– Он отлично выглядит в форме, должна признать, – исподтишка говорю я Адэйр, поглядывая на Дэвиса через плечо. – Он переезжает в Галвестон, и там все более городское, чем в Черном Папоротнике. Миссис Янси продала свалку, а там у них родня. Поэтому выбрали его. Не сердись на него. Здесь больно оставаться, понимаешь. Куда бы мы ни повернулись, мы видим тебя. Ему нужно двигаться дальше. Нам всем нужно.
– Я не хочу тебя бросать, – шепчу я в ладонь, и слова грохочут в груди. – Я не могу попрощаться. Не с тобой. Никогда. Но больше меня здесь ничего не держит. – Дом, в котором я прожила всю свою жизнь, теперь кажется крошечным и хрупким, пустым. Он напоминает обо всем случившемся – хорошем и плохом – со мной в Черном Папоротнике, и больше мне это не нужно. – Прах все-таки останется проследить, чтобы вы с дедулей не остались одни. Я знаю, знаю, он не подарок, но он хороший человек… глубоко, глубоко, очень глубоко внутри. Плюс у тебя есть дедуля, так ведь? Я тебя не забуду. Я никогда не смогу тебя забыть. Господи Иисусе, да кто смог бы забыть веснушки на твоем лице – они же были как грязь. Богом клянусь, если мои дети унаследуют куриное гнездо, которое было у тебя вместо волос… – Я смеюсь. – О, тетя Вайолет разобрала твой шкаф, в рамках своей программы протрезветь и исправить свою жизнь. Кажется, в этот раз она всерьез. Я спасла пару тряпок. Пожалела церковный ящик с бесплатной одеждой. Кто знает, может, запущу тренд на клетчатые мини-юбки из фланели во Флориде. – Я достаю из кармана маленькую ракушку и кручу ее между пальцев. – Я поеду к пляжу, как мы всегда планировали. Говорят, теплый песок под босыми ногами просто великолепен. И чтобы на мили вокруг не было видно ничего, кроме воды. – Я кладу ракушку, которую дала мне мать, на гранит памятника. – Без тебя будет не то. – Я даю этим словам время впитаться в землю. – Но, думаю, ты будешь вне себя, если я не поеду – ну или я так себя убеждаю.
– Боже правый! – кричит из машины Рейлин. – Ты там прощаешься или зачитываешь Декларацию независимости?
– А, да. – Я морщусь. – Я вроде как беру с собой Рейлин. Мы сблизились, но… – Слова застревают в горле. – У всех свое путешествие, и у нашего просто одно направление. В Дестине ее ждет один морской пехотинец, с которым она общалась, – сообщаю я уголком рта.
Дэвис начинает идти в мою сторону, теребя козырек форменной бейсболки. Ему пора на работу.
– Не давай им себя затоптать, ладно? – Я целую кончики пальцев и посылаю Адэйр воздушный поцелуй.
Дэвис склоняет голову, чтобы заглянуть в мои влажные глаза.
– Куда бы мы ни направились, она всегда будет с нами, – говорит он. Трава тихо шуршит под ногами, когда мы идем в сторону дома.
– Знаю. – Часть ее в нас всех. Тех, кого она правда любила. Слеза скользит по щеке, но к прощанию с Адэйр она не имеет отношения.
– У нас все будет в порядке. – Дэвис обнимает меня за плечи.
Будет.
Я поворачиваюсь, хватаю обе его ладони и крепко сжимаю их.
– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал для меня.
– Конечно. Что угодно. – Но в его выражении проскальзывает настороженность, когда он понимает, что моя просьба не из разряда «поливай цветы, пока я в отъезде».
– Такое чувство, будто ты сейчас сообщишь плохие новости, – говорит он.
– Надеюсь, ты их плохими не посчитаешь. – Еще несколько слез. Я чувствую себя глупо из-за того, что позволила себе эмоциональность, потому что в жизни не была уверена ни в чем больше. Кажется, это слезы облегчения, облегчения от скорого освобождения от ноши. – Я хочу кое-что тебе отдать.
Кадык Дэвиса подпрыгивает, когда он сглатывает. Тяжесть этого момента осеняет его.
– Я хочу отдать тебе свой дар.
– Эй, эй, постой-ка. – Он неуверенно отступает.
– Только если ты его хочешь, – успокаиваю его я.
– Ну да, а кто бы не хотел? То, что ты можешь делать, невероятно. Чудесно.
– Да. – Я киваю. – Но я вымоталась. С ним идет груз ответственности, не буду врать. – Я объясняю ему, как он в конце концов забрал дедулю и как ему придется передать дар кому-то еще перед смертью. Дар теперь стал просто даром, когда рядом нет бабули, чтобы манипулировать людьми с помощью моего масла пожирателя грехов. Я беру его руки в свои. – Но если ты станешь врачом, ты сможешь спасти много больше жизней, чем когда-либо удалось бы мне. У тебя страсть помогать другим. Представь, сколько ты сможешь сделать добра.
Понимание моих слов медленно приходит к нему. Его лицо загорается, когда он обдумывает возможности. Он чуть выпрямляется в готовности взяться за задачу. Наши глаза встречаются. Он смотрит на меня, по-настоящему смотрит. Я вижу твердое уверенное «да» до того, как он произносит его.
Я не говорю ему, что хочу расстаться с даром по еще одной причине. В глубине душе я искренне верю, что Грач снова мог бы существовать как обычный человек. Освободившийся от ноши вороны и больше не в роли проводника душ. Но только если я передам свой дар. Даже если он всего лишь плод моего воображения, по крайней мере, это поможет мне отпустить его.
Дэвис тяжело вздыхает.
– Ладно. – Он кивает.
Не скажи он это так твердо, будто давая клятву соответствовать дару, я бы переспросила, точно ли он уверен. Но я вижу, как уверенно Дэвис расправляет плечи и сжимает мои ладони чуть крепче, готовясь.
– Тогда ладно. – Я легонько улыбаюсь ему. – Есть несколько правил… Если расскажешь кому-то о тайных писаниях, дар пропадет. Передать его можно только человеку противоположного пола. Если умрешь с даром, он исчезнет навсегда. Нельзя заговорить чью-то смерть дважды. Еще ты не можешь спасти своих родных.
Затем я рассказываю ему, что умею. И как использовать для этого тайные библейские стихи.
Дар выскакивает из меня и в него.
– В этой машине ужасно жарко! – Рейлин просто отлично чувствует время. Она сидит на пассажирской двери, уперевшись локтями в крышу. Красный лифчик просвечивает сквозь белую майку. – Уверен, что починил кондиционер, Дэвис? Потому что, если мы доберемся до Алабамы и там задохнемся от жары, я тебя буду считать виноватым.
Он хохочет.
– Кондиционер в порядке… по крайней мере, на несколько сотен миль.
Рейлин хмурится. Он подмигивает мне.
Он хватает меня за руку – темная кожа и светлая. Мы стоим в тишине, и эмоций слишком много, чтобы выразить их словами.
– Мы бы могли стать семьей. Ты знаешь это, так? – говорит он, и я заглядываю в его блестящие глаза. По его щеке катится слеза.
– Мы уже семья. – Я обвиваю его шею руками и крепко сжимаю.
Я знаю, что мы будем звонить друг другу, писать и даже навещать при возможности. Но я боюсь, что время и жизнь притупят наши чувства общей потери. Со временем он найдет другую любовь. Она никогда не сравнится с Адэйр, немногие смогли бы. Может, наши дети будут дружить. Или, может, со временем наша связь ослабнет. Но прямо здесь, прямо сейчас я прощаюсь с ним как с братом, которого у меня никогда не было и которого я не планирую отпускать.
– Позаботься о себе, слышишь? – говорю я, отодвигаясь и смахивая несколько слезинок, которые я оставила на его форме.
– Ты тоже, Уэзерли.
Дэвис отступает и открывает дверь машины для меня. Он заменил аккумулятор, починил стартер и сцепление. Прощальный подарок. Я безгранично благодарна.
Я кидаю взгляд на единственный знакомый мне дом, чтобы попрощаться. На крыльце однокомнатной коптильни Могильный Прах медленно качается в старом кресле-качалке, охраняя дедулю и Адэйр. Сколько времени ему осталось на это? Тяжесть последних нескольких месяцев заставила его постареть сильнее, чем прожитые годы.
Я наклоняюсь к машине сказать Рейлин, что мне нужна еще минутка, но, прежде чем я открываю рот, она говорит:
– Давай. Я подожду.
Я подбегаю к Могильному Праху и обвиваю его шею руками. Я ничего не говорю, только думаю о любви и сожалею, что никогда не понимала этого молчаливого, верного долгу человека. Бабуля не была доброй, но она всегда давала Праху дом. Я никогда не задумывалась, что для него значит потерять ее. Хочется сказать, что я скоро вернусь, но я не могу гарантировать, что исполню это обещание. Что-то подсказывает, что к моему возвращению его здесь может и не быть.
Крупная рука Могильного Праха обвивает мою, будто превращая ее в детскую.
– Перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его.
Мое лицо излучает любовь. Псалом, один из священных библейских стихов, которые знают только заговаривающие смерть. Я еще раз крепко обнимаю его, прежде чем вернуться к машине.
На земле черное воронье перышко подрагивает на ветерке.
Желание на вороньем перышке.
– Поторопись и включи кондиционер, – говорит Рейлин, когда я забираюсь в машину. – У меня под сиськами пятна пота будут уже скоро.
Я смеюсь. Она достает толстый атлас с заднего сиденья и открывает его.
– Откуда начнем?
Я опускаю козырек, чтобы спрятать перо под резинкой и поляроидным фото, которое нашла на полу пещеры. Изображение довольно темное. Мои волосы и плечо занимают большую его часть. Камера запечатлела россыпь голубых искр света, будто частиц пыли. Прямо за моим плечом размытое пятно, похожее на расправленное крыло.
И призрачное мужское лицо позади.
– Отправимся во Флориду, – говорю я Рейлин. – Но сперва я хочу заехать в Теннесси.
Она следит за тем, как я поглядываю на фото.
– Тогда в Теннесси!
Я поправляю зеркало заднего вида, прежде чем включить первую передачу. Клянусь, что я почти вижу десятилетнюю Адэйр, стоящую рядом с моим старым розовым великом во дворе.
Звонок на нем тихонько звенит на прощание.
Эпилог
Недалеко от Флориды.
Дом вафель, шоссе девятнадцать
– Джонни? – Дженис, официантка, зовет меня по имени – имени, которое я позаимствовал с украденной коробки для ланча.
Стоя у задней двери, Дженис высоко поднятой рукой закрывает глаза от раннего солнца, шокированно смотря на то, как я сплю на столе для пикника позади закусочной, в которой недавно получил работу.