го мало и пяти зимъ! Сколько мнѣ приводилось читать воспоминаній и этюдовъ о Римѣ, нравахъ его жителей, жизни его общества за цѣлыхъ два столѣтія, на нѣсколькихъ языкахъ — все это оставляетъ много пробѣловъ и часто сводится къ анекдотамъ и чисто-личнымъ впечатлѣніямъ. Всѣ писатели слишкомъ склонны обобщать и произносить приговоры надъ чужой національностью.
Но изъ этой литературы наблюденій надъ итальянскимъ и спеціально римскимъ обществомъ всетаки же вытекаютъ нѣкоторые итоги. Особенности расы, воспитанія, соціальнаго склада, долгихъ порядковъ управленія, ума, темперамента, привычекъ — кристаллизуются вѣками и вы ихъ находите и теперь, по прошествіи ста и двухъ сотъ лѣтъ. Это черты основныя, генерическія, и тутъ вы врядъ ли что скажете новаго, неизвѣстнаго. Для всякаго иностранца, пріѣхавшаго въ Римъ пожить, поглядѣть, поразспросить и поразузнать, первый вопросъ: въ какой степени трудно или легко будетъ ему войти въ общество, въ разныхъ его слояхъ, какъ вообще чувствуетъ онъ себя, сравнительно съ другими столицами Европы?
Сравненіе здѣсь необходимо. Вы ѣдете въ первый разъ въ Лондонъ на «season». У васъ въ бумажникѣ лежитъ дюжина писемъ къ англичанамъ разныхъ сферъ. Если вы сами не лѣнитесь и выборъ вашихъ будущихъ крестныхъ отцовъ по части изученія Лондона удачный, то вы, навѣрно, къ концу сезона, получите все, что вамъ было нужно, проникните всюду, гдѣ вамъ интересно или нужно бывать.
Въ Парижѣ это будетъ потуже, несмотря на хваленую любезность французовъ. Парижане менѣе точны въ исполненіи правилъ гостепріимства, менѣе широки въ приглашеніяхъ, не считаютъ себя обязанными указывать, съ кѣмъ вамъ слѣдуетъ еще познакомиться. У нѣмцевъ, германскихъ и австрійцевъ, у венгерцевъ, у испанцевъ— иностранецъ находитъ очень скорый и легкій доступъ всюду, разумѣется, если онъ рекомендованъ. Все это я въ теченіе тридцати лѣтъ заграничныхъ скитаній испыталъ на самомъ себѣ.
Когда-то Римъ считался Эльдорадо пріѣзжихъ. Перечитайте дневникъ Стендаля и вы увидите тамъ, какъ всякій иностранецъ, даже и не очень богатый, входилъ сейчасъ въ свѣтскій кругъ Рима. Стоило ему пріѣхать съ письмомъ къ своему банкиру (всего чаще князю Торлонья или Кйджи) и тотъ его «лянсировалъ», во всѣ дома, гдѣ принимали. То же говорятъ и нѣмцы двадцатыхъ годовъ, наприм., Миллеръ, авторъ интересной книги, составленной изъ писемъ друзьямъ. Тогда «иностранецъ» — forestière — было уже само по себѣ званіе, почетный титулъ, и онъ въ Римѣ изображалъ изъ себя гораздо болѣе видную особу, чѣмъ у себя дома. Тогда во многихъ барскихъ домахъ каждый день давались conversazioni, т.-е. разговорные вечера и academie, т.-е. вечера съ музыкой и пѣніемъ, кромѣ баловъ у самыхъ богатыхъ принчипе. На всѣ эти сборища иностранецъ могъ являться, какъ ходятъ въ театръ. Представили его въ два-три дома, въ остальные онъ шелъ уже смѣло. Очень часто хозяйка не могла даже назвать его имени своимъ гостямъ. И всѣ вечера онъ проводилъ среди красивыхъ женщинъ, въ изящномъ обществѣ туземцевъ и форестьеровъ.
Теперь это — не совсѣмъ такъ. Рекомендательнаго письма къ одному банкиру уже недостаточно. Надо хлопотать о знакомствахъ, если имѣть ходы въ разные слои общества, во всякіе мірки. И проникать въ Cosmopolis, т.-е. въ иностранныя колоніи, окажется легче, чѣмъ къ итальянцамъ, въ ихъ дома, въ ихъ болѣе интимную жизнь, чтобы самому хоть сколько-нибудь наблюдать ихъ нравы, ихъ быть, ихъ идеи, вкусы и привычки, характеръ ихъ общежитія.
Въ этомъ случаѣ не мѣшаетъ поразспросить тѣхъ изъ иностранцевъ разныхъ національностей, которые живали и живутъ въ Римѣ и относятся къ итальянцамъ безъ предубѣжденія. Всего менѣе пригодны на это французы. Но дѣльные и болѣе тонко развитые нѣмцы, англичане или русскіе дадутъ вамъ средніе оцѣнки и выводы изъ своего знакомства и съ итальянскимъ обществомъ вообще, и съ болѣе характерными чертами чисто-римской жизни.
Эти оцѣнки и выводы большею частью бываютъ въ такомъ родѣ: съ итальянцами сходиться довольно трудно. Они кажутся вамъ со стороны очень бойкими и общительными, много говорятъ, еще больше жестикулируютъ. Они живутъ много на улицѣ и въ кафе; но къ себѣ домой приглашаютъ неохотно. И между собою они менѣе общительны, чѣмъ англичане, французы, нѣмцы, славяне. Въ Римѣ это особенно замѣтно. Здѣсь и высшіе классы, и буржуазія — депутаты, чиновники, ученые, художники — живутъ прижимисто, мало принимаютъ у себя, не привыкли угощать, не любятъ посѣщеній за-просто. Иностранецъ, если онъ не очень богатъ и не сбирается кормить и поить «весь Римъ», или не попадетъ въ обширный кругъ здѣшняго космополиса — не можетъ разсчитывать на вполнѣ свободные ходы въ итальянскія сферы. Онъ привезетъ рекомендательное письмо, сдѣлаетъ визитъ, ему его отдадутъ, можетъ быть, пригласятъ бывать въ такой-то день передъ обѣдомъ; но на этомъ знакомство и покончится. Того, что французы зовутъ «urbanité», а русскіе «радушіе»— мало въ характерѣ итальянцевъ, еще менѣе у римлянъ. Прежде, когда здѣшніе аристократы живали широко, они принимали всякаго порядочнаго forestière-, но теперь въ очень немногихъ домахъ пріемы — и то какіе: въ пять часовъ или вечеромъ, безъ всякаго угощенія.
Одна остроумная иностранка говорила мнѣ разъ на эту тему:
— Здѣсь угощеніе самое разнообразное въ барскихъ салонахъ: сегодня подаютъ aqua Felice, завтра — aqua Marcia, послѣ завтра— aqua Paula — благо Римъ богать отличной ключевой водой.
Отъ людей серьзныхъ, проживающихъ здѣсь въ интересахъ науки или работающихъ какъ художники — въ теченіе сезона вы наслушаетесь довольно разнообразныхъ мнѣній. Иные изъ тѣхъ, что являются сюда съ крупнымъ европейскимъ именемъ, готовы находить здѣшнее общество необычайно любезнымъ, интереснымъ и развитымъ. Нѣмцы, вообще, благодушнѣе и мягче въ своихъ оцѣнкахъ. И ихъ, и нѣкоторыхъ англичанъ слишкомъ подкупаетъ Римъ, самъ по себѣ, его исторія, памятники, художественныя сокровища, и они поэтому настраиваютъ себя на восторженный или хвалебный ладъ. У иныхъ любителей итальянской жизни есть прямо неизсякаемая нѣжность ко всему, что они видятъ въ Римѣ, и чѣмъ оно болѣе архиримское, тѣмъ они сильнѣе восхищаются. Въ этой категоріи иностранцевъ принадлежалъ когда-то и Гоголь. Онъ приходилъ въ умиленіе отъ всякаго долгополаго патера въ шляпѣ съ широкими полями, отъ каждаго оборванца или ослика, навьюченнаго разной дрянью. Не даромъ поэтъ Языковъ, гостившій у него въ Римѣ, въ письмахъ домой, изумляется такому обожанію всего римскаго.
Далеко не всѣ трудовые иностранцы, подолгу живущіе въ Римѣ такъ настроены. Они любятъ Римъ, но не его жителей.
Станете вы разспрашивать иного археолога, историка, художника о его знакомствахъ въ Римѣ — онъ вамъ отвѣтитъ:
— Да я не бываю въ здѣшнемъ обществѣ.
— Почему?
— Въ итальянцахъ, и пришлыхъ, и уроженцахъ Рима нѣть ничего для меня пріятнаго. Мужчины сухи, ограничены въ своихъ взглядахъ, равнодушны къ тому, что внѣ ихъ прямыхъ интересовъ. Иностранцевъ они не любятъ и часто не понимаютъ ихъ. Женщины мало развиты, безъ граціи и безъ тонкости въ разговорѣ — въ кружкахъ интеллигенціи; а свѣтской жизни я не веду.
Въ особенности вы услышите такіе отзывы отъ русскихъ.
Вовсе не рѣдкость такой русскій молодой ученый или художникъ, который годами не бываетъ нигдѣ, кромѣ ватиканскаго архива, библіотеки, засѣданій ученыхъ обществъ, своей студіи, кофейни, тратторіи и вечеромъ, театра или кафе-шантана.
И вы отъ него почти всегда услышите одно и то же:
— Бывалъ я прежде въ обществѣ. Но итальянцы мнѣ не интересны. У нихъ нѣтъ пріятной жизни въ ихъ семействахъ. Съ ними скучно — и съ мужчинами, и съ женщинами. Въ интеллигенціи жизнь вялая, нѣтъ ни сборищъ, ни бесѣдъ, ни вечеровъ съ интересной программой. Нѣтъ умственныхъ центровъ, ни въ прессѣ, ни въ писательскомъ мірѣ, ни въ профессорскомъ, ни въ художественномъ. То, что и оживляетъ сезонъ — идетъ больше отъ иностранцевъ.
Вы можете и не повѣрить такимъ оцѣнкамъ, найти ихъ слишкомъ строгими и брезгливыми. Поживя и расширивъ свои знакомства среди итальянцевъ, вы станете бесѣдовать о римской жизни, обращаясь къ туземцамъ, съ болѣе свѣжей головой, съ болѣе развитымъ вкусомъ и запросами, которые нигдѣ не были бы слишкомъ требовательны.
Какой-нибудь коренной римлянинъ — баринъ съ титуломъ, считающійся здѣсь знатокомъ литературы и искусства, съ большими связями въ парижскомъ мірѣ писателей, романистовъ и драматурговъ, у котораго бываетъ «весь Римъ», принадлежащій къ свѣтской интеллигенціи — скажетъ вамъ, иностранцу, чуть не съ перваго слова:
— Вещи здѣсь интересны; но люди — нѣтъ. У насъ бѣдная, мало занимательная жизнь. Нѣтъ талантовъ, мало интересныхъ женщинъ, никто не умѣетъ ничего устроить и оживить сезонъ.
Это уже «свидѣтельскія показанія» римлянъ, а не брезгливыхъ иноземцевъ.
Разспросите самыхъ молодыхъ ученыхъ, педагоговъ, чиновниковъ, депутатовъ, литераторовъ, художниковъ, — исключительно итальянцевъ, — и отзывы все съ этой же окраской:
— Римъ не живетъ, а прозябаетъ. Здѣсь нѣтъ литературной среды. Лучшіе наши писатели живутъ внѣ столицы. Здѣсь очень мало пишется, и еще менѣе издается. Редакціи — лавочки. Салоновъ, гдѣ бы собиралась такъ называемая «république des lettres», два-три; да и то въ нихъ порядочная скука. Нѣтъ внутренней жизни. Пресса — мелкая и не разнообразная. Вы найдете журналистовъ въ кафе, но они не сходятся ни въ клубѣ, ни въ гостиныхъ. У художниковъ есть общества; но человѣкъ болѣе развитой, съ болѣе тонкими запросами не найдетъ въ ихъ обществахъ ничего занимательнаго. Еще болѣе оживлено на вечерахъ и обѣдахъ въ нѣкоторыхъ домахъ, гдѣ интересуются политикой, гдѣ бываютъ депутаты, сенаторы и министры. Но такъ, запросто, вамъ почти некуда дѣваться, если вы желаете находить пріятное и развитое общество, живущее высшими интересами.
Молодые писатели съ новыми идеями и вкусами, какихъ вы заставите говорить на эту тему — будутъ повторять вамъ, что въ Римѣ они чувствуютъ себя одинокими и живутъ вразсыпную, что до сихъ поръ нѣтъ такихъ кружковъ, гдѣ бы интересъ къ литературѣ, театру, искусствамъ — поднимался надъ общимъ банальнымъ уровнемъ.