О жизни свѣтскаго римскаго общества, — не cosmopolis’a, а итальянскаго, — вы наслушаетесь отзывовъ въ такомъ же родѣ и вовсе не отъ иностранцевъ, а отъ своихъ. Кто изъ коренныхъ римлянъ проводилъ сезоны въ Парижѣ, Лондонѣ, Вѣнѣ, Берлинѣ или Петербургѣ— нисколько не стѣсняясь, станетъ сѣтовать на то, что въ Римѣ свое общество не умѣетъ или не хочетъ бойко жить, обѣднѣло, сжалось, что безъ богатыхъ форестьеровъ и дипломатическаго корпуса въ Римѣ было бы чрезвычайно тихо и провинціально, что пріятныхъ салоновъ не то что уже для вечеровъ, а хоть для five о’сіоск’овъ въ чисто итальянскомъ обществѣ не насчитать и полдюжины.
Къ концу сезона, я слышалъ въ одной гостиной, у иностранцевъ, блестящую и безпощадную характеристику римскихъ свѣтскихъ женщинъ и вообще женщинъ здѣшняго высшаго класса. И эту прокурорскую обвинительную рѣчь произносилъ не французъ, не русскій и не англичанинъ, а итальянецъ — титулованный, свѣтскій человѣкъ, холостякъ, очень развитой, много ѣзжавшій по Европѣ. Онъ пріѣхалъ въ Римъ на весь сезонъ и до того времени не живалъ здѣсь по долгу. Поселился онъ въ одномъ изъ тѣхъ отелей Рима, гдѣ проводятъ зиму иностранныя колоніи. Онъ сошелся всего больше съ русскими фамиліями, и въ его оцѣнкѣ римскихъ салоновъ и дамъ мѣриломъ служили мои соотечественники и ихъ жены, дочери и сестры.
Произнесъ онъ какъ бы цѣлую «конференцію», очень образно, со множествомъ фактовъ, наблюденій, именъ, деталей. Свое время онъ биткомъ набивалъ, цѣлыхъ полгода, вечерними пріемами, визитами, балами, чайными журфиксами, перезнакомился со всѣми, что только есть въ Римѣ сколько-нибудь интересныхъ мужчинъ и женщинъ и продолжалъ постоянно сравнивать римскій свѣтъ съ космополисомъ разныхъ націй.
Эта картина, разыгранная въ лицахъ очень ярко и образно, показывала всѣ недочеты и изъяны римской свѣтской жизни. Бывалый холостякъ, сравнивая здѣшнихъ дамъ съ иностранками, особенно съ русскими, находилъ ихъ очень мало развитыми, и чѣмъ онѣ болѣе кичатся древностью своего рода, тѣмъ менѣе образованы. Не прощалъ онъ имъ отсутствіе блеска и граціи въ разговорѣ, ихъ малую привѣтливость и умственную ординарность. Представлялъ въ забавныхъ фразахъ — какую монотонную, скучную и безсодержательную жизнь онѣ ведутъ.
— Помилуйте! — восклицалъ онъ, расходившись. — Онѣ ничего ровно не дѣлаютъ! Ничѣмъ не интересуются, сидятъ по цѣлымъ днямъ у себя, въ холодныхъ, запыленныхъ своихъ палаццо. Вся ихъ жизнь сводится къ тому, чтобы одѣться къ четыремъ часамъ и ѣхать на Борсо и Монте-Пинчіо. Вотъ и все! Ихъ и сравнивать нельзя съ тѣми милыми англичанками и русскими, какихъ встрѣчаешь здѣсь въ обществѣ. Съ иностранцами римскій свѣтъ любезенъ тогда только, если они очень богаты. О! тогда онъ забываетъ о своихъ родословныхъ и бросается на обѣды и балы всякаго авантюриста, только бы онъ хорошо кормилъ и тратилъ сотни тысячъ на свои пріемы. И всѣ здѣшніе молодые люди только о томъ и мечтаютъ, чтобы подцѣпить милліонщицу-американку, чтобы позолотить свой гербъ.
Обращаясь ко мнѣ, этотъ строгій и смѣлый итальянецъ назвалъ имена двухъ русскихъ дамъ, съ которыми онъ всего чаще проводилъ время. Случилось такъ, что я ихъ встрѣчалъ. Такихъ барынь у насъ есть десятки и сотни въ такъ называемомъ «порядочномъ» кругу.
Не разъ случалось мнѣ выслушивать и болѣе интимныя мнѣнія иностранокъ, знающихъ давно Римъ. Ихъ оцѣнки были, — хоть и въ болѣе мягкихъ формахъ, — близки къ обличительной рѣчи бывалаго итальянца. О мужчинахъ римскаго салона одна изъ такихъ дамъ говорила:
— Или они ищутъ богатыхъ невѣстъ, или же ѣздятъ съ самымъ явнымъ намѣреніемъ добиться… вы понимаете чего. Разговора, такого, какого съ умнымъ и воспитаннымъ русскимъ, англичаниномъ, нѣмцемъ, даже французомъ здѣсь трудно имѣть. Они будутъ къ вамъ ѣздить, если вы очень открыто живете, даете обѣды и балы. Но съ глазу-на-глазъ, во второй же разъ, они сейчасъ же приступаютъ къ объясненію. А если видятъ, что ничего не добьются — прекращаютъ свои посѣщенія или дѣлаются совершенно неинтересными.
Провѣрить такія болѣе интимныя «свидѣтельскія показанія» — довольно трудно. Но въ правдивости тѣхъ, отъ кого приводилось ихъ получать, нѣтъ никакого повода сомнѣваться.
Послѣ такого «опроса» приведу и нѣсколько своихъ наблюденій, воздерживаясь отъ рѣшительныхъ приговоровъ.
Прежде всего не надо забывать, что иностранецъ не можетъ судить вполнѣ объективно, т.-е. отрѣшаясь отъ своего особеннаго мѣрила, и судить разносторонне и безпристрастно, о чужой жизни, и въ цѣломъ, и въ подробностяхъ. Но онъ можетъ провѣрять въ предѣлахъ своего знанія города и общества то, что другіе до него высказывали и что, въ голосъ, говорятъ сами туземцы.
Многое изъ того, что я привелъ выше, кажется очень похожимъ на правду. И, чтобы не повторять одного и того же, скажемъ: римская жизнь, въ смыслѣ столичнаго оживленія и рессурсовъ общества — не можетъ тягаться не только съ Парижемъ или Лондономъ, но даже, во многомъ, съ Берлиномъ и съ Петербургомъ.
Ничего нѣтъ удивительнаго, что русскія семьи, попавъ сюда на всю зиму, скоро начинаютъ тосковать и повторяютъ на разные лады, что у себя, въ Петербургѣ, онѣ имѣли бы неизмѣримо больше всякаго рода развлеченій, и не однихъ только пустыхъ выѣздовъ и баловъ, а всякихъ лекцій, засѣданій, концертовъ, оперныхъ и драматическихъ спектаклей, на разныхъ языкахъ.
Но вѣдь въ чужомъ городѣ, да еще такомъ, какъ Римъ, надо искать совсѣмъ не того, что даетъ петербургская зима. Если вы составили разнообразную программу вашего римскаго сезона и, кромѣ вещей, видѣли и не мало людей — вы врядъ ли имѣли время много скучать.
Изъ моихъ личныхъ отношеній съ людьми всякихъ сословій, профессій, сферъ и кружковъ вынесъ я, во-первыхъ, преобладающее впечатлѣніе неизмѣнной вѣжливости, культурной обходительности жителей Рима, кто бы они ни были и куда бы вы ни пошли. Нельзя требовать непремѣнно, чтобы всѣ принимали васъ съ распростертыми объятіями. Но весьма пріятно нигдѣ не наталкиваться на безцеремонность и колкость, что очень часто приходится испытывать не то что въ Берлинѣ, но и въ Парижѣ. Французы, въ послѣднюю четверть вѣка, особенно въ Парижѣ, стали въ массѣ гораздо менѣе вѣжливы и обходительны, чѣмъ итальянцы, и римляне, въ томъ же числѣ.
Затѣмъ, въ Римѣ, ни въ какой сферѣ, вы не чувствуете такъ слащавой приторности, прикрывающей сухость и пустоту содержанія. Нѣтъ особаго радушія, но нѣтъ и банальной трескотни ничего не стбящихъ любезностей. Тонъ разговора проще, если хотите рѣзче, горячность звука и живость жестовъ не вводятъ васъ въ обманъ. Васъ не будутъ водить безъ надобности и не откажутъ вамъ въ услугѣ; только все это будетъ потуже, чѣмъ, напр., у англичанъ и воспитанныхъ нѣмцевъ. Добродушія въ интеллигенціи, — въ служебномъ, дѣловомъ мірѣ и въ свѣтѣ,— немного, того добродушія, которымъ мы, славяне, черезчуръ уже кичимся.
Русскому нельзя разсчитывать на широкое гостепріимство. Мнѣ многіе повторяли, что насъ здѣсь очень не любятъ, особенно съ абиссинской катастрофы. Умышленной сухости или желанія сказать что-нибудь непріятное я не замѣчалъ, а бывалъ во всякихъ обществахъ. Мы для нихъ — слишкомъ чужіе. Они насъ, до сихъ поръ, очень мало знаютъ, а, главное, весьма мало интересуются нами. Конечно, среди очень образованныхъ людей, вы встрѣтите такихъ, кто можетъ свободно говорить о Толстомъ и Достоевскомъ, но слишкомъ многаго не ждите. Гоголь для нихъ, — пустой звукъ, — я въ томъ убѣдился! И Пушкинъ — почти тоже. Вы чувствуете, что между нами и ими гораздо болѣе толстая заслонка. Но, право, лучше видѣть въ нихъ отсутствіе напускного русофильства парижанъ, подъ которымъ сидитъ только «реваншъ» и возгласъ: «Prenez mon ours!» [72]
Я нѣсколько разъ испытывалъ огромную разницу въ сношеніяхъ съ ними, и съ англичанами, и всего больше съ нѣмцами. Когда мнѣ приходилось попадать въ нѣмецкое общество (а нѣмцами Римъ кишитъ), обѣдать съ молодыми художниками, учеными, писателями — сейчасъ же установится общій тонъ, образуется атмосфера одного давленія. Это отъ того, что мы связаны съ ними нашимъ ученьемъ, университетскими порядками, знаніемъ ихъ жизни, литературы, науки. А итальянцы отъ насъ еще очень далеки и тутъ нельзя сваливать всю вину на нихъ. Но русскому, любящему Италію, бываетъ дѣйствительно грустно видѣть, что здѣсь какъ бы совсѣмъ не знаютъ, что всѣ лучшія стремленія итальянцевъ, за послѣднія тридцать-сорокъ лѣтъ, находили въ русскомъ передовомъ обществѣ полнѣйшее сочувствіе. Они знаютъ точно одну офиціальную Россію и «патріотовъ», желающихъ всѣхъ покорить «подъ нози» [73].
Въ какія я сферы ни попадалъ въ Римѣ — я вездѣ находилъ людей природно умныхъ, культурныхъ, прекрасно говорящихъ, почти всегда знающихъ по-французски. По наукамъ и творчеству вообще, Италія конца XIX вѣка — уступаетъ другимъ странамъ Европы; но не слѣдуетъ забывать, что въ ней на тридцать съ небольшимъ милліоновъ жителей — тридцать университетовъ. Положимъ, многіе изъ нихъ еле дышатъ, а все-таки число университетски-образованныхъ людей — сравнительно не малое. Да и вся вѣковая культура этой страны просачивается еще до сихъ поръ.
Перебирая въ памяти моей встрѣчи, знакомства и сношенія всякаго рода я не могу жаловаться на тѣхъ, къ кому имѣлъ поводъ обращаться, съ той оговоркой, что при общихъ свойствахъ итальянцевъ и складѣ ихъ жизни, надо было довольствоваться меньшимъ, чѣмъ въ другой странѣ и въ другой столицѣ.
Вмѣсто обобщеній, я приведу здѣсь отдѣльные эпизоды изъ моихъ экскурсій, отмѣчая знакомства съ выдающимися личностями.
Въ интеллигенціи, — среди профессоровъ, писателей, журналистовъ и художниковъ, — я познакомился не съ однимъ десяткомъ итальянцевъ, постоянно живущихъ въ Римѣ.
Изъ университетскихъ профессоровъ одинъ оказался моимъ старымъ знакомымъ по Флоренціи. У его жены бываютъ пріемы днемъ, каждую недѣлю. Тамъ я всегда находилъ больше женщинъ, чѣмъ мужчинъ (какъ во всѣхъ гостиныхъ Рима отъ 5-ти до 7-ми), и въ этой гостиной иностранецъ можетъ встрѣчать болѣе серьезное общество, интересующееся не одними слухами и сплетнями. Въ этомъ домѣ, при мнѣ, чествовали за обѣдомъ критика Брандеса, пріѣзжавшаго въ Римъ уже не въ первый: разъ. На обѣдѣ было нѣсколько сенаторовъ, что въ Италіи, ка