Мы смотрели сверху на демократическое собрание: промышленные и сельскохозяйственные рабочие, адвокаты, врачи, множество служителей религии, учителя, журналисты и домашние хозяйки. Молодые индийские женщины в национальных одеждах — сари, зеленоватого и лилового оттенка, несколько хорошо одетых индийских торговцев, африканские бабушки с седыми головами.
Ждали опаздывающих делегатов из других областей страны. Но ожидание было напрасным: полиция следила за всеми дорогами и задерживала делегатов. Только к ночи прибыло несколько грузовиков. Делегатов бросили в камеры, оставили на сутки без еды. Но поскольку они не совершили никакого преступления и обвинить их было не в чем, их отпустили. Полиция имеет право держать африканца в заключении без всякой мотивировки в течение двух суток. Среди прибывших было несколько белых.
Рядом со мной на эстраде сидел старый пастор из племени зулу с посохом в руках. Ему было около восьмидесяти лет, а он не отказывался верить в грядущие изменения.
— Буры — националисты знают, что и где им делать, — сказал он. — …а Смэтс… вы в Европе продолжаете смаковать его афоризмы, но забыли, что он виновен в массовом убийстве 163 африканцев в 1921 году во время церковной службы в Булхук и что сотня готтентотов была убита в 1924 году за неуплату налога за собак. Приятно видеть здесь молодежь. Они больше знают, и им больше верят, хотя многие из нас, стариков, имеют высшее образование.
Он поднялся, чтобы открыть собрание. Ведь без служителей религии нельзя обойтись. Все встали и пропели миссионерский псалом, а затем неофициальный национальный гимн:
Господь благослови Африку,
Господь благослови нас,
Детей твоих.
Потом последовала молитва за Лутули и песня против паспортных законов. Мы сидели, пока пастор читал короткую проповедь. Он ее закончил словами:
— Я стар и по земле мне ходить осталось недолго. Африка принадлежит вам.
Мы снова встали для общей молитвы.
«Боже, пусть свобода придет к нам в нашей земной жизни, до того, как ты возьмешь нас к себе».
Настроение, царившее в зале, описать невозможно. Здесь присутствовали добрая воля и спокойствие. Ребенок смотрел из-за плеча матери. Какой-то мужчина листал страницы паспорта. Несколько женщин запели мелодию какого-то псалма, и вскоре к ним присоединились все. Но слова говорили не о боге, а о потерянной для них Африке. Я чувствовал себя почти беспомощным, я слился с этими бедными, стойкими, милыми людьми, слушавшими проповедь пастора о милосердном самаритянине и певшими христианские песни. Выйдя отсюда, они вновь превратятся в людей, потерянных для христианства, ибо оно слишком трусливо, чтоб взять их под свою защиту, хотя ему давным-давно известно все происходящее.
Генеральный секретарь — адвокат Оливер Тамбо — зачитал обращение отсутствовавшего на собрании Лутули.
— Пусть ржавеют броневики и танки! Мы никогда не дадим нашим врагам повода вызвать нас на открытое выступление.
А затем он уже сам продолжал:
— Как нам избежать конфликтов, на которые общество толкает нас только для того, чтобы мы подорвали свои силы в бессмысленной неорганизованной борьбе? Мы честно и открыто говорим, что человек не может жить в условиях жестокого угнетения. Это вызывает раздражение и насилие, гибнут невинные. Наша политика, отвечает правительство, не уступать! Уступи мы, вы потребуете еще больше. Так продолжается давно. По-* чему это должно повторяться то в одной, то в другой стране на всем земном шаре?
В конце зала появилось несколько белых, и Тамбо прервал свою речь:
— Разрешите от имени собрания сказать добро пожаловать господам Патерсону и ван Рейну из политипе* ской полиции. Поскольку собрание имеет частный характер, я предлагаю считать их делегатами.
Затем выступил черный адвокат Дума Нокве. Недавно он успешно привлек к судебной ответственности двух полицейских за жестокое обращение с заключенными. После него говорили представители Конгрессов других рас и один из лидеров Либеральной партии — Патрик ван Ренсбург. Позднее, в Лондоне, мы часто встречались с ним. Он занимался там организацией бойкота южноафриканских товаров. Раньше он работал консулом в бельгийском Конго, но совесть побудила его отказаться от этой службы. Когда он вернулся в Иоганнесбург, в газете опубликовали статью с требованием повесить его, как предателя бурской крови. У него отобрали паспорт, но ван Ренсбург, повидавшись лишь со своей невестой, скрылся от полиции в Свазиленде. Успехи и мужество Патрика ван Ренсбурга подняли авторитет партии в глазах африканцев. Сейчас либералы борются вместе с черными, а не только за них.
На трибуну поднялась Лилиан Нгойи — лидер борьбы женщин против паспортного режима. Ей сорок пять лет, но выглядит она на тридцать. Лицо ее одновременно материнское и озорное. Она единственная женщина в правлении Конгресса и стыдит мужчин за то, что они не решаются сжечь паспорта и отправиться в тюрьму. Женщины — наиболее решительные борцы за будущее Южной Африки, хотя времени у них меньше: они являются той частью старого родового общества, которая обрабатывает землю, пока мужчины, покуривая, сидят в тени деревьев.
Лилиан Нгойи — организатор женских шествий, которых больше всего боится правительство: спокойные веселые женщины, покачивая бедрами, идут с поднятыми вверх большими пальцами рук и язвительно смеются.
На трибуне она чувствовала себя как дома. Ее ноги оставались на месте, но тело двигалось, руки жестикулировали, лицо выражало все, о чем она говорила. Нгойи выступала без подготовки, ни с кем не советовалась. Она только что пришла прямо из Орландо, от своей швейной машины, где шила блузы для членов Конгресса. Сейчас эта женщина вдыхала мужество и жизнь в своих слушателей.
— В Мидоулендзе вырубают деревья. Строят для нас настоящий концлагерь, в котором мы должны будем провести остаток своей жизни. Мы не можем обещать вам ничего, кроме слез и кровопролития. Вы никогда не прольете крови других людей, но сами будете ее терять. Многие женщины уже погибли в борьбе против паспортных законов. Дубинки полицейских сделали калеками их детей.
Слова летели над нами — простые и понятные. Всем существом своим она протестовала против несправедливости.
— Каждый из вас из-за паспорта становится золотым рудником. Каждый должен регистрировать переезды с места на место, чтобы получить разрешение на аренду комнаты. В своих квартирах мы уже не чувствуем себя дома. Мы идем за кастрюлей к соседям, и нас арестовывают. Мы не взяли с собой паспорта. Но правда подобна жалящей пчеле: мы безоружны, но наше оружие — это мы сами, наши голоса…
Было трогательно смотреть на людей, борющихся за элементарные права: жить там, где хочется, быть вместе со своей семьей… Картина напоминала первых христиан на арене римского цирка.
С места поднялся адвокат Дума Нокве:
— Дамы и господа, полиция снова сделала нам честь своим посещением.
Тысячи собравшихся недовольно закричали.
— Прошу соблюдать порядок! Полиция лишь выполняет свой долг. Давайте все вместе споем «Somnande la Sthuli» — «Мы пойдем за Лутули, куда бы ни повел он нас».
Люди размахивали флажками, танцевали. На эстраде появились пять полицейских и несколько шпиков в гражданской одежде, они поспешно собрали все документы и удалились.
Старый пастор оперся на посох и нагнулся ко мне:
— Они запретили в стране Маркса и Ленина. Но в Африке за национализмом стоит Библия. Им следовало бы запретить и ее.
Во время перерыва я вышел, чтобы встретиться и поговорить с Лилиан Нгойи. Человек из тайной полиции фотографировал белых, выходящих с собрания. Архив пополнялся во имя безопасности. Фотографирование менее нескромно, чем личный обыск.
Лилиан рассказала о своей жизни. Отец Лилиан был рудокопом и зарабатывал 30 крон в месяц. В семье было шестеро детей. Дедушка по линии матери был священником методистской церкви, мать — прачка. В круглой, крытой дерном хижине мать стирала белье для одной белой семьи. Раз в неделю она с корзиной белья на голове, ведя Лилиан за руку, отправлялась к черному ходу дома, где жила белая семья.
Лилиан училась, чтоб стать преподавателем, но не хватило денег, и она стала медсестрой, а потом горничной, но не в самом Иоганнесбурге.
После короткой супружеской жизни (ее муж был шофером) Лилиан перебралась в Орландо, где нет воды и света. Она жила в одной комнате со своими двумя детьми и родителями. Кухня была на улице. Утром одевались за ширмой из собственного одеяла, которое держали в зубах.
Потом она вместе с двумя женщинами помогала одной австрийке шить блузы и работала так четырнадцать лет вплоть до ареста за «государственную измену». Активно участвовала в работе профсоюза текстильщиков. Здесь обнаружились ее организаторские способности.
Несколько лет назад, когда проводилась кампания пассивного сопротивления, она полностью уяснила свою цель. Как говорит Лилиан, ее цель «поддерживать мерцающий в Орландо свет».
Вместе с несколькими женщинами Лилиан пошла на почту в Иоганнесбурге и написала за столом «только для белых» телеграмму премьер-министру Малану: «Южная Африка — мирная страна… Вспомните, какая участь постигла Гитлера в Германии и Муссолини в Италии». Ей оставалось только подписать телеграмму, когда полиция арестовала ее за нарушение законов апартеида.
Лилиан выросла, ненавидя белых. Пастор Хаддлстон помог ей понять, что некоторые белые могли бы считаться более африканцами, чем сами африканцы. Поездка по Европе и Китаю, участие в конгрессе в Лозанне (Лилиан выезжала и въезжала в Южную Африку без паспорта — она его так и не получила) открыли ей глаза на многие вещи, которые для африканцев всегда имеют глубокий смысл. В Европе ее приглашали на обеды, она жила в отеле, однажды какой-то белый господин уступил ей место в поезде. Видела она и таких белых, которые копались в земле или же чинили дороги. Могилы в концентрационных лагерях убедили ее в том, что белые угнетают белых и что цвет кожи только предлог. Она вернулась из поездки менее ожесточенной.