу сквозь тот или этот мир снова.
В рот я закладываю ей три вещи. Семена репейника, чтобы острые колючки до скончания веков приносили ей муки. Смятый клочок бумаги, вырезанный из ее Библии, – стих восьмой из шестой главы Послания к галатам подходит, как ничто другое:
«Сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление, а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную».
Последнее – сердце освобожденной курицы, чтобы дьявол поприветствовал ее дома.
Четыре английские булавки, почерневшие от моего масла пожирателя грехов, застегивают бабулин рот. Когда настает время достать ее внутренности, мы наполняем ее пеплом, чтобы ее тело точно знало, где ее душе покоиться с миром – в огне преисподней. Тетя Вайолет стоит в сторонке, куря одну сигарету за другой, отказываясь смотреть на то, как ее мать отходит в мир иной.