Фіакръ остановился. Подошелъ унтеръ-офицеръ, швейцарецъ, въ фуражкѣ блиномъ (вродѣ нашихъ солдатскихъ) и въ сѣрой шинели — въ видѣ халата.
Отъ него шелъ довольно явственный спиртной запахъ. Разговоръ произошелъ, разумѣется, по-нѣмецки.
— Есть у васъ билетъ дипломата? — спрашиваетъ унтеръ, держа въ рукѣ фонарь.
Никакого у меня билета не было. Я объяснилъ, что имѣю аудіенцію у кардинала Рамполлы черезъ русскую миссію.
— Какъ же безъ билета? Мы не можемъ пропустить.
Я повторилъ, что его эминенція назначилъ мнѣ быть у него отъ 6 до 7 вечера.
Унтеръ помялся. Но видя, что я съ нимъ шутить не буду, сказалъ, смягчая тонъ.
— Извините… Это наша обязанность.
Фіакръ надо было оставить за воротами; на Cortile S. Damaso пускаютъ только двуконные экипажи, безъ извозчичьихъ номеровъ.
Унтеръ отрядилъ со мною солдата безъ ружья, въ такомъ же сѣромъ балахонѣ поверхъ разнокусочнаго своего мундира, по рисунку Микель Анджело. Верзила швейцарецъ, съ такимъ же граубюнденскимъ акцентомъ, какъ и у унтера, предложилъ мнѣ подняться на лифтѣ. Я отказался и сталъ подниматься по мраморнымъ лѣстницамъ папскаго подъѣзда. На каждой площадкѣ расхаживалъ швейцарецъ съ алебардой и его шаги звонко раздавались среди могильной тишины стѣнъ Ватикана. По лѣстницѣ стоитъ умѣренный свѣтъ, отражающійся на блескѣ желтоватыхъ стѣнъ. На каждой площадкѣ я говорилъ часовому:
— Я иду къ кардиналу статсъ-секретарю.
И швейцарецъ указывалъ рукой наверхъ и говорилъ, сколько еще поворотовъ.
Вотъ и стеклянная дверь въ парадную кордегардію папы. Отъ нея надо продѣлать еще два длинныхъ поворота. Все тё же тишина, почти жуткая.
Въ передней кардинала одинъ жандармъ и старичокъ служитель въ ливрейномъ фракѣ.
Старичокъ, когда я ему отдалъ карточку, проговорилъ мнѣ, какъ вездѣ, въ «хорошихъ» домахъ:
— Si accomodi, signore! [55]
И пошелъ въ пріемную, куда, сейчасъ же вернувшись, пригласилъ и меня. Тамъ, за большимъ столомъ, подъ лампой, дежурилъ кругленькій, благообразный молодой брюнетъ въ сутанѣ. Онъ очень любезно попросилъ подождать и скорой, легкой походкой, точно женщина въ черной юбкѣ, скрылся налѣво, гдѣ начинается такая же анфилада залъ, какъ и у префекта Пропаганды.
Меня попросили подождать въ одной изъ залъ, гдѣ происходятъ засѣданія вокругъ овальнаго стола, покрытаго сукномъ, съ цѣлымъ рядомъ чернильницъ на клеенчатыхъ подножкахъ. Отдѣлка этой и другихъ комнатъ отзывалась началомъ вѣка: суховатая мебель, потемнѣлыя картины, распятіе.
Черный попикъ стушевался. На порогѣ гостиной, со штофной мебелью, не обширной и не высокой комнаты, какъ и всѣ остальныя пріемныя, стоялъ кардиналъ статсъ-секретарь, протягивая мнѣ руку.
По портретамъ нельзя видѣть, что онъ большаго роста, по крайней мѣрѣ, такого же, какъ префектъ Пропаганды кардиналъ Ледоховскій, съ лицомъ неопредѣленныхъ лѣтъ, съ темными, совсѣмъ еще не сѣдѣющими волосами, скорѣе худой, чѣмъ полный.
Черты лица, съ годами, раздались и вообще крупныя, на щекахъ какъ будто слѣды оспинокъ. Взглядъ ласковый и немного улыбающійся. Типъ южный, а не римскій.
Кардиналъ ввелъ меня въ гостиную и усадилъ рядомъ съ собою на диванъ, противъ двери. Онъ былъ въ подержаной сутанѣ, какъ трудовой, необычайно — занятой человѣкъ, про котораго говорятъ всѣ, что онъ занимается цѣлый день, съ пяти часовъ утра до поздней ночи.
Говоритъ онъ молодымъ голосомъ, по-французски, своеобразно, съ акцентомъ. Съ первыхъ его фразъ я, прислушиваясь и взглядывая на него сбоку, все ждалъ «сфинкса» и «молчальника», но ни того, ни другого что-то не являлось.
Со мной бесѣдовалъ тихо, просто, благосклонно очень обходительный и скорѣе разговорчивый хозяинъ. И я себя сразу почувствовалъ съ нимъ гораздо свободнѣе и уютнѣе, чѣмъ съ любымъ изъ «особъ» военнаго и гражданскаго вѣдомствъ, удостоивающимъ васъ «пріема», даже если вы къ этимъ особамъ находитесь въ отношеніяхъ равнаго къ равному.
Уже и то было очень мило, что первое лицо послѣ папы не требуетъ вовсе, чтобы къ нему являлись непремѣнно во фракѣ и бѣломъ галстукѣ. Въ миссіи мнѣ сказали, что это не нужно, и сюртука совершенно достаточно.
Кардиналъ заговорилъ со мной сейчасъ же, какъ съ писателемъ, и въ своемъ любезномъ обращеніи ко мнѣ нѣсколько разъ повторилъ, что «работники умственнаго труда служатъ своему отечеству не менѣе другихъ и что ему особенно было бы пріятно, чтобы я, поживъ въ Римѣ, вынесъ вѣрное представленіе о желаніи Римской куріи сохранить съ моимъ отечествомъ самыя лучшія отношенія».
Конечно, рѣчь сама собою коснулась «св. отца», его энцикликъ, его широкихъ взглядовъ на восточныя церкви.
Какъ разъ въ это время случился въ Петербургѣ одинъ инцидентъ. Сдержанно, но безъ всякой лишней уклончивости, кардиналъ говорилъ о томъ, какъ св. отцу прискорбны всѣ такіе факты и какъ Ватиканъ не перестаетъ внушать своему духовенству, въ предѣлахъ Россіи, что не слѣдуетъ къ вопросамъ вѣры и культа примѣшивать антагонизмъ расовый и политическій.
Мнѣ было такъ легко бесѣдовать съ молчальникомъ, что я рѣшительно недоумѣвалъ, почему у него такая репутація. «Сфинксъ» тоже отсутствовалъ. Вѣроятно, онъ выступаетъ тогда, когда надо чего-нибудь добиться опредѣленнаго на дѣловыхъ пріемахъ, но въ разговорѣ общаго характера ничего напоминающаго это мифическое существо я не находилъ.
Все съ той же улыбкой во взглядѣ, дѣлая мягкое движеніе рукой, сверху внизъ, кардиналъ самъ предложилъ устроить мнѣ все то, что могло бы меня интересовать въ Ватиканѣ, напомнилъ, — спросивъ сколько я еще пробуду въ Римѣ, — что 3 марта его святѣйшество будетъ праздновать двадцатилѣтній юбилей своего восшествія на папскій престолъ и обѣщалъ мнѣ билетъ, прибавивъ, что и о частной аудіенціи онъ постарается.
На это я замѣтилъ, что не считаю себя вправѣ просить о ней, такъ какъ я совершенно частный человѣкъ.
Кардиналъ опять выразился чрезвычайно лестно о званіи писателя. Въ глазахъ его мелькнула тонкая усмѣшка, которая могла значить приблизительно слѣдующее: «Его свѣтѣйшество затруднился бы принять романиста, отъ котораго вправѣ былъ бы ждать неумѣстныхъ нескромностей пли принципіально враждебнаго отношенія къ св. Престолу».
Но ни однимъ словомъ онъ не намекнулъ на автора романа «Римъ». Со стороны мнѣ безпрестанно говорили, что Ватиканъ сторонился господъ романистовъ и раньше появленія этой книги, а теперь и подавно. Этого нельзя однако было замѣтить ни въ тонѣ кардинала, ни въ какомъ-либо намекѣ. Напротивъ, все его обхожденіе и весь смыслъ его рѣчей значили: «мы здѣсь, въ Ватиканѣ, будемъ рады, если русскій писатель самъ увидитъ, въ какихъ мы чувствахъ и намѣреніяхъ находимся во всемъ, что касается Россіи».
Французскій языкъ у него, какъ я сказалъ, очень характерный. И въ особенности одна фраза, которой онъ васъ все хочетъ успокоивать. Онъ любитъ повторять:
— Laissez faire! Laissez faire!
Эта формула экономистовъ имѣетъ у него смыслъ: «дайте срокъ, не безпокойтесь, мы все уладимъ».
Было уже около семи, когда я сталъ откланиваться. Кардиналъ, пожимая мнѣ руку, довелъ меня до пріемной, гдѣ сидѣлъ кругленькій брюнетъ, и на прощаніе сказалъ:
— Вы видите сами, какъ мы желаемъ здѣсь мира и согласія съ вашимъ отечествомъ.
Меня попросили записать свое имя и адресъ и сановитый метръ д’отель въ черномъ фракѣ, появившійся изъ дальнихъ покоевъ, подалъ мнѣ пальто.
И опять, на безконечной лѣстницѣ, тишина обхватила меня. Тамъ гдѣ-то, въ первомъ этажѣ, старецъ, весь въ бѣломъ, сидя въ своей рабочей комнатѣ, пишетъ или читаетъ, одинъ въ этихъ сотняхъ старинныхъ залъ и переходовъ. И только грузные шаги швейцарцевъ на площадкахъ также звонко раздаются снизу вверхъ.
Дворъ S. Damaso стоялъ совсѣмъ пустой, ни одной кареты. Изъ полутьмы выставлялись двѣ треугольныя шляпы жандармовъ. Бъ одному изъ нихъ я обратился, чтобы онъ мнѣ указалъ выходъ въ той калиткѣ, гдѣ стоялъ мой фіакръ.
«Этотъ Ватиканъ съ десяткомъ тысячъ покоевъ, развѣ онъ не тюрьма, гдѣ содержатъ взаперти главу католичества?» можетъ спросить меня вѣрный сынъ римской куріи.
Что на это отвѣтить? Тихо, почти мертвенно во дворцѣ его святѣйшества, даже и въ ранніе вечерніе часы. Въ этотъ часъ, когда я спускался по мраморнымъ лѣстницамъ въ полномъ безмолвіи въ городѣ—жизнь. Корсо залито электрическимъ свѣтомъ, вездѣ ѣзда и движеніе столицы. Живи тутъ, въ Ватиканѣ, какъ прежде, до 1870 года, глава правительства цѣлой области въ четыре милліона подданныхъ, развѣ такой парадной темницей смотрѣлъ бы этотъ дворецъ въ такой непоздній часъ?
Не знаю, я не попадалъ въ Римъ, когда Пій IX еще царствовалъ. Но и при немъ, въ Ватиканѣ, объ эту пору, могло бы быть такъ же тихо. Да и теперь, возстанови папа Левъ XIII свою свѣтскую власть, въ его лѣта, при его скромныхъ привычкахъ, нелюбви къ роскоши и пышнымъ празднествамъ было бы такъ же тихо, въ тѣ часы, когда нѣтъ пріемовъ, депутацій, министерскихъ докладовъ.
Плѣненіе папы — фикція или добровольное заключеніе. Онъ в теперь, въ Ватиканѣ, не просто епископъ римскій и глава всего католичества, а государь. Никто у него не отнялъ аттрибутовъ независимой, неприкосновенной особы. То обширное мѣсто, гдѣ стоитъ его усадьба — государство въ государствѣ, въ полномъ смыслѣ: у него свои министерства, свой придворный штатъ, своя стража, свои финансы. При немъ акредитованы, какъ при государѣ, дипломаты всѣхъ странъ, гдѣ есть католики. Мало того, зданія въ городѣ, гдѣ помѣщаются разныя части его духовной администраціи и его матеріальнаго хозяйства, пользуются гарантіей эксъ-территоріальности, совершенно такъ, какъ дома иностранныхъ посольствъ и миссій.
Нѣтъ! Ватиканъ не тюрьма, а твердыня, подъ которую надо подкапываться вѣками, и она рухнетъ только тогда, когда сотни милліоновъ католиковъ повернутъ въ другую сторону свою потребность въ духовномъ идеалѣ, свою жажду искупленія и вѣчнаго блаженства — не раньше!
И это тюремное положеніе, совершенно добровольное, только подняло обаяніе папы на весь католическій міръ, сдѣлало его царство гораздо болѣе «не отъ міра сего», освободило его отъ всякихъ нареканій, которыя тяготѣли на его предшественникахъ, указало ему верховное мѣсто всемірнаго посредника и примирителя, подняло и его международный авторитетъ до небывалаго уровня. Ни какого болѣе драгоцѣннаго подарка никто не могъ сдѣлать куріи, какъ тотъ, который сдѣлалъ ей отлученный отъ церкви король Викторъ-Эммануилъ, пославшій своихъ солдатъ брать вѣчный городъ, но, не забывайте, только одного лѣваго, а не праваго берега Тибра!