Со временъ республики и имперіи идетъ слава плебса по части сатиры и ядовитаго юмора. Въ папское время, до конца XVIII вѣка, римскій Pasquino не переставалъ быть собирательнымъ выразителемъ римскаго язвительнаго ума. Такъ, какъ извѣстно, прозвали обломокъ античнаго торса, стоявшій на углу перекрестка, около Piazza Navona. На немъ, по утрамъ, появлялись памфлеты. И Пасквино (объясненіе этого имени до сихъ поръ занимаетъ археологовъ) отвѣчалъ Marforio: такъ звали фигуру какой-то рѣки (Дуная или Рейна), въ видѣ водяного бога. Теперь это скульптурное изображеніе — въ нижнемъ этажѣ Капитолійскаго музея.
Пасквино пріобрѣлъ всесвѣтную славу. Его эпиграммы на протяженіи цѣлаго вѣка и больше освѣщали отблескомъ настоящей народной правды сладости папскаго режима. Когда Римъ сталъ республикой, Пасквино говорилъ гораздо меньше. Но и изъ той эпохи сохранилось въ народной памяти много остротъ, въ томъ числѣ такая: въ театрѣ давали республиканское торжественное представленіе; двѣ гипсовыя статуи изображали французскую и римскую республики. Подъ первой была надпись: Magna mater, подъ второй — Filia grata. Трастеверпнецъ произноситъ mangia (ѣстъ) какъ magna (манья). И сейчасъ пущенъ отвѣтъ одного римлянина другому на вопросъ, что это значитъ: Mangia la madré, la figlia si gratta (мать ѣстъ, а дочь почесывается).
И при папахъ Григоріи XVI и Піи IX Пасквино еще дѣйствовалъ; но теперь на торсѣ неизвѣстнаго бога или героя (кто говоритъ Геркулеса, кто Аполлона) уже не появляется бумажекъ со строчками сатирическихъ стиховъ. Простонародье, конечно, менѣе участвовало въ этомъ обличительномъ стихотворствѣ, чѣмъ другіе классы. Но въ немъ не умирало сатирическое настроеніе и теперь еще на каждомъ шагу даетъ себя знать. Всего безпощаднѣе римскій уличный плебсъ ко всякаго рода безвкуснымъ претензіямъ; каждый оборванецъ, если вы скажете ему противъ шерсти, сейчасъ же найдется отвѣтить вамъ ѣдко и забавно. Даже нищенки-дѣвчонки и мальчишки острятъ и отвѣчаютъ вамъ «въ контру», какъ говоритъ нашъ простой народъ въ городахъ.
Кто любитъ народныя поговорки и прибаутки, найдетъ ихъ цѣлый коробъ у римлянъ разныхъ урочищъ и въ Трастевере, и въ другихъ мѣстностяхъ. И многіе изъ этихъ выводовъ народной мудрости показываютъ, что римлянинъ никогда нѣжно не относился къ своей прекрасной половинѣ, хотя и часто обуреваемъ влеченіемъ къ женскому полу. Вотъ вамъ на выборъ нѣсколько поговорокъ, которыя ъы услышите часта въ Римѣ и его пригородахъ — и всѣ противъ женщинъ:
«Le donne non danno altro in dono ch’il danno» [80] (игра словъ: danno — даютъ и danno — ущербъ, зло).
Или:
«Tre cose imbrantanno la casa: galline, cani, donne». [81]
Или еще:
«Femina, vino e cavallo, mercanzia di faite» [82] («проховый товаръ», какъ говоритъ нашъ народъ).
И вотъ этотъ плебсъ, считающій себя коренными римлянами, живетъ, изъ года въ годъ, пробавляясь все тѣми же дѣлишками, торговлишкой, попрошайствомъ, а также и черной работой всякаго рода, ничему не удивляясь, ожидая все чего-то въ будущемъ, равнодушный къ политикѣ и къ тому, кто имъ правитъ, но мнящій себя равнымъ кому угодно, хотя онъ и оборванъ, и грязенъ, и невѣжественъ, и пріученъ къ нищенству. Настоящаго чувства достоинства трудового и стойкаго парода онъ не можетъ имѣть; но горделивости, задора и язвительныхъ остротъ у него всегда будетъ довольно. Онъ вѣками привыкъ смотрѣть на круглый годъ, какъ на чередованіе разныхъ дешевыхъ и даровыхъ зрѣлищъ и праздниковъ. Придетъ новый годъ, будетъ Befand, съ разными службами въ церквахъ, съ выставкой вертеповъ. Карнавала теперь нѣтъ, но онъ всетаки рядится и ходитъ по остеріямъ и пьетъ свое «vino di Castelli». А постомъ заходитъ послушать проповѣди. Въ день св. Іосифа будетъ ѣсть особый папушникъ — испеченный на постномъ маслѣ, то, что у насъ называется «кокурки». На святой, въ папское время, были церковныя зрѣдища и иллюминація; да и теперь они есть, хотя и не такія нарядныя. Подойдетъ лѣто, онъ будетъ ходить за разныя городскія ворота, сидѣть по кабачкамъ и пить свое винцо. На Piazza Navona еще недавно выпускали воду и можно было кататься на лодкахъ. Подоспѣваютъ всякіе ягоды, плоды, въ особенности арбузы. А тамъ глядишь и поминанье покойниковъ на кладбищѣ Campo Vesano за Porta S. Lorenzo, а раньше такой же кутежъ на Monte Testaccio. Придетъ Рождество и покажутся на улицахъ пифферари. И круглый годъ онъ играетъ въ карты, въ отгадку на пальцахъ (тога) и въ шары (Ьоссіе).
Когда я припоминаю свое житье въ Римѣ, и весь сезонъ 1897— 98 гг., съ октября по конецъ марта, проходитъ передо мною, я долженъ сознаться, что нигдѣ мнѣ не было жутко среди римскаго простонародья: не видалъ я никакихъ грязныхъ сценъ, всегда находилъ мужчинъ и женщинъ, изъ этого класса, чрезвычайно вѣжливыми и обязательными, и за всю зиму встрѣтилъ на моемъ пути лишь одною дѣйствительно пьянаго рабочаго. Но я не знаю: былъ ли онъ потомокъ квиритовъ нлп нѣтъ.
IXРимскій «Космополисъ»
Зимній сезонъ и наплывъ иностранцевъ. — Потерялъ ли свой интересъ папскій Римъ? — Вселенскій приливъ вѣрующихъ. — Комфортъ и свобода жизни въ Римѣ.—Кварталы иностранцевъ. — Англо-американская колонія. — Нѣмцы и ихъ захваты. — Играютъ ли роль французы? — Вилла Медичи и ея директоръ. — Салонъ директора французской археологической школы. — Русская колонія. — Наши римскіе старожилы. — Мірокъ художниковъ. — Постоянные жители и заѣзжій народъ. — Какъ пользуются вообще русскіе Римомъ. — Вопросъ: что можетъ доставить Римъ русскому художнику? — Мастерскія. — Отсутствіе русскаго художественно-интеллигентнаго центра. — Пережитки русскаго нигилизма. — Барскіе дома и салоны. — Прощальныя пожеланія.
«Cosmopolis» — озаглавилъ свой романъ, изъ жизни международной свѣтской колоніи въ Римѣ, Поль Бурже. Но и раньше его за вѣчнымъ городомъ уже значилось это прозвище.
Прежде, напримѣръ, хоть бы въ 1874 году, я еще не могъ достаточно оцѣнить: въ какой степени Римъ — столица Италіи — сдѣлался зимней станціей и стараго и новаго свѣта. И тогда, конечно было не мало иностранцевъ. Еще доживалъ свой вѣкъ уличный карнавалъ. Изъ оконъ моей квартиры, гдѣ мнѣ приходилось сидѣть больнымъ, я видѣлъ каждый день, какъ на Piazza di Spagna, передъ витринами магазиновъ, толкутся англичане и англичанки, какъ извозчики зазываютъ ихъ, нищіе и модели пристаютъ къ нимъ. И почти всѣ, кто ѣхалъ и шелъ мимо, по площади, смотрѣли больше форестьерами, чѣмъ туземцами.
Но только въ послѣдній мой пріѣздъ мнѣ было легче опредѣлить: до какой степени, съ ноября, великъ наплывъ космополитической публики. Тогда, въ 1874 году, не было и половины отелей, пансіоновъ, меблированыхъ квартиръ и домовъ, какъ въ концѣ послѣдняго десятилѣтія XIX вѣка. Цѣлый городъ выросъ на высотахъ Пинчіо и Квиринала. А каждый большой отель — изъ новыхъ — полонъ не итальянцевъ, а форестьеровъ.
Утренняя жизнь Рима или, лучше сказать, ѣзда въ коляскахъ и каретахъ, поддерживается всего больше ими. Поразспросите любого «rochiere» и онъ вамъ сейчасъ же объявитъ, что безъ форестьеровь не было бы и одной трети теперешнихъ фіакровъ, особенно двухкон-ныхъ ландо и тѣхъ наемныхъ экипажей, которые берутъ у хозяевъ, въ ремизахъ.
Я уже говорилъ въ другой главѣ, что Римъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ столпца Италіи, привлекаетъ международную публику еще больше, чѣмъ это было при папахъ. И не потому только, что онъ сталъ центромъ государственной жизни, а потому еще, что въ остальной Европѣ и Америкѣ разрослось число свободныхъ людей со средствами, легче и удобнѣе стало ѣздить; даже мелкая буржуазія хочетъ непремѣнно проводить зиму на югѣ, а изъ европейскихъ столицъ Римъ, за исключеніемъ Парижа, самый интересный и привлекательный зимній городъ, съ мягкимъ климатомъ.
Статистическихъ цифръ я приводить не буду; но если читатель повѣритъ моему долголѣтнему опыту по части жизни въ западныхъ столицахъ: кромѣ, разумѣется, Парижа, отъ ноября до мая, нѣтъ въ Европѣ столицы, гдѣ бы вы находили такой огромный наплывъ иностранцевъ, и на короткіе сроки, и на весь сезонъ, и на продолжительное жптье, съ постоянными квартирами и собственными домами и виллами.
И папскій Римъ нисколько не потерялъ въ количествѣ пріѣзжихъ, для которыхъ Ватиканъ — источникъ религіозной власти и божественной истины. Церковныя торжества въ Петрѣ уже не даются съ публичной службой самого папы, какъ тридцать лѣтъ назадъ; но итальянскихъ богомольцевъ, разноязычныхъ пилигримовъ стекается еще больше, чѣмъ прежде, потому что католиковъ теперь не полтораста, а двѣсти пятьдесятъ милліоновъ. И самое «плѣненіе» Св. Отца только поднимаетъ обаяніе его власти и святости. Нѣтъ того пылкаго энтузіазма и фанатическаго обожанія, какое изображаетъ Золя; но внѣшній интересъ очень сильный. Каждое торжественное служеніе въ Ватиканѣ или св. Петрѣ притекаетъ тысячи и десятки тысячъ желающихъ пріобрѣтать даровые билеты.
Я говорю о свѣтской толпѣ. А черной братіи всякаго рода въ Римъ наѣзжаетъ уже, конечно, больше, чѣмъ пятьдесятъ и сто лѣтъ назадъ, съ теперешними путями сообщенія. Какихъ-какихъ духовныхъ не встрѣтите вы въ Римѣ, особенно монаховъ и монахинь! Кто-то изъ наблюдателей римской жизни, въ тридцатыхъ годахъ, говорилъ, что если вы будете, сидя у окна, считать пѣшеходовъ по улицѣ, то на пятнадцать человѣкъ пройдетъ непремѣнно одинъ священникъ или монахъ. Если теперь ихъ придется одинъ на двадцать пять, то потому только, что въ Римѣ слишкомъ четыреста тысячъ жителей.
Ни въ какой столицѣ міра вы не найдете такой разноязычной толпы, въ иные дни, когда стекаются богомольцы.
Идете вы по улицѣ и на лѣстницѣ какой-нибудь монастырской церкви видите сидятъ женщины въ кацавейкахъ и черныхъ платкахъ — ни дать, ни взять наши «кумушки».
Прислушиваетесь, говоръ вамъ очень знакомый, славянскій. Подходите и заговариваете съ одной изъ нихъ.
— Изъ-подъ Вильны мы, батюшка, — отвѣчаетъ вамъ нараспѣвъ кумушка, — изъ-подъ Вильны.