епла, и ветер нес песок в глаза проснувшимся.
В это время бульдозеры уже кончают работу и уезжают. Как-то раз они прибыли в десять часов вечера и работали до часу ночи. Спавшие жители поднялись, собрали пожитки, и меньше чем за час их дом был превращен в руины. Восемь семей остались бездомными. В Софиатауне дома сносятся, как правило, зимой.
Уолтер Сисулу рассказал нам, как он, вернувшись со скамьи подсудимых с процесса, на котором его обвиняли в государственной измене, не нашел своего дома. Он был снесен. Муниципалитет и Организация банту по реконструкции заявили, что их задача состоит в том, чтобы сносить дома, а не доставать жилье для нуждающихся. Но африканцы, которые ограничены в свободе передвижения и вынуждены зарабатывать на пропитание, не имеют ни времени, ни возможности искать жилье в перенаселенном Иоганнесбурге.
Мы были всего в восьми километрах от здания муниципалитета, но добропорядочные белые обычно ничего не знают о людях, спящих на земле в Софиатауне. Они там никогда не бывают, а газеты преуменьшают значение подобных событий: двадцать разоренных индийцев, которым пришлось искать приют в храме хинди, должны были бы быть более предусмотрительными.
Власти знают, что для африканцев Софнатаун — сим «вол свободы. Но эта свобода кажется большей, чем есть в действительности. Ибо это не локация, а открытый район, где население может иметь землю, арендовать и покупать ее свободно другу друга, и его улицы не безымянны.
Мы покидали Софиатаун, когда солнце только показалось из-за горизонта. Позади нас, на фоне светлеющего неба, виднелись силуэты черных телефонных столбов, словно виселицы, возвышающиеся над домами.
Мы ехали на север от крупных локаций мимо чуть видневшегося вдали Мидоулендза, а навстречу мчались рейсовые грузовики и африканцы на велосипедах. Дорога шла вдоль железнодорожной насыпи, на которой раскачивались белые цветы. Но вокруг них не вились насекомые — была поздняя осень.
Мимо прогрохотал паровоз с большими цистернами, наполненными водой. Это был тихоходный поезд, мотавшийся туда-сюда по пустыне. Б окнах четвертого класса сплошь черные лица — это на работу в шахты направлялись жители Ньясаленда. Они проехали через Родезию и Бечуаналенд и делали пересадку в Мафкинге. С первыми лучами солнца они должны прибыть в город золота и в зале ожиданий стоять, пока не явятся агенты по найму рабочей силы и представители комиссии «Нейтив лейбор» для Родезии и Ньясаленда. Грамотные успеют за это время перечитать объявления для неевропейцев, а затем их всех на грузовиках доставят в бараки, где они будут жить в одиночестве, оторванные от остального города.
Через несколько лет они возратятся домой, после того, как смогут собрать деньги на дорогу в Ньясаленд и еще немного на все остальное, но их взгляды изменятся от соприкосновения с миром белых. Многие оставили на родине жен и невест, некоторые — детей, а остальные были слишком молоды, когда направились в путь. Но самые старшие пробыли на шахтах уже двенадцать лет, и их дети, оставленные у озера Ньяса, успели забыть отцов.
Проехав шахтерские города Родепорт и Крюгерсдорп, мы остановились около только что открывшейся сельской лавочки. Торговец варил на газовой плите кофе в эмалированном кофейнике. Было свежо, и он включил нагреватель, работавший тоже на газе. Затем он убрал несколько больших буханок и кусков хлеба с прилавка, толкнул ногой молочный бидон, осмотрелся и помедлил секунду, раздумывая, как к нам обратиться.
— Сэр? Мадам?
Мы купили бутылку сидра и одну из спрятанных им буханок хлеба. Он сунул деньги в ящик, записал сумму на большом листе бумаги. Затем с внезапным удивлением посмотрел на нас:
— Иностранцы?
— Да.
— Здесь давно не крашено, — пробормотал он извиняющимся тоном. — Кроме того, я не вставил стекла в рамы. Откуда?
— Из Швеции.
Он повернулся и начал что-то искать на полке.
— Анчоусы в соусе из омаров из Греббестада, — выговорил он с трудом. — Поставщик двора.
Он протянул нам банку, крышка которой была готова лопнуть от брожения.
— Здесь у нас никто не ест такое. Хотите взять? Бесплатно.
Он хмуро улыбнулся и повесил несколько колбас на крюк.
— Как идет торговля? — спросил я после того, как мы поблагодарили его.
— Не настолько хорошо, чтобы кто-нибудь захотел купить эту лавочку. Сюда мало кто заходит. Вы сегодня первые покупатели у меня. Знаете, сколько я держу лавочку открытой? С семи утра до восьми вечера.
Тринадцать часов в день! Можно подумать, что я индиец…
— Но вы же сводите как-то концы с концами?
— Сводить концы с концами, в каком смысле? — Спросил он и внезапно прекратил разговор.
Мы свернули на небольшую дорогу, которая, видимо, вела к ферме, но нигде не было видно человеческого жилья. Мы уселись в пышной траве, среди бурых растений, похожих на хмель. Вокруг нас простирались пастбища, кукурузные поля и аллеи, которые вели неизвестно куда. Здесь, в глубине Трансвааля, банка с анчоусами, когда мы ее проткнули, зашипела как змея. Мы поели хлеба, запили его сидром. Над нами на голой ветке эвкалипта сидела сизоворонка, и ее оперение поблескивало как неяркий ночник. Было восемь часов утра. Так прошел наш завтрак.
Мы исследовали русло речки, сухое и потрескавшееся; корявые ивы и заросли купыря словно сторожили течение воды. Осы и скорпионы спрятались на зимнюю спячку между камнями и в трухлявых деревьях. Не было видно никакой живности, кроме кролика, величиной с футбольный мяч, который замер при нашем появлении, а затем бросился бежать в сторону горы Витватер и исчез из виду.
По мере нашего продвижения на северо-восток почва становилась все менее плодородной, поселки встречались все реже. Здесь, на африканском высокогорном плато, простиравшемся до самого Судана, нам изредка встречались огромные камни. Одни из них походили на глыбы, свалившиеся из космоса, другие — на детские головки, на которых скульпторы забыли высечь лица. В этой местности людям легко будет вступить в контакт с пассажирами «летающих тарелок», и нам очень хотелось, чтобы в Южной Африке приземлилась неизвестная армия из космоса и вызвала такой ужас, который заставил бы объединиться белых с черными.
Но за этими скалами, когда-то, до разделения на белых и черных, жили бушмены, которые высекали свои силуэты на камнях, и тем самым положили начало искусству.
Снова появилась железнодорожная линия на Бечуаналенд, и дикие голуби, которые, говорят, появляются здесь только тогда, когда желтеет кукуруза, собрались в стаи вдоль путей и отгоняли мелких птиц. На крыльце зеленого дома, перекрашивавшегося множество раз, стояла цветная девочка и вытрясала коврики, настолько изношенные, что была видна основа. На коньке крыши над ее головой безостановочно вращался флюгер.
Девочка вскоре вышла на солнечный свет и положила коврики на перила. Мы не видели рядом других домов и не знали, живет ли она в этом доме со своей семьей или только прислуживает у белой семьи. Она наклонилась вперед и посмотрела из-под грейпфрутового дерева на железнодорожный путь и дорогу, по которой мы ехали. Казалось, она задумалась над тем, не ждут ли ее другие занятия где-нибудь вдали от этого высохшего сада, скрипа ветряного насоса и ожидаемого сезона дождей,
ЗА МНОГО МИЛЬ ОТ САЛОНИК
Мы стояли, склонившись над прилавком, и писали открытки. «Африканская осень» — эти слова казались неподходящими, и мы изменили их на «конец сухого сезона». О небольшом местечке в Трансваале много не расскажешь: филиал банка, индиец в своей мануфактурной лавочке, синие фонари полицейского участка на перекрестке, свежеоштукатуренная голландская реформистская церковь со сверкающим петухом на шпиле, в которой африканцам и азиатам не разрешается оскорблять господа своим видом во время воскресного богослужения.
Владельцем лавочки был грек, о чем мы прочли на вывеске. Мы купили сыр, ржаной хлеб и фрукты, которые созревают в это время года: груши авокадо, бананы. Грек заметил, что на открытках мы написали европейские адреса. Его лицо с многочисленными родимыми пятнами было изрезано глубокими морщинками; у него был унылый вид.
— Много ли греков в Южно-Африканском Союзе?
— Да, но не в этом районе, — ответил он, продолжая точить о ремень нож для сыра.
— Есть ли у вас друзья другой национальности?
— Буры не общаются с греками, по крайней мере здесь. В других местах с этим дело обстоит лучше.
— Но ведь здесь гак мало белых. Не чувствуете ли им одиночества?
— Я привык. Я слушаю радио и читаю газеты, но то, <> чем рассказывается там, меня не интересует.
В углу лавочки лежал иоганнесбургский «Стар» и несколько номеров «Кимберли даймонд филдс эдвертайлер». Я взял один из них и прочел о сильном снегопаде в Басутоленде, о завалах на дорогах и заблудившихся туристах. Но на плоскогорье, где мы сейчас находились, днем пригревало солнце, хотя воздух уже не был так прозрачен, как раньше. В другом углу лавочки стояла фигура девушки, вырезанная из картона и одетая в купальный костюм. Она держала в руке катушку с фотопленкой.
— Можете ли вы закрыть лавочку и взять себе отпуск, если захотите?
— Я не стремлюсь в Басутоленд или Иоганнесбург, где работает мой сын, — ответил грек. — Единственное, что я смог для него сделать, это оплатить его заочное обучение. Вы сегодня оттуда? Невероятно!
Часы над полкой гулко тикали, словно билась муха, попавшая в жестяную банку. Казалось, время существует лишь для того, чтобы его отстукивали часы.
— Отпуск? — переспросил он. — В таких небольших пунктах, как этот, лавочка должна быть открыта все время. Жители не считаются со временем открытия и закрытия магазина.
Самое главное — держать лавочку открытой по вечерам, когда жители посещают небольшой бар, расположенный рядом. Перед тем как ехать домой, им требуется купить сигареты, газеты, какие-нибудь консервы, которые они кладут на заднее сиденье машины. Иногда они покупают колбасу и ветчину, которую грек держал заботливо обернутой в станиоль.