Уничтожение Виндермере произойдет на основе 10 параграфа свода законов о городах — Urban Area. Наряду с законом о паспортном режиме эти законы являются самым бесчеловечным орудием белых против африканцев. Согласно им, ни один африканец, проживающий на законном основании в каком-либо городе, не имеет права самовольно поселять у себя свою жену и детей. Ни один африканец не может претендовать на право дальнейшего проживания в каком-либо городе, если он не проработал у одного и того же работодателя в течение десяти лет или если он не проживал на одном и том же месте в течение пятнадцати лет.
Почти никто в Виндермере не отвечает этим условиям, которые дали бы ему право оставаться в нем. В пятидесятых годах они прибыли из разрушенной резервации, построили свои лачуги и выплачивали высокую ренту за землю. Они жили в условиях удивительно высокой морали и чистоты, ибо те, кто вырвался со дна, не могут не желать жить по-человечески.
Это Гарри Люгбане, имеющий жену и восемь детей. У него две комнаты, оклеенные вместо обоев страницами из журналов, с потолками, залатанными линолеумом. В их жилье пахнет свежевыстиранным бельем, которым завешены все веревки. Единственная книга, которая у них имеется, — это Библия с переплетом, похожим на спрессованные листья табака.
Гарри работает в гараже в Кейптауне и получает 35 крон в неделю. 12 крон уходит на квартплату, а 3 — на поездки в город к месту работы. На питание, лекарства, школьные взносы и т. д. остается 20 крон. К этому следует добавить, что старший сын — инвалид и не встает с постели. У него есть свое одеяло; мать и одна из дочерей имеют общее одеяло, а шесть остальных детей также обходятся одним одеялом. Гарри спит в верхней одежде на доске, которая кладется на песчаный пол. В тот день, когда мы посетили их, утром было пять градусов тепла, а младшие дети были одеты только в нижние рубашки. Но они казались довольно крепкими. Лишь двое детей умерло в младенческом возрасте.
Гарри глубоко огорчен:
— Самое худшее уже позади. Сейчас мы даже перестали прислушиваться по ночам, прислонившись ухом к двери.
Гарри приказано покинуть Виндермере одному, без жены и детей. Ему 57 лет. Последние двадцать лет он работал в гараже, но несколько раз в связи с болезнью был вынужден оставлять работу и по выздоровлении наниматься к другому лицу. Ему приказано выехать в резервацию, находящуюся за тысячу километров отсюда. Он родился в тех местах, но не был там около тридцати лет. У него нет там ни одного знакомого человека, и он не смеет надеяться, что ему будет выделен клочок земли. Власти посадят его на грузовик и просто увезут туда.
Наника, жена Гарри, одетая в голубое платье, молча сидит на низкой скамейке и смотрит на нас, двух белых, взглядом, который я и не знаю как растолковать. На 3/4 она африканка, на 1/4 белая, и она, так же как и ее дети, отнесена к разряду цветных. Их не отнесли к тому низшему разряду, к которому причислен их отец, и поэтому они не могут последовать за ним, если бы даже он был в состоянии их обеспечить. Они до самой смерти будут «развиваться по своим собственным линиям» в отдаленной резервации.
А куда деться им? Где жена найдет работу? Что будет с трехлетним малышом и старшим сыном инвалидом? А дочка, которой сейчас пятнадцать лет, сумеет ли она выйти замуж, или должна будет стать проституткой? На эти вопросы ответа нет, поскольку единственное, чего требует государство от Гарри, — это забыть все: детей, жену, дом.
Из гаража он привез несколько ящиков, поставил их на песок, и они начали укладывать в них его немногочисленные личные вещи.
Через несколько лачуг от этого дома, на одной из песчаных улиц, которые в Виндермере называются авеню, Мозес Мтека начал ломать свой дом. Он делает это по рекомендации властей, чтобы придать всему большее подобие добровольности. Днем раньше его жена и двое детей были высланы в резервацию, находящуюся в восточной части Капской провинции. Сам он будет вывезен в коммунальные бараки для одиноких в Ланге, в нескольких километрах от Виндермере. Забота об африканцах приводит к разрушению домов, а параграф 10 — к разрушению семей.
— Знаете, что сказала мне жена вчера перед расставанием? — спросил Мозес. — Она сказала, что белые, должно быть, настолько богаты и красивы, что семейная жизнь им ни к чему.
Он обещал жене высылать половину своего заработка, чтобы дети могли продолжать ходить в школу и получить такое воспитание, которое, может быть, когда-нибудь освободит их от бедности и принуждения, если только дети, получающие в сутки лишь порцию холодной маисовой каши и бобов, вообще в состоянии приобрести какие-либо знания. Ибо в Южной Африке отсутствие свободы порождает бедность.
В то время как Мозес складывает в кучу листы железа, другие дети играют возле социального управления Мэтьюза. Те из них, которые не ходят в школу, а только копаются в поисках съестного в коммунальных помойках, могут приходить сюда, драться, играть и петь. Одно еврейское общество женщин организовало ясли, где примерно сотне детей, часть из которых находится на грани смерти, дают пищу и одежду, а матерям тем самым предоставляется возможность уйти из дома и работать. Престарелым выдают пять завтраков в неделю по 10 эре за завтрак. Они приносят с собой жестяные банки и тарелки и часами ждут, пока освободится место за длинным столом. Пищу готовят бесплатно женщины из Виндермере.
Там имеется также небольшая клиника, которая в значительной степени содержится за счет средств, получаемых от устройства карнавалов студентами Кейптаунского университета и от сбора пожертвований щедрых родителей. В этой клинике студенты проходят медицинскую практику. Другие либеральные зажиточные группы также занимаются благотворительностью в трущобах, но ни одна международная организация не принимает участия в этой работе. Красный Крест, КФУМ, Ротари и организация скаутов придерживаются расовых различий и не допускают цветных на свои конференции сотрудничества.
Из Виндермере, где нет домов выше двух метров, видны белые здания Кейптауна, в том числе отель на побережье, где отдыхающие греются в лучах собственного оптимизма, получают самые роскошные в мире завтраки и находятся под защитой полиции. Комната на одного человека с окном, выходящим во двор, в лучшем отеле Кейптауна стоит в день 37 крон, то есть столько же, сколько в этом городе обычно зарабатывает африканец за неделю. А в здании, расположенном еще выше, на Столовой горе, заседает парламент.
ПЛЕННИКИ В СВОЕЙ СТРАНЕ
Что происходите людьми в Виндермере и других «незаконных» частях города?
Большинство семей разрушается: женщины и дети отправляются обратно в резервации, мужчины — в мужские бараки и на работу на предприятия города. Уже в 1957 году только из Кейптауна было выслано 4000 женщин, сейчас эта цифра увеличилась более чем в два раза.
Но там имеется также большая группа «перемещенных лиц», которым не разрешается поселяться в городе, но у которых вместе с тем нет родственников, друзей или каких-либо связей в резервациях. Многие из них больные старики и старухи, неспособные заработать себе на жизнь. Около 15 тысяч таких лиц живут в сараях лагерей для переселенцев в Ньянга-Весте. Переселение— но никто не знает куда.
В Южной Америке в условиях мирного времени создается то, что в Европе возникло в результате двух мировых войн: перемещенные лица, лагеря для переселенцев, которые становятся постоянными, разрушенные семьи, дети, которые не находят своих родителей.
Те немногие семьи, которые отвечают условиям, предъявляемым параграфом 10 — пятнадцатилетнее проживание на одном месте или десятилетний стаж работы у одного работодателя, помещаются в локации Ньянга на Кап Флатсе, в двадцати километрах от центра. Проезд туда на автобусе обходится в 52 кроны в месяц, то есть более четвертой части зарплаты многих людей. Чтобы пройти из Ньянга в расположенный в нескольких километрах Ньянга-Вест требуется особое разрешение. Африканец должен получить это разрешение в конторе инспекции, но, чтобы попасть туда, нужно пересечь поле, отделяющее контору от жилищ. Он подвергается риску быть арестованным уже по пути в контору, т. к. не имеет того разрешения, за которым направляется.
Коммунальные дома имеют железные крыши и тонкие кирпичные стены без дверей между комнатами. Летом в них жарко, как в духовке, а зимой холодно, как в холодильнике. Некоторые выехали из этих домов и построили лачуги из железных бочек, закрыв щели линолеумом. Ветер, дующий с залива Фалье, проносится над песчаными дюнами и часто по утрам заметает двери домов песком, так что жителям приходится выбираться через черные ходы или через окна.
Многие жители перевесили двери за свой счет с тем, чтобы они открывались внутрь, а также настлали полы. Но в большинстве домов полы песчаные, хранящие вековую грязь. Известный медик направил пробу этого песка, который изобиловал инфекциями и паразитами, в правительство, к тем, кто занимается вопросами гигиены. Они ответили: «Докажите, что этот песок из Ньянга!» Сами они отказались посетить это образцовое поселение для африканцев в Кейптауне.
Мужчин, которые не отвечают условиям параграфа 10, но которые представляют собой хорошую рабочую силу, поселяют в огромные бараки для одиноких в Ланге. Они спят на цементных плитах, часто по 24 человека в одном помещении; матрацы они должны покупать сами. В Ланге насчитывается 26 тысяч жителей, из которых 18 тысяч мужчин — одиночки. Две трети из них женаты, но их жены высланы в резервации с тем, чтобы работоспособность мужчин могла использоваться наиболее эффективно, а в свободное время они были далеки от соблазнов.
Ланга — наиболее опрятная из локаций, которые мы видели. В один из вечеров мы посетили эту локацию вместе с Рандольфом Вигне из журнала «Контакт» и говорили с надзирателем, мистером Роджерсом. Африканцы стояли в очереди, чтобы уплатить квартплату и тем самым избавиться от полицейской облавы следующей ночью.
— Ланга — спокойная часть города, таких драк, как в Иоганнесбурге, здесь никогда не бывает, — сказал мистер Роджерс. — Как вы знаете, у нас есть свои трудности, связанные с приспособлением жителей к местным условиям, но мы стараемся решать эти проблемы наиболее гуманно.