Въ дневникахъ Бэля не мало мѣткихъ мыслей и обобщеній; но нѣтъ ничего цѣльнаго, нѣтъ крупной содержательности, которан сказывается не въ фактическомъ перечисленіи того, что онъ видѣлъ, а въ своеобразныхъ испытаніяхъ автора. Даже у весьма зрѣлаго человѣка, въ книгѣ Promenades dans Ноте вы не находите настоящей оригинальности и очень часто на васъ непріятно дѣйствуетъ склонность Баля къ анекдоту, къ остроумничанью, къ фатоватому жуирству стараго холостяка, желающаго быть постоянно въ избранномъ обществѣ. Но у него, за первую половину вѣка, вы найдете большое знакомство съ итальянскими нравами и въ другихъ городахъ, и въ Римѣ. Въ общемъ это сводится къ тѣмъ кореннымъ чертамъ римскаго быта — сверху до низу, которыя сложились нѣсколько столѣтій раньше и только измельчали подъ вліяніемъ тѣхъ событій, какія надвинулись изъ Франціи на Италію и сдѣлали Римъ на цѣлыхъ двадцать лѣтъ гарнизономъ наполеоновской арміи.
Бэль былъ слишкомъ упоренъ въ своемъ пристрастіи ко всему итальянскому; поэтому, несмотря на свой скептицизмъ и осторожное себѣ на умѣ, онъ безпрестанно впадаетъ въ банально-хвалебный тонъ. Въ немъ одно оставалось нетронутымъ — искренній или напускной культъ языческаго искусства и его воскрешенія въ лучшихъ созданіяхъ Ренессанса. Христіанское творчество, проникнутое духомъ первыхъ вѣковъ, — ни катакомбъ, ни готики онъ какъ бы не признавалъ. Въ этомъ онъ былъ солидаренъ съ Гёте. Восхищается онъ только тѣмъ, что проникнуто античнымъ духомъ красоты, и при этомъ всегда побаивается, чтобы ему не попасть впросакъ. Гораздо цѣннѣе для него все то, что онъ наблюдалъ въ нравахъ Рима первой четверти вѣка. И врядъ ли имѣлъ онъ право сказать про себя: «Je serai peut-être le dernier voyageur en Italie. Les autres pourront voir les monuments. J’avais vu et étudié les hommes» [32]. И послѣ него — даже и среди французовъ — многіе изучали нравы; но, въ свое время, онъ занимался ими гораздо больше, только въ отрывочной и часто слишкомъ личной формѣ.
Сѣ Шатобріана до конца службы Бэля Стендаля по близости Рима прошло больше сорока лѣтъ. Какъ же жила Римская область за все это время? Смѣнились цѣлыхъ четыре папы; но система оставалась та же. Послѣ изгнанія Пія VII, и возвращенія абсолютной папской власти съ поддержкой Священнаго Союза и австрійскаго войска — потянулись долгіе годы охранительной политики съ девизомъ все того же «non possumus».
Кардиналъ Консальви смягчалъ режимъ безусловнаго владычества черной братіи. Народъ жилъ въ томъ же пассивномъ подчиненіи; средній классъ питался подачками Ватикана; знать застыла въ своей сословной неподвижности и политическомъ безсиліи.
Послѣ безцвѣтныхъ царствованій Льва XII и Пія VIII, носившаго тіару всего одинъ годъ, кардиналъ Капелляри, вступившій на престолъ подъ именемъ Григорія XVI, цѣлыхъ пятнадцать лѣтъ предавался полной реакціи, вѣшалъ и разстрѣливалъ, ѣлъ и пилъ— и держался опять-таки австрійскими штыками, не смущаясь тѣмъ, что и римляне еле-еле выносятъ его. Чтобъ имѣть объ этомъ понятіе, стбитъ ознакомиться только съ сонетами Велли, которыми Гоголь зачитывался. Они ходили по рукамъ въ спискахъ. Авторъ, мелкій чиновникъ папскаго управленія, цѣлыхъ двадцать лѣтъ могъ анонимно обличать папскіе порядки и то, что Ватиканъ дѣлалъ изъ общества и народа, — вплоть до того подъема освободительныхъ идей, которыя нашли выразителя въ новомъ папѣ Мастаи Феретти, въ 1847 году. Послѣ революціи 1848 года опять настала еще болѣе тупая и трусливая реакція. Къ австрійскимъ штыкамъ присоединились и французскіе.
Въ эти двадцать пять лѣтъ, — съ начала тридцатыхъ и до конца пятидесятыхъ годовъ, — французскіе писатели продолжали попадать въ Римъ и писать не объ однихъ только руинахъ и чудесахъ искусства, а также и о жизни папскаго государства, общества и народа. Изъ нихъ будущій радикалъ и республиканецъ, Эдгаръ Кине, въ первый свой пріѣздъ, въ половинѣ тридцатыхъ годовъ, отдалъ дань обязательныхъ описаній и размышленій о древнемъ величіи Рима, и даже поигралъ на тему всемірной духовной власти римскаго папы, желая, вѣроятно, показаться безпристрастнымъ и широко смотрящимъ на вещи либераломъ.
Прошло еще двадцать лѣтъ, и бойкій публицистъ съ беллетристическимъ талантомъ, Эдмонъ Абу, посланный, какъ бывшій ученикъ Нормальной школы, въ Афины, въ тамошнюю французскую школу, на обратномъ пути заѣхалъ въ Римъ и прожилъ полгода на самой Villa Medici, гдѣ уже помѣщалась французская академія художествъ. Какъ истый «homme de lettres», Абу не могъ не воспользоваться этимъ для составленія цѣлыхъ двухъ книгъ. Сначала онъ выпустилъ La Question Romaine — чисто-публицистическій этюдъ о Папской области и возможности для правительства Пія IX измѣнить систему. Книга имѣла громкій успѣхъ. Она написана въ духѣ очень умѣреннаго либерализма; во Франціи на нее смотрѣли благосклонно и въ Тюльери; а въ Римѣ, разумѣется, внесли въ Index. За ней слѣдовалъ довольно большой томъ подъ заглавіемъ Rome contemporaine, гдѣ Абу, идя по стопамъ своего предшественника Веля, собралъ въ видѣ отдѣльныхъ главъ все, что онъ записывалъ, живя на Villa Medici, интересуясь Римомъ, какъ бойкій туристъ, любитель искусства, наблюдатель нравовъ народа и высшаго общества, порядковъ папскаго режима и всего, чѣмъ могли интересоваться его читатели. Книга эта гораздо менѣе удачна, чѣмъ La Question Romaine. Если «римскій вопросъ», какъ онъ теперь представляется намъ, устарѣлъ, то все-таки въ этюдѣ Абу онъ поставленъ ясно и въ симпатичномъ направленіи. А книга писательскихъ замѣтокъ о Римѣ пятидесятыхъ годовъ страдаетъ еще большею легкостью, непріятной пестротой анекдотической болтовни и написана банальнымъ языкомъ хлесткаго газетнаго сотрудника. Но все-таки обѣ книги — документъ той эпохи.
Прошло еще нѣсколько лѣтъ. Гарибальдійское движеніе измѣнило карту Италіи. Существовало уже Итальянское королевство, и столицу перенесли во Флоренцію, откуда герцогъ бѣжалъ, какъ и Франческо изъ своего Неаполя. Вотъ въ эту-то новую эру Тэнъ и совершилъ свою поѣздку по Италіи и нашелъ Римъ все еще подъ прикрытіемъ французскаго корпуса, подъ всесильнымъ произволомъ кардинала Антонелли, попрежнему городомъ туристовъ, художниковъ и археологовъ.
Какъ я сказалъ выше, та часть Поѣздки Тэна, которую онъ отдаетъ Риму, отзывается прошлымъ только въ томъ, что онъ говоритъ про тогдашніе порядки папскаго режима. Но и тутъ наблюденія надъ обществомъ Рима, уличной жизнью, нравами народа, духовнымъ складомъ римлянъ — все это сохраняетъ еще необычайную свѣжесть. А въ описательной долѣ, посвященной Риму, какъ огромному хранилищу творчества древности и Возрожденія — у Тэна до сихъ поръ врядъ ли есть соперники. Одинъ главный упрекъ можно ему сдѣлать, — тотъ, который высказалъ въ осторожной формѣ и Сенъ-Бёвъ, — это то, что его характеристики произведеній искусства, не только въ главѣ о Римѣ, но и во всей книгѣ, часто слишкомъ обильны діалектикой, черезчуръ богатымъ наборомъ доводовъ, опредѣленій, сближеній, пріемовъ краснорѣчія. То и дѣло, читая его, хотѣлось бы замѣнить это болѣе простымъ фактическимъ изложеніемъ и, вмѣсто великолѣпныхъ тирадъ, находить почаще отмѣтки наблюдателя, дорожащаго своимъ текстомъ. Вездѣ, гдѣ Тэнъ описываетъ городскую жизнь, нравы, встрѣчи, подробности народ-: наго быта, онъ такъ и поступаетъ; и эти страницы, — а ихъ не мало! — ничего не утратили до настоящей минуты. Въ чисто же эстетическихъ оцѣнкахъ и художественно-культурныхъ обобщеніяхъ его частенько покидаетъ чувство мѣры. И Сенъ-Бёвъ былъ совершенно правъ, говоря ему въ печати: «J’aimerais en littérature à proportionner toujours notre méthode à notre sujet» [33].
Рядомъ съ Тономъ, Теофиль Готье создалъ новѣйшую, описательную прозу французовъ. Ему, болѣе чѣмъ яому-либо, слѣдовало оставить нѣсколько великолѣпныхъ описаній Рима, послѣ Константинополя, Венеціи, Египта. Онъ и заѣхалъ въ Римъ; незадолго до событій 1870 года, затѣмъ, чтобы посѣтить раскопки Палатина. Онъ описалъ это позднѣе, въ 1876 году, но больше ничего не печаталъ о Римѣ, гдѣ онъ жилъ еще въ 1850 году, почти въ эпоху Стендаля.
Haряду съ тѣмъ, что нѣмцы дали за цѣлое столѣтіе по части научныхъ обслѣдованій и описаній Рима, французы окажутся полегковѣснѣе; но не нужно забывать, что и у нихъ есть нѣсколько сочиненій, гдѣ серьезный интересъ къ дѣлу и мастерство изложенія стоять на одинаковой высотѣ. Еще въ двадцатыхъ годахъ два французскихъ писателя съ научной подготовкой — Амперъ и Валлантъ, состоявшій въ числѣ друзей и поклонниковъ Рекамье, — задумывали книгу о Римѣ, которая бы исчерпывала всѣ стороны его жизни. Въ 1824 году, вышелъ альбомъ превосходныхъ картинокъ изъ римской жизни — Thomas — одинъ изъ лучшихъ живописныхъ комментарій на Римъ той эпохи.
Позднѣе Дежарденъ взялъ предметомъ докторскаго разсужденія топографію Лаціума. Въ половинѣ 70-хъ годовъ академикъ Гастонъ Буассье въ своихъ пріятно написанныхъ Прогулкахъ по Риму и его окрестностямъ, облекъ свою эрудицію въ общедоступную форму. А нѣсколько лѣтъ спустя, къ 80-мъ годамъ, явился прекрасный и по художественному выполненію трудъ Wey’я Rome — descriptions et souvenirs, какихъ не много во всей литературѣ предмета. Онъ ограничился воспроизведеніемъ того, что есть самаго драгоцѣннаго и живописнаго въ древностяхъ, природѣ и жизни Рима, не уходя въ тонкости эрудиціи или въ избитыя общія мѣста дешеваго резонерства.
И съ тѣхъ поръ прошло опять около двадцати лѣтъ. Римъ — болѣе четверти вѣка не резиденція папы-государя, а великолѣпная темница ватиканскаго узника. Перечесть и даже цитировать заглавія всего того, что было, на разныхъ языкахъ, писано не то что уже по исторіи Рима, его памятникамъ и художественнымъ хранилищамъ, а только по его новѣйшей жизни, какъ столицы объединеннаго государства, — было бы слишкомъ широкой задачей, и я ею не задавался.
Во я хотѣлъ на этихъ страницахъ напомнить тѣмъ, кто будетъ меня читать, какая масса идей, знаній, впечатлѣній, жизненныхъ итоговъ накопилась въ общеевропейской литературѣ о Римѣ, если брать только самыя крупныя имена, за пятьсотъ лѣтъ. Объ этомъ нельзя забывать никому, кто собрался подводить свои итоги.