Изъ римскаго обывательскаго дома вышла, — какъ утверждаютъ археологи, — и первоначальная христіанская божница, хотя слово «базилика» и стало обозначать церковь съ античнымъ складомъ постройки и христіанскимъ богослуженіемъ.
Базилика, въ настоящемъ своемъ древнемъ смыслѣ, т.-е. публичное зданіе, куда римляне собирались для своихъ денежныхъ и служебныхъ дѣлъ — осталась типомъ большихъ построекъ всякаго рода, начиная съ тѣхъ католическихъ храмовъ, которые, если не внѣшнимъ видомъ, то внутреннимъ, всего больше напоминаютъ античныя биржи и судебныя трибуны, какъ, наприм., S. Maria Maggiore или S. Paolo fuori le Mura.
И вездѣ, по Европѣ, въ безчисленныхъ варіантахъ, находите вы эти базилики — уже не однѣ церкви, а всякаго рода зданія, съ залами и проходами, разсчитанными на толпу.
Термы — третій типъ зодчества, уже болѣе коренной римскій, разработанный тутъ, въ этомъ caput mundi гдѣ и плебсъ былъ пріученъ проводить жаркіе часы дня въ великолѣпныхъ баняхъ, на иждивеніи цезарей и богачей патриціевъ. Что бы вы ни припомнили изъ грандіозныхъ и самыхъ удачныхъ построекъ, вплоть до послѣднихъ дней — никто не пошелъ дальше этихъ римскихъ сводовъ, гигантскихъ площадокъ, арокъ, проходовъ, верхнихъ галлерей надъ громадными внутренними бассейнами и залами.
Когда я въ первый разъ попалъ въ термы Каракаллы, въ 1870 году, публику еще пускали на верхнія площадки арокъ съ ихъ ничѣмъ тогда не огороженными обрывами. Теперь туда ходу уже нѣтъ. А сверху можно было еще нагляднѣе оцѣнить все высокое мастерство римскаго строительства и широту замысла, внушительную красоту… чего? — бань, прозаическихъ бань, внушающихъ намъ нѣчто брезгливо-щепетильное.
И вспомните самыя роскошныя по фасаду, размѣрамъ и внутреннему устройству современныя заведенія, вродѣ Friedrichbad’a въ Баденѣ или Victoriabad’a въ Висбаденѣ. Все это кажется мизернымъ, при всемъ своемъ новѣйшемъ комфортѣ. А главное, во всемъ чувствуется строительная традиція того же Рима. Снаружи, внутри — бассейны, залы, лѣстницы, колоннады, арки, перистили — все это переработанное римское зодчество, его починъ и творческій полетъ, только размѣненное на менѣе цѣнную монету современности.
Четвертый типъ — амфитеатръ. Въ атомъ у римлянъ соперники только греки. Но эллинскій театръ требуетъ открытаго неба и воздуха со всѣхъ сторонъ, горной котловины съ видомъ на изумрудныя волны ласкающаго залива. А римлянинъ далъ всей средней и сѣверной Европѣ образцы вмѣстилища для толпы, жадной до зрѣлищъ, въ такихъ зданіяхъ, гдѣ нѣсколько ярусовъ высятся одни надъ другими и есть защита отъ солнца, и отъ дождя, и отъ снѣга, еслибъ ему вздумалось пойти.
Колизей былъ только ареной для боя звѣрей и гладіаторовъ. Но возьмите вы театръ Парцелла, сохранившійся настолько, что можно и теперь видѣть, какъ онъ былъ построенъ. Онъ годился бы для любого опернаго и драматическаго театра. Въ немъ, до сихъ поръ, въ его ярусахъ, живетъ римскій бѣдный людъ, на окраинѣ еврейскаго Гетто. И внизу, и наверху, въ настоящихъ квартирахъ, родится и множится, маклачитъ и работаетъ всякое дрянцо.
Изъ каждаго римскаго фасада, — храма или базилики, — можно было смастерить жилой домъ. Доказательства на лицо: такъ называемый храмъ Антонина Пія, гдѣ, при папскомъ режимѣ, помѣщалась сухопутная таможня, а теперь тамъ комерческая палата. Или домъ Пилата, носящій также имя дома Кола ди Ріенци, неподалеку отъ круглаго храма, съ колоннами, неправильно (какъ думаютъ археологи) носящаго имя храма Весты. На оба эти дома похожи сотни и тысячи домовъ конца прошлаго и первой трети нашего вѣка, вплоть до русскихъ губерпскихъ городовъ и помѣщичьихъ усадьбь; только тамъ дерево, тесъ, краска, самодѣльные столбы подъ античный стиль, а здѣсь мраморъ, тесовый камень и туфъ, которымъ около двухъ тысячъ лѣтъ.
И въ другихъ сооруженіяхъ Римъ caput mundi — центръ всей древней вселенной — доработался до образцовъ, съ которыми до сихъ поръ надо считаться. Віадуки и акведуки все еще, на рубежѣ XX вѣка, хранятъ римскую форму. Нужды нѣтъ, что ихъ клали изъ кирпича, а не изъ мрамора. Но ихъ обрывки — въ стѣнахъ Рима и за городской чертой — говорятъ нашему воображенію и эстетическому чувству. Всякая другая форма стала для насъ чужда. И проѣзжая, гдѣ-нибудь въ Альпахъ, по віадуку, мы изъ окна вагона смотримъ съ почтеніемъ на сооруженіе современныхъ инженеровъ; но тотчасъ же наша мысль переносится къ Aqua Claudia, къ тѣмъ бурокраснымъ обвалившимся сводамъ и столбамъ, безъ которыхъ римская Кампанья потеряла бы половину своего живописнаго обаянія.
Нимфеи — все, что связано было съ прохладой садовъ и увеселительныхъ чертоговъ — водоемы, каскады, бассейны — опять такія руины, по которымъ можно легко возстановить размѣры и формы, стоятъ передъ нами и въ самомъ- Римѣ, и въ его ближайшихъ окрестностяхъ. Одна вилла Адріана — огромное сборище всевозможныхъ образцовъ увеселительной прохлады, гдѣ зодчество императорской эпохи доходило до послѣдняго слова, если не строгой красоты, то роскоши и выдумки, утонченной нѣги и виртуознаго мастерства.
Чтобы архитекторамъ нашего времени, — у насъ ли, въ Западной ли Европѣ, — творить заново, надо имъ вытравить изъ своей памяти все, что ихъ наука и ихъ искусство унаслѣдовали отъ Рима. А развѣ ато возможно? Можетъ быть, черезъ тысячу лѣтъ, да и тогда основы останутся тѣ же въ такихъ сооруженіяхъ, гдѣ надо громаднымъ вмѣстилищамъ городской жизни придавать величавую стройность и простоту.
Отъ зодчества не отдѣлимо и все то, что сохранилось отъ Рима цезарей, въ видѣ красочныхъ и мозаичныхъ изображеній.
Иная фреска, гдѣ-нибудь въ развалинахъ Палатина, — головка, торсъ или ваза, или цвѣтокъ, — дѣйствуетъ на васъ сильнѣе, чѣмъ огромный сводъ: до того она дышитъ красотой и мирить васъ съ той эпохой кровавой чувственности. Была же у этихъ хищниковъ потребность въ такомъ изящномъ и глубоко-вѣрномъ возсозданім всего, что само по себѣ красиво? На нѣкоторыхъ фрескахъ нѣжность и мастерство работы — и сквозь многовѣковый налетъ древности — поражаютъ васъ. Точно также и въ фигурахъ на «стукко», въ колумбаріяхъ, на обломкахъ стѣнъ и сводовъ, откуда ихъ извлекаютъ и собираютъ въ музеяхъ и коллекціяхъ.
А мозаика? Послѣ такой роскоши мозаической отдѣлки стѣнъ и половъ, какая была въ термахъ и дворцахъ Рима, все покажется скуднымъ и подражательнымъ. Вспомните любую мозаику въ Капитолійскомъ музеѣ, или тотъ полъ, что перенесенъ изъ термъ Каракаллы въ музей S. Giovanni in Laterаnо, гдѣ въ каждой клѣткѣ какъ бы огромной шахматной доски — по изображенію какого-нибудь знаменитаго атлета. Этихъ темнокрасныхъ образцовыхъ торсовъ, этихъ большею частью животныхъ лицъ вы никогда не забудете. Вамъ, когда вы стоите на хорахъ и смотрите на эту гигантскую шахматную доску, дѣлается подъ конецъ жутко отъ такого обожанія тѣла, мышцъ, физической силы и звѣриной сноровки. Но удивительная правда и мастерство возсозданія покроютъ ото жуткое чувство. Кто умѣлъ кусочками камня такъ изображать человѣческое тѣло и лица, тѣмъ было доступно все въ природѣ и твореніяхъ рукъ человѣческихъ.
Въ тернахъ Каракаллы и въ виллѣ Адріана казенные кустоды, желая получить съ васъ сорокъ чентезимовъ, не пропустятъ ни одного красиваго рисунка на томъ полу, по которому вы идете, или въ отдѣльныхъ уголкахъ и закоулкахъ. Эти мозаичныя работы посыпаны рыхлой землей. Кустодъ расчиститъ вамъ ее и покажетъ мотивъ завитка или весь рисунокъ. Васъ восхищаетъ разнообразіе и вкусъ этой орнаментаціи, состоящей изъ самыхъ простыхъ элементовъ. И, въ то же время, васъ преслѣдуетъ мысль, что ничего-то нашъ ученый и культурный XIX вѣкъ не выдумалъ своего, такого, что затмевало бы не то что уже все зодчество, а хоть одни украшенія, наружныя и внутреннія, какія римляне, побывавъ въ школѣ у эллиновъ, перенесли въ свои зданія всякаго рода, отъ громадныхъ и роскошныхъ до самыхъ простыхъ. Вездѣ — они. И конецъ нашего вѣка, вернувшійся къ фрескамъ и мозаичнымъ изображеніямъ съ особой охотницкой любовью, платитъ только запоздалую дань вѣчному городу.
Никакое народничество не устоитъ противъ этого. Пускай будутъ изображать на стѣнахъ вмѣсто нимфъ богинь и полубогинь, вакханокъ и сатировъ — московскихъ боярынь, или шутовь, или русалокъ съ оборотнями, но если національные мастера Ап de siècle захотятъ хоть немножко приблизиться къ правдѣ и красотѣ творческой работы, — передъ ними будутъ стоять все тѣ же безсмертные образцы, гдѣ тѣло человѣка было источникомъ самыхъ высокихъ проявленій мастерства. А краски, а грунтъ — этотъ античный краевый колеръ — и совсѣмъ пропали. Никто не отыскалъ секрета древнихъ-писать такъ, чтобы стѣнныя изображенія, бывшія тысячу и больше лѣтъ подъ землей, сохранили краски и могли вызывать восторги цѣнителей.
Тоже и мозаика. Сюжеты берутъ свои, архинаціональные и бытовые или же въ наинародномъ благочестивомъ стилѣ, а выполненіе-традиція того же, что дали Греція и Римъ въ тысячѣ образцовъ. Даже если и техника двинулась впередъ въ выборѣ матеріаловъ и разныхъ приспособленій, то изначальные образцы стоятъ передъ нами тѣ же, говоря намъ: какое развитое художническое чувство и умѣнье можно было имѣть въ тѣ времена, когда наука еще дѣтски лепетала и даже сами владыки тогдашняго міра — римскіе цезари — не имѣли ни рессорныхъ экипажей, ни печатныхъ книгъ, ни телефоновъ, ни даже велосипедовъ.
Въ Римѣ каждый дилетантъ можетъ вообразить себя археологомъ. И археологія, дѣйствительно, если не мѣстный спортъ, то нѣкотораго рода «contenance». Игра въ археологію завелась и у насъ. Раскапывать курганы много охотниковъ. Водятся и свѣтскія дамы, любящія пройтись насчетъ какой-нибудь вновь отысканной «фибулы». Но разговоры объ античномъ искусствѣ, о новыхъ наход кахъ въ нашихъ салонахъ чрезвычайно рѣдки. А въ Римѣ и въ салонахъ считается «distingué» — бросить хоть нѣсколько словъ, показывающихъ, что вы не профанъ, что вы не даромъ проводите здѣсь сезонъ.
Одна изъ теперешнихъ римскихъ «матронъ» хорошо знаетъ по-латыни и печатаетъ спеціальныя работы по бытовой античной жизни. Какъ разъ въ мою бытность много говорили объ ея статьѣ, появившейся въ одномъ обозрѣніи, гдѣ она занялась ни больше, ни меньше какъ устройствомъ пожарной команды въ древнемъ Римѣ.