— Что они будут делать со своим образованием? — спросил я.
Откуда я знаю. Большинство хотят остаться здесь.
Образование для банту — это затея, не затрагивающая извечных обычаев. Смогут ли дети когда-нибудь покинуть свободные просторы, где они живут пленниками? И все-таки на этой ферме им лучше, чем на многих других. Я протянул руку учителю. После долгого колебания он пожал ее. Корнелиус отнесся к этому неодобрительно. Может быть, он истолковал этот жест как попытку перекинуть мост между расами, которая лишь оскорбляет черных.
— Неприятный человек, — сказал Корнелиус, когда мы вышли. — Не знаю, подойдет ли он нам. Обычно я говорю ему: «Веселей гляди. Нечего тебе ломать голову над какими-то гражданскими правами!»
Он жонглировал иностранными словами и смеялся. Нелепая картина: двухлетний ребенок, изучающий отчет инспекционной комиссии. Для него апартеид — это не порождающая никаких забот незыблемая действительность фермы Оуде Пост, феодального общества в миниатюре.
На обратном пути мы встретили старого африканца. Он нес мотыгу с короткой рукояткой, шел согнувшись, точно у него переломлен хребет. Однако, увидев нас, он остановился и поклонился, просяще и торжественно.
— Единственный, кто остался со времен отца, — грустно произнес Корнелиус.
Мы подошли к низкому белому дому фермы. Через площадку, покрытую гравием, прошла негритянка с ведром воды и с пестрой индийской тканью на плечах. Ферма была выстроена на холме и окружена акациями, персиковыми деревьями и каштанами, посаженными прапрадедами. Овощи завяли от засухи, красные лилии, перемешанные со стебельками корицы, отцвели. Передками раскинулось широкое плоскогорье,
Корнелиус любовно перелистывал богато иллюстрированную книгу «Природа Южной Африки» и говорил о плодах тутового дерева, о голубых зимородках и диких утках. Марти, жена хозяина, в платье с короткими рука-«ими и красной кофте, шила фартук. В ожидании обеда мы пили пиво и в окно наблюдали, как ветер крутит флюгер на крыше флигеля наискосок от нас.
Марти рассказывала о своих взрослых детях. У нее их двое: Гертруда недавно вышла замуж за владельца лесопилки в Паарле, Гёндрик изучает метеорологию и сейчас проходит практику в бюро погоды в Претории. Дочь с зятем через несколько недель должны навестить их по пути к водопаду Виктория.
В дверях показался слуга, и мы поставили свои стаканы на пианино. Когда мы уселись за стол, в комнату вошли повар, его жена — горничная и два мальчика — поваренок и мойщик посуды. Они встали у стены, склонив головы и молитвенно сложив руки. Домашний священник прочел молитву на африкаанс; когда прозвучало «аминь», они тут же отправились по своим делам. В этой поучительной картине мы чувствовали себя чужими.
Обед по-южноафрикански обилен: жаркое из косули о картофелем, запеканка из тыквы и дыни, а на третье пирог с конфитюром.
— На обратном пути мы встретили старого Иоганнеса, — рассказывал Корнелиус.
— Один из лучших людей, — заметила Марти, обращаясь к нам. — Каждое рождество я дарю ему пирог. Однажды я спросила его, не нужно ли ему еще что-нибудь. «Нет, благодарю, — ответил он, — я получил все, что мне необходимо».
— Достоинство у него врожденное, — с теплотой в голосе произнес Корнелиус. — Впрочем, таких людей, думаю, можно встретить только в условиях натурального хозяйства. Нельзя поощрять людей деньгами, ни белых, ни черных. Деньги их только портят.
Он говорил деловито, поучающе, так, что возражать ему было невозможно. Мне нравилось его спокойное загорелое лицо, но его разглагольствования напоминали книгу с громкими фразами. Он останавливался, и возникала пауза, а затем следовал другой абзац. Как может случайная атака поколебать крепость, которая стоит так твердо на протяжении жизни поколений?
После обеда мы уселись в большой комнате. Сзади меня висел метровый портрет мужчины с бакенбардами, похожими на овечью шерсть, суровыми голубыми глазами и с такой большой трубкой во рту, что я ощущал ее тепло у себя на затылке.
— Отец, — просто сказал Корнелиус, — был полковником во времена освободительной войны.
Около меня стоял шкаф с книгами. Романов здесь не было. Шкаф был заполнен мемуарами на английском и африкаанс: «На волах к северу», «У лагерных костров в Трансваале», «Легенды о путешествиях на волах», «Мои пять походов на зулу», «Мое детство на колесах», «Приключения в стране кафров»… В автобусах и трамваях Иоганнесбурга мы встречали людей, читавших эти, по-видимому, старые книги. Для многих Южная Африка все еще остается страной, где жизнь нелегкая; постоянные рассказы о военных походах пионеров просто необходимы.
Корнелиус подошел к шкафу в стене, открыл замок, вынул несколько бутылок и снова закрыл замок. Затем отпер ящик буфета, вытащил штопор, а из другого ящика соленый миндаль. Ключи гремели в его карманах. Неужели все было таким же в те неизменные времена?
— Мы достаем это, когда у нас гости. «Ван дер Хюм» — отечественный ликер Южной Африки, настоен на нарциссе.
Напитки были изысканные: один с привкусом мандарина, другой — имбирное бренди.
— Часто у вас бывают гости? — спросила Анна-Лена.
— Иногда собираются все, кто живет в радиусе двадцати миль; поджариваем барана, рассказываем разные истории, по воскресеньям охотимся на косуль.
— Иногда ездим на политические собрания, — добавила Марти. — Больше для того, чтобы встретиться с людьми. А на следующей неделе приедет Гертруда.
— Правительство и без нас в крепких руках, — сказал Корнелиус. — Пусть оно только держится.
Я посмотрел в окно. По нежному, волнующемуся плоскогорью, словно скалка по тесту, катились сумерки, сравнивая кусты и скалы, гася отблески солнца на изгороди и на чешуйках слюды на земле.
Большинство южноафриканцев, общаясь с людьми своего круга, любят оказывать гостеприимство; они радушно встречают и людей, не принадлежащих к их Обществу. Гость издалека — это не то что сосед. А Корнелиусу даже дым, выходящий из трубы соседней фермы, был неприятен, но откровенный разговор с друзьями он, казалось, ценил. Эта откровенность составляла неотъемлемую черту жизни на сторожевом посту, на границе невежества и культуры…
Белый управляющий фермой, который жил во флигеле, должен был бы сидеть с нами, но вечером ему пришлось поехать в Рюстенбург. Поэтому мы сидели вчетвером и беседовали в течение нескольких часов.
— Кто-то мне сказал, что в наших местах хорошо разводить кур и делать сидр. Как вы считаете?
Мы считали, что лучше продолжать по-старому. Корнелиус кивнул головой и начал рассказывать о своем детстве.
Он производил впечатление сильного человека. Он не видел на своем горизонте никаких туч и не замечал, что причиняет страдания другим.
Мы пожелали хозяевам спокойной ночи и получили ключ от нашей комнаты.
— Закрывайтесь как следует! — напутствовала нас Марти.
— У нас происшествий не бывает, — сказал Корнелиус. — Гранат в шкафах не держим, тренированных собак и сирен на крышах, как у соседей, у нас нет.
— Все же пистолеты у тебя есть, — заметила Марти, чтобы придать нам уверенность в нашей безопасности.
Окна комнаты выходили во двор. Кровать была со столбами, на которых укреплялась противомоскитная сетка. Белая плоская крыша дома потрескивала и похрустывала: ночной холод гнал из нее дневную жару.
ЧТО-НИБУДЬ КРАСИВОЕ О ЮЖНОЙ АФРИКЕ…
Мы проснулись утром. На окне паутина, два зяблика — один серый, другой голубой — на кусте таволги.
Утро, похожее на тысячи других. Южная Африка на пороге нового десятилетия. Как она будет выглядеть через десять лет?
Каштаны с желтеющими листьями недвижны, дождей давно нет. Какая-то птичка с красным клювом и зеле-ними крыльями то и дело бросается на наше окно. Мы подумали было, что она хочет покончить с собой, но потом поняли: она клюет клей, которым приклеено к раме стекло. Мы прозвали ее «клеевой птичкой».
Ранний завтрак: овсяная каша, поджаренные куски хлеба, варенье из гуайявы, терпкий жирный сыр, ветчина и манго. Слуги на молитве отсутствовали.
— Вот эта коробка из-под печенья досталась моему отцу еще во время освободительной войны. Мы храним ее как память, — рассказывал Корнелиус. На нем были шорты цвета хаки и белая рубашка. На улице солнечные лучи просачивались сквозь листву деревьев. На коробке картинка: из дремучего леса выходит охотник с котомкой за плечами.
Мы поблагодарили Корнелиуса за гостеприимство.
— Не стоит благодарности. Заглядывайте-ка лучше к нам еще, когда будете в наших краях.
Он уселся в свой лэндровер и поехал по аллее, чтобы посмотреть на работу подчиненных. Когда мы остались одни, Марти ван дер Мерве сказала:
— Напишите что-нибудь красивое о Южной Африке!
Скоро наш форд «Префект» исчезнет, подобно кораблю в море, но для нее все останется прежним. Я смотрел на ее открытое спокойное лицо, ее глаза словно умоляли о чем-то. Она не была злым человеком.
Когда мы уезжали, солнечные ящерицы выползли из своих норок в фундаменте дома. Далеко внизу в аллее мальчишки из племени бечуана кричали на быков и гнали их на равнину: «Хой, хой!» Между кустами крыжовника, будто по рельсам, ходили цесарки.
Где-то трудились учитель и дети, получая за это право учиться два часа в день. На маисовых полях работали женщины, одетые в юбки цвета хаки или в светло-серые платья. У многих грудь прикрыта куском материи. Ступни ног, покрытые толстым слоем пыли, израненные камнями, огрубели. Малыши сидели за спинами своих матерей.
Мы направлялись на юг, к району севернее Претории. Прямые дороги обсажены эвкалиптами с голубоватой блестящей корой. На обширной равнине несколько низких домов — точно старинная голландская картина. Внезапно появился небольшой городишко с автомобилями фермеров и торговцев перед баром в гостинице, бензоколонкой и реформатской церковью. Когда же мы увидели индийца перед дверью его лавки, нам вспомнилось, как буры в сороковых годах бойкотировали индийских торговцев, чтобы заставить их эмигрировать.