Въ первую поѣздку хотѣлось какъ можно больше видѣть, не пропустить ничего, что считается первокласснымъ. И только пять-шесть эллинскихъ антиковъ оставили память на цѣлую четверть вѣка, какъ, наприм., голова Юноны на тогдашней виллѣ Людовизи. Въ безконечныхъ галлереяхъ Ватикана я, въ первые ихъ обходы въ 1870 году, какъ, вѣроятно, и многіе изъ моихъ соотечественниковъ, былъ скорѣе подавленъ обиліемъ изваяній всякаго рода, статуй, бюстовъ, изображеній животныхъ, саркофаговъ, жертвенниковъ, торсовъ, обломковъ, не утратившихъ своего архаическаго значенія.
И въ то время, однакожъ, нельзя было не вобрать въ себя, подъ конецъ, общаго духа античнаго ваянія и не убѣдиться воочію, что безъ Рима никто не можетъ воспитать свое чувство на антикахъ и пріобрѣсти такого нагляднаго знанія въ этой именно области творчества.
Раньше, отдѣльные шедёвры находите вы и внѣ Рима. Стоитъ вспомнить только Венеру Милосскую или мраморы Парфенона въ Британскомъ музеѣ, или то, что есть самаго цѣннаго въ античныхъ изваяніяхъ Берлинскаго музея. Но все это не дастъ того, что даетъ только Римъ.
И тутъ я еще разъ скажу: всего важнѣе — схватывать проявленіе красоты въ высочайшихъ продуктахъ древней пластики; съ нихъ начинать свое эстетическое воспитаніе, нигдѣ не жертвуя цѣлымъ впечатлѣнія отдѣльнымъ деталямъ. А потомъ, чтобы не вдаваться въ излишнее правовѣріе, прослѣдить по типичнымъ образцамъ, какъ ваяніе развивалось сначала на своей коренной родинѣ, въ Элладѣ, а потомъ нашло и въ Римѣ такую богатую почву.
Когда постоишь передъ бронзовымъ мальчикомъ, вынимающимъ занозу, въ Капитолійскомъ музеѣ, передъ женской головой въ Національномъ музеѣ или безголовымъ тѣломъ юноши, въ томъ же музеѣ, или капитолійской Венерой, или совершенными мраморами Ватикана, особое настроеніе овладѣваетъ тобою. Безъ этого настроенія нельзя дойти до познанія того, Какъ красота медленно выдѣлялась творчествомъ человѣка изъ всѣхъ формъ бытія и нашла себѣ въ человѣческомъ тѣлѣ такой неизсякаемый источникъ.
Разсказывали мнѣ, что покойный О. И. Буслаевъ говаривалъ:
— Накиньте на статую покрывало такъ, чтобъ я не видалъ ее раньше, и дайте мнѣ пройтись руками по мрамору, я вамъ сейчасъ скажу, антикъ это или нѣтъ, однимъ осязаніемъ формъ.
Очень можетъ быть, что не одинъ знатокъ доходитъ до такого тонкаго распознаванія въ высокихъ твореніяхъ античнаго ваянія, несмотря на то, что самыя великія произведенія пострадали отъ тяжести вѣковъ, слишкомъ большого усердія реставраторовъ или ихъ невѣжественности.
Грекъ тѣхъ вѣковъ, въ которые ваяніе достигло высшаго развитія, умѣлъ вдыхать въ мраморъ и бронзу дуновеніе нревраснаго. Что-бы ни изображалъ онъ — бога, богиню, героя или просто мальчика, атлета, воина — все случайное, все грубо-животненное отпадало, даже и умственная, мозговая жизнь — и та не смѣла нарушать общей ясности и гармоніи; а страсть помогала только лишь экспрессія, но опять-таки безъ того придатка, который нарушилъ бы ваше любованіе.
Тэнъ, на своихъ лекціяхъ, любилъ повторять, что греческіе боги и богини ни о немъ не думаютъ, — до такой степени ихъ лица ясны и безмятежны. Да, не думаютъ ни о чемъ такомъ, что насъ заботитъ и мучитъ. Потому они и боги. И тогда, когда ваятель изображаетъ страданіе, какъ, наприм., въ умирающемъ Галлѣ Капитолійскаго музея, — правда выраженія, реальная неприкрашен-ность грубоватаго лица не даютъ вамъ никакого жуткаго настроенія. Почему? Потому что совершенство формы «покрываетъ» все, «снимаетъ», какъ говорили когда-то наши гегеліанцы, любившіе нѣмецкіе философскіе термины.
На дворикѣ Бельведера въ Ватиканскомъ музеѣ, въ угловыхъ кабинетахъ, находишь только одного ваятеля XIX вѣка — Канову, удостоившагося высокой чести соперничать съ эллинами, рѣзцу которыхъ мы обязаны Аполлономъ, Гермесомъ, Лаокоономъ. Его Персей и кулачные бойцы — превосходныя вещи. Но вглядитесь въ этихъ двухъ атлетовъ, собирающихся напасть другъ на друга. Ихъ торсы и конечности скомпанованы античными выпуклостями. Но лица слишкомъ отзываются животненной злобой. Несмотря на свой культъ античныхъ образцовъ, даровитый венеціанецъ, увлеченный когда-то г-жей Рекамье, не могъ подняться въ этихъ бойцахъ до чего то высшаго, что даетъ и обезображенная временемъ ржавая бронзовая статуя съ выковыренными глазами, и также кулачнаго бойца, въ Національномъ музеѣ, въ термахъ Діоклетіана.
Мнѣ приводилось видѣть психическое воздѣйствіе античнаго ваянія на нѣкоторыя воспріимчивыя натуры изъ русскихъ, особенно на женщинъ, что между ними, не въ обиду имъ будь сказано, рѣже, чѣмъ среди мужчинъ. Онѣ говорили мнѣ, что посѣщеніе Капитолія, или Ватикана, или музея Термъ оставляло въ ихъ душѣ особое настроеніе, которое можно сравнить развѣ съ вдохновенно исполненной симфоніей. Онѣ, безъ философскихъ объясненій, понимаютъ въ чемъ сила и обаяніе красоты, сведенной къ совершенству формъ и линій, свободной отъ всякаго усилія, достигшей прозрачной чистоты творчества.
Послѣ образцовъ эллинскаго ваянія многое, чисто-римское, кажется только подражательнымъ и грубоватымъ. Однако, въ городѣ, гдѣ цѣлые вѣка греческая скульптура была предметомъ такого усерднаго поклоненія, куда сотнями и тысячами везли статуи изъ ограбленныхъ городовъ Эллады и Великой Греціи, гдѣ каждый богатый человѣкъ хотѣлъ непремѣнно имѣть у себя художественно выполненныя копіи съ великихъ образцовъ, — въ томъ всемірномъ городѣ не могло не явиться собственнаго мастерства.
Отъ своихъ учителей аллиновъ римляне усвоили всего больше реальную правду пластическихъ изображеній всего, что только поддается скульптурѣ: люди и животныя, подробности быта, цѣлые ряды фигуръ въ процессіяхъ, рельефы на тріумальныхъ аркахъ, колоннахъ, саркофагахъ. И въ области того, что мы называемъ портретами, они достигали высокаго мастерства.
Еще въ первый мой пріѣздъ въ Римъ, когда я продѣлывалъ мою программу туриста, съ гидомъ въ рукахъ, и старательно сдавалъ въ архивъ памяти обзоръ всѣхъ залъ и галлерей Ватикана, въ разныхъ его музеяхъ, меня, какъ воскресшіе изъ мертвыхъ покойники, обступали всѣ ати безчисленные статуи и бюсты когда-то вившихъ людей, извѣстныхъ каждому образованному человѣку, съ такимъ разнообразіемъ типовъ, физіономій, выраженій, посадокъ, облаченій, и ряды головъ и цѣлыя фигуры въ стоячемъ, сидячемъ и полулежачемъ положеніи.
Нѣкоторые — и не пять, не десять, а тридцать, пятьдесятъ — такъ знакомы вамъ, точно вы ихъ вчера еще видѣли на улицѣ или въ гостиной. Вы знаете этого толстяка, съ круглыми утолщенными чертами и выраженіемъ довольнаго собою генерала. И это окажется императоръ Веспасіанъ. Извѣстна вамъ и эта голова сановника честолюбца, прошедшаго высшую школу сдержанности въ экспрессіи лица, привыкшаго къ красиво-внушительнымъ позамъ на торжественныхъ засѣданіяхъ. Это Октавіанъ Августъ. Вы видали и вонъ того чувственника, съ развратнымъ, актерскимъ бритымъ лицомъ, говорящимъ о полубезумномъ тщеславіи. Да это Неронъ! Тоже и въ женскихъ типахъ и фигурахъ. До сихъ поръ еще вы встрѣчаете римскихъ княгинь и простыхъ трастеверинокъ, или мужичекъ изъ Альбано или Неми, какъ вотъ та Агриппина старшая или младшая, или Ливія, или Поппея, или Юлія-Домна, жена Септимія Севера, или Плотина, жена Траяна.
И этотъ высокохудожественный портретный, т.-е. конкретный, элементъ въ творчествѣ римскіе скульпторы умѣли переносить и въ изваянія, предназначенныя украшать площади и громадныя базилики. Портреты, въ видѣ бюстовъ Траяна и въ особенности Марка-Аврелія вы найдете и въ ихъ статуяхъ, которыя дѣлались въ размѣрахъ, превышающихъ натуральную величину.
Голову умнаго русскаго мужика, съ нѣсколько мясистымъ носомъ, взглядомъ какого-нибудь начетчика, живущаго «по-божески», съ такой же курчавостью, голову цезаря-стоика вы узнаете изъ тысячи бюстовъ, и она же у него въ конной фигурѣ Капитолія, съ приподнятой рукой, какъ будто онъ кротко и значительно говоритъ что-то своимъ воинамъ.
И типичныя фигуры скифовъ, въ кафтанахъ и лаптяхъ, напо минающихъ вѣковую одежу русскихъ мужиковъ, находите вы въ рельефныхъ изображеніямъ, извивающихся вокругъ колонны другого цезаря — полководца Траяна съ его чолкой волосъ на лбу и благообразными чертами испанца.
И вдругъ, изъ великолѣпныхъ хранилищъ Ватикана, полныхъ свѣта и художественной пластики, попадаешь въ подземелья, гдѣ все знаменуетъ собою отрѣшеніе отъ земной жизни, отъ тѣлесной красоты, роскоши и суеты.
Катакомбы остаются пикантною приманкой Рима даже для самыхъ равнодушныхъ форестьеровъ. Когда — то посѣщеніе ихъ не было такимъ банальнымъ, какъ теперь. Стоитъ попасть, наприм., въ катакомбы Калликста въ праздничный день, чтобы видѣть, какая это ярмарка. Тогда въ «мрачныхъ пропастяхъ земли», по выраженію нашего поэта, зажигаютъ цѣлую иллюминацію, вплоть до электрическихъ лампочекъ, толпа снуетъ вверхъ и внизъ, въ большихъ пещерахъ, гдѣ идетъ служба и говорятъ проповѣди, приличныя случаю, толкается, точно на какомъ-нибудь гуляньи иля смотру. Вся таинственность пропадаетъ, вмѣстѣ съ возможностью представить себѣ внутреннюю жизнь этихъ подземелій, гдѣ первобытные христіане хоронили своихъ покойниковъ, совершали свои требы, бесѣдовали и пѣли.
Но не всѣ катакомбы — такія ярмарки и не всегда. Ихъ много въ Римѣ, и у кого есть склонность къ подземнымъ прогулкамъ, есть хорошія ноги и зрѣніе, для того посѣщеніе ихъ — источникъ живого интереса, особенно если его занимаетъ вопросъ о происхожденіи христіанскаго искусства.
Скоро и русская публика ознакомится со стѣнной живописью римскихъ катакомбъ по акварельнымъ снимкамъ, которые нашъ художникъ, живущій въ Римѣ, уже давно дѣлаетъ для Московскаго художественнаго музея, при университетѣ.
Это — въ высшей степени почтенный трудъ, требующій, кромѣ мастерства, и большой любви къ дѣлу. Нашъ соотечественникъ отдался ему всецѣло. Послѣ катакомбъ, извѣстныхъ всякому туристу, онъ сталъ продѣлывать и другія, болѣе отдаленныя, куда доступъ не легкій, такъ какъ духовное начальство, завѣдующее ими, не очень-то сладко смотритъ на работу чужестранца, да еще не католика. Да и вообще мѣстные археологи ревниво ограждаютъ свое право на разработку всякаго рода древностей и античныхъ, и христіанскихъ.