большихъ креселъ. Король — сѣдой, какъ лунь, съ возбужденнымъ, загорѣлымъ лицомъ и огромными усами, во фракѣ и бѣломъ галстукѣ. Въ антракты и онъ, и королева обходятъ кругъ и разговариваютъ съ тѣми, кто имъ представляется. Обиліе черныхъ фраковъ и скромныя формы офицеровъ, даже и кавалерійскихъ полковъ, даютъ балу самую обыкновенную физіономію. Дипломатическій корпусъ — также не въ мундирахъ. Гостиныя рядомъ съ танцовальной залой всегда оживленнѣе. Тутъ только можно разглядѣть туалеты и поискать красивые лица и бюсты. Въ одномъ азъ тѣсноватыхъ салоновъ — буфетъ съ прохладительнымъ и сластями, безъ шампанскаго. Позднѣе сервируютъ въ двухъ другихъ залахъ ужинъ, за отдѣльными столиками. Ихъ берутъ приступомъ и больше половины приглашенныхъ остаются безъ ужина. Въ антракты между танцами разносятъ мороженое, пуншъ и конфеты — все довольно бѣдновато.
Въ конституціонномъ государствѣ дворъ не обязанъ разоряться свыше своей «liste civile»; но онъ могъ бы держаться на извѣстной высотѣ и привлекать столичное общество всѣхъ слоевъ и оттѣнковъ, еслибъ король былъ такихъ же интеллигентныхъ свойствъ, какъ королева.
Онъ былъ всей душой преданъ идеѣ внѣшняго могущества своей отчизны, и солдатъ заслонялъ въ немъ все остальное.
Войско стоитъ непомѣрно много для бюджета такой небогатой страны, какъ Италія. Армія утратила свой престижъ съ абиссинской катастрофы. Но все-таки нація не можетъ отказаться отъ претензіи быть первоклассной державой и несетъ тяжести налоговъ.
Нельзя сказать, чтобы въ Римѣ (да и въ остальной Италіи) чувствовался милитаризмъ. Офицеры на видъ — бравый народъ, солдаты хорошо одѣты и обучены. И тѣ, и другіе держатъ себя вездѣ — на улицѣ, въ кафе, въ театрѣ — чрезвычайно порядочно и скромно. Я не военный, но на меня давно итальянская армія производитъ лучшее впечатлѣніе, чѣмъ французская. И солдаты, и офицеры красивѣе, болѣе рослые, съ хорошей выправкой, молодцеватѣе.
Римская толпа охотно смотритъ на военные церемоніи и парады; но вы никогда и нигдѣ не замѣтите той сантиментальной нѣжности къ военщинѣ, какъ въ парижской публикѣ. Я видѣлъ двѣ церемоніи: въ 20-ю годовщину смерти Виктора-Эммануила и въ день празднованія статута. Энтузіазма нѣтъ, крики умѣренные, больше любопытства, чѣмъ патріотическаго одушевленія. Но вѣдь энтузіазма незамѣтно и при процессіяхъ въ Петрѣ и Ватиканѣ. Римъ — городъ разноязычный, полный иностранцевъ; а коренное населеніе всегда отличалось скептицизмомъ, тѣмъ, что выражается прибауткой: «на насъ не подивй». Патріотическое чувство у коренного римлянина при папахъ не могло развиваться. Онъ его утратилъ съ незапамятныхъ временъ.
Столицѣ объединенной Италіи могло бы придавать блескъ дворянство. Его не мало въ Римѣ — и чужого, т.-е. со всѣхъ концовъ Италіи, и своего — природнаго. Не враждебное идеѣ единой Италіи дворянство правительство привлекаетъ, какъ умѣетъ: даетъ почетныя званія — сенаторовъ и придворныхъ чиновъ; наполняетъ ряды дипломатовъ, генералитета, высшей администраціи. Римскіе бары — тѣ, кто помирился съ «захватомъ» Папской области — не привыкли къ дѣятельной и общественной жизни, многія семья обѣднѣли, живутъ прижимисто, своими «латифундіями» занимаются по-старому, т.-е. ничего не дѣлаютъ для народа; онъ до сихъ поръ въ рукахъ съемщиковъ, того класса кулаковъ, которыхъ зовутъ здѣсь «mercanii di campagne». Чиновничество нахлынуло въ Римъ и его такъ же много, какъ вездѣ въ европейскихъ столицахъ. Оно живетъ на маленькія жалованья и само ничего не производитъ, — также какъ и масса буржуазіи. До «итальянцевъ» Римъ еще болѣе прозябалъ; въ немъ не было никакихъ собственныхъ жизненныхъ силъ. Съ наплывомъ всякаго служилаго, торговаго и рабочаго люда всетаки есть гораздо большій обмѣнъ труда и цѣнностей, многое должно производиться на мѣстѣ. Но настоящаго матеріальнаго довольства быть не можетъ, потому что нѣтъ крупной поддержки. Доходы в заработки малые, а жизнь стала дороже и налоги все растутъ.
Все это было бы налицо и во всякомъ другомъ городѣ, превращенномъ въ столицу Италіи, — во Флоренціи или Неаполѣ. Тутъ не званіе столицы виновато, а весь экономическій отрой страны.
Развѣ недовольство порядками въ бывшей Папской области не было хроническимъ? Десятни лѣтъ — до взятія Рима въ 1870 г. — вспыхивали то здѣсь, то тамъ бунты и цѣлыя возстанія. Папское правительство могло держаться только гарнизонами австрійцевъ и французовъ. Что же мудренаго, при теперешнемъ броженіи, политическомъ и соціальномъ, при упорной пропагандѣ папистовъ, враждебности партій и возрастающихъ потребностяхъ дерякавы, желающей играть роль въ Европѣ, если государственная и общественная машина движется безъ должной смазки и что Римъ не превратился еще въ настоящій центръ національной жизни. Но съ тѣхъ поръ, какъ онъ — столица, онъ всетаки поднялся во много разъ. И случись такъ, что въ немъ опять будетъ царствовать папа, онъ уже не въ состояніи будетъ опуститься на тотъ уровень, какой его жизнь имѣла до 1870 года.
У теперешней столицы Итальянскаго королевства есть свое городское представительство, пользующееся такой свободой дѣйствій, о какой слыхомъ не было слышно при папахъ. Но муниципалитетъ Рима подкашиваетъ двоевѣріе, свившее себѣ здѣсь главное гнѣздо, подкопы папистовъ; а значительная доля гласныхъ состоитъ иэъ нихъ, коренные домовладѣльцы всѣ, кто наживались когда-то, благодаря ватиканскимъ порядкамъ, принадлежатъ къ открытой крамолѣ противъ конституціонной власти. Навѣрно, три четверти ихъ отцовъ и старшихъ братьевъ давали свои голоса за Виктора-Эммануила… А теперь старыя дрожжи опятъ поднялись.
Но есть не мало и гласныхъ, вѣрныхъ идеѣ самоуправленія. Во главѣ городского представительства стоялъ одинъ изъ коренныхъ римскихъ жителей, князь Господи, тогдашній «синдикъ», т.-е. по нашему «голова».
Римская «дума» помѣщается въ Капитоліи, въ томъ зданіи, которое видно въ глубинѣ площадки. Его зовутъ и. теперь «Домъ Сенатора».
Къ синдику я имѣлъ поводъ обратиться лично вотъ по какому дѣлу:
Мнѣ пришла въ Римѣ мысль сохранить память о томъ времени, когда Гоголь жилъ здѣсь, въ концѣ 30-хъ годовъ, и работалъ надъ первымъ томомъ «Мертвыхъ душъ». Послѣ поисковъ и справокъ, я пришелъ къ тому выводу, что въ домѣ подъ № 126, въ улицѣ Sistine (называвшейся при Гоголѣ Felice), въ верхнемъ отажѣ и жилъ нашъ сатирикъ съ 1837 года. При посредствѣ русскаго посла, я обратился къ синдику, а потомъ и къ хозяину дома и получилъ ихъ согласіе на то, чтобы мраморная доска съ надписью на двухъ языкахъ была вдѣлана въ наружную стѣну дома.
Всякихъ такихъ увѣковѣченій, — не скромныхъ досокъ, а въ видѣ дорогихъ массивныхъ статуй, — не мало воздвигну ль римскій муниципалитетъ и на городскія, и на національныя деньги. Можетъ быть, памятниковъ слугамъ новаго правительства. наставили слишкомъ много и черезчуръ поспѣшно. Довольно сильно въ городѣ недовольство и колоссальнымъ монументомъ Виктору-Эммануилу на вышкѣ Капитолійскаго холма. Онъ самъ по себѣ обойдется въ нѣсколько милліоновъ, да еще потребуетъ ломки цѣлаго квартала, чтобы очистить мѣсто для улицы, которая будетъ идти оттуда внизъ. До сихъ поръ и то, что уже готово и служитъ только подножіемъ монументу — огромное сооруженіе, родъ колоссальнаго редута, нельзя сказать, чтобы въ отмѣнно красивомъ стилѣ.
Конечно, сторонники Ватикана шипятъ противъ всѣхъ такихъ монументовъ. И всего противнѣе для нихъ самая удачная и по идеѣ, и по выполненію статуя Джордано Бруно, на площади Campo dé Fiori, гдѣ помѣщается рынокъ, по дорогѣ къ Palazzo Farnese. Тутъ былъ когда-то живымъ сожженъ монахъ-мыслитель, ученикъ Галилея, свѣточъ эпохи Возрожденія, одинъ изъ отцовъ современной философіи. Статуя Бруно такъ же претитъ черной братіи, как и всадникъ въ шапочкѣ и пледѣ на высотахъ Яникула.
Въ странѣ съ національнымъ представительствомъ нельзя дѣлать одно правительство отвѣтчикомъ за всѣ недуги родины. Квириналъ ведетъ себя конституціонно, и у палаты депутатовъ всегда есть полная возможность повалить любое министерство, отказать въ излишнихъ расходахъ на войско, обратить налога на истинныя нужды отечества. Тѣмъ хуже для всей націи, имѣющей палату депутатовъ, если такой «диктаторъ», какъ Криспи, могъ нѣсколько лѣтъ дѣлать со страной, что ему угодно. Онъ держался тѣмъ, что умѣлъ льстить «маніи величія» и развращать депутатовъ и чиновниковъ системой подачекъ, спекуляцій, маклачества и подкуповъ. Будь у представительства страны, у администраціи и у прессы побольше гражданскихъ чувствъ — и Криспи оказался бы другимъ министромъ. Тутъ опять дѣло не въ томъ, что столица Италіи — Римъ,» въ нравственныхъ и матеріальныхъ силахъ всей страны.
Парламентская жизнь, насколько я къ ней присматривался, поражаетъ своей вялостью. И министерства, и депутаты тянутъ свою лямку кое-какъ. Соберется палата, посидитъ недѣлю-другую, много мѣсяцъ и глядишь — уже разошлась. Пріѣзжіе депутаты норовятъ какъ можно меньше жить въ Римѣ, нѣкоторые только наѣзжаютъ на извѣстныя засѣданія, когда нужно поддержать министерство или оппозицію.
Monte Citorio совсѣмъ не «пупъ» римской жизни. Очень рѣдко бываетъ движеніе на площади передъ парламентомъ. При мнѣ, раза два были соціалистскія манифестаціи, да и тѣ оказались фальшивой тревогой. Зала засѣданій изрѣдка привлекаетъ въ трибуны много публики. Но вообще сессія идетъ до крайности вяло, съ явнымъ равнодушіемъ большинства къ интересамъ страны.
Министръ-президентъ былъ тогда Рудини (какъ его произносятъ итальянцы, съ удареніемъ на второе «и»). Ни въ комъ не вызывалъ онъ никакихъ опредѣленныхъ чувствъ. Это — благообразный баринъ, съ большой сѣдой бородой и моноклемъ въ глазу, не ораторъ, безъ собственныхъ идей, ординарный оппортунистъ, уцѣпившійся, изъ мелкаго тщеславія, за свой постъ. Нѣкоторыхъ его коллегъ я встрѣчалъ въ обществѣ. Познакомился и съ дюжиной депутатовъ разныхъ партій, былъ отрекомендованъ изъ Флоренціи и депутату Кавалотти, такъ глупо погибшему на сабельной дуэли. Это было-слишкомъ за мѣсяцъ до моего отъѣзда. Я слышалъ его въ палатѣ. Онъ говорилъ не красиво, сиплымъ голосомъ, но обильно и рѣзко. Его ненавидѣли всѣ тѣ, кому желательно примоститься къ «пироту». Кампанія, какую Кавалотти велъ въ газетѣ Secolo, во имя поднятія общественной совѣсти, хоть немного прочищала воздухъ.