ечерѣ очень большое общество, — человѣкъ до полутораста мужчинъ и дамъ, — отъ посланниковъ и членовъ посольствъ и миссій до заѣзжихъ туристовъ всякихъ слоевъ общества. Нѣмецкая колонія не придаетъ блеска свѣтскимъ салонамъ, Космополису въ смыслѣ Поля Бурже. Внѣ дипломатіи мало слышно о нѣмецкихъ салонахъ. Но вы встрѣтите нѣмцевъ повсюду — начиная съ Квиринала и Ватикана до дешевыхъ пивныхъ. Они гораздо дѣльнѣе англичанъ въ своей любознательности, почти всегда говорятъ по-итальянски или понимаютъ этотъ языкъ, тогда какъ сыны Британіи и Сѣверной Америки очень часто ни на одномъ чужомъ языкѣ ни тпру, ни ну. Если вы чѣмъ-нибудь интересуетесь по части Рима — обратитесь къ подходящему нѣмцу; онъ скорѣе римлянина дастъ вамъ всевозможныя указанія. Въ музеяхъ, въ церквахъ, по библіотекамъ и архивамъ, въ загородныхъ экскурсіяхъ — вы почти также часто натолкнетесь на нѣмцевъ. Въ нѣкоторыхъ гостиницахъ, наир., въ томъ отелѣ, что стоитъ на площади, передъ Monte-Pincio, — какъ говорятъ у насъ, — «скрозь» нѣмецъ, и вы, сидя въ столовой, почувствуете себя сейчасъ въ Гейдельбергѣ, Баденѣ или Берлинѣ. Дешевые пансіоны полны нѣмецкихъ туристовъ средней руки. И если нѣмецкая семья остается на зиму, каждый членъ ея непремѣнно чему-нибудь учится, рѣже всего музыкѣ, потому что они музыкально достаточно грамотны; а англійскія миссъ донимаютъ своихъ сосѣдей по номерамъ уроками пѣнія и фортепіано — благо здѣсь все это втрое дешевле, чѣмъ у нихъ дома.
Французы, когда-то игравшіе такую первенствующую роль въ Римѣ — совсѣмъ какъ бы отхлынули отъ вѣчнаго города, кромѣ ревностныхъ католиковъ, духовныхъ и пилигримовъ. Французское вліяніе, такъ сильное еще въ репертуарѣ итальянскихъ театровъ, въ беллетристикѣ, въ модахъ, въ разныхъ articles de Paris — въ жизни международнаго Рима почти что не замѣтно. Даже французскихъ магазиновъ почти нѣтъ въ Римѣ. Едва ли не на весь городъ два-три куафера съ французскимъ именемъ, въ городѣ, гдѣ цирюленъ едва ли не столько же, какъ остерій, и гдѣ еще не такъ давно вывѣски брадобреевъ были выкрашены въ бѣлую и голубую краску, съ лиліями королевскаго дома, такъ какъ патрономъ парикмахеровъ считается св. Людовикъ, король французскій.
Французы-туристы, на улицахъ, въ отеляхъ, кафе, церквахъ, музеяхъ — въ абсолютномъ меньшинствѣ. Буржуазный классъ во Франціи богатъ; но слишкомъ домосѣдъ. Французы вообще — плохіе путешественники. Они слишкомъ преисполнены самодовольства, черезчуръ мало интересуются чѣмъ бы и кѣмъ бы то ни было, что не французы, ихъ языкъ, ихъ литература, ихъ нравы и обычаи. Въ Парижскомъ обществѣ, особенно въ свѣтскихъ франтоватыхъ сферахъ, «tout le monde se pique d’art» [83], каждый желаетъ прослыть за знатока искусства. Казалось бы, всѣмъ этимъ снобамъ диллетантиз-ма былъ бы рай земной въ Римѣ, гдѣ такое раздолье для поклонниковъ творческой красоты. Изъ всѣхъ иностранцевъ французамъ, въ смыслѣ легкихъ сношеній съ туземцами, всего удобнѣе. Во-первыхъ, французскій языкъ ближе къ итальянскому, а, во-вторыхъ, въ теперешнемъ, по-реформенномъ Римѣ по-французски говоритъ всякій образованный итальянецъ, каждый магазинщикъ и рестораторъ, и хозяинъ отеля, и коммиссіонеръ, и даже бывалый извозчикъ.
Въ римскомъ свѣтскомъ Космополисѣ вы встрѣчаете французовъ, больше мужчинъ, чѣмъ дамъ; но они пропадаютъ среди другихъ иностранцевъ. Дипломаты ихъ въ обоихъ посольствахъ: при королѣ и лапѣ — не задаютъ тона. Palazzo Farnese, гдѣ помѣщается посольство при королѣ, долго стояло почти безъ пріемовъ. Совѣтники и секретари — не богатый и не знатный народъ. Они попадаютъ на свои посты по старшинству и конкурсу; а не выбираются, какъ прежде, по родовитости и состоянію. Ко всему этому присоединялись и теперешнія кислыя отношенія къ Италіи и временный поворотъ къ клерикализму руководящихъ сферъ во Франціи. Каждый французъ, за исключеніемъ радикаловъ, кокетничаетъ съ Ватиканомъ и съ кондачка относится къ Италіи, послѣ взятія Рима въ 1870 году. Они находятъ, до сихъ поръ, итальянцевъ возмутительно неблагодарными за оказанное имъ благодѣяніе; а того не хотятъ вспомнить, что французскій гарнизонъ поддерживалъ здѣсь, — долгіе годы, — режимъ, который тогда былъ ненавистенъ и римлянамъ.
У Франціи есть въ Римѣ два крупныхъ и почтенныхъ учрежденія, какъ всегда, государственныхъ, одно уже очень старое, другое новѣйшее: Académie de France, въ виллѣ Медичи, и Ecole de Rome, которое помѣщается въ домѣ посольства.
Вилла Медичи — одинъ изъ самыхъ характерныхъ памятниковъ Ренессанса. Ея фасадъ красивѣе и художественнѣе, нежели со стороны проѣзда, туда, къ парку виллы Боргезе, гдѣ чудесный видъ на римскія окрестности. Когда-то въ ней жили представители флорентинскихъ владыкъ. Французская академія перешла сюда уже черезъ сто лѣтъ послѣ своего основанія, въ 1666 году, изъ палаццо на Корсо. Ып у одного изъ европейскихъ государствъ въ Римѣ нѣтъ такого стараго и повитаго славой художественнаго учрежденія, какъ у Франціи. Цѣлый рядъ поколѣній артистовъ — скульпторовъ, живописцевъ, архитекторовъ, медальеровъ, граверовъ и музыкантовъ — вышелъ изъ «Ecole de Rome», послѣ того, какъ Николай Пуссенъ, въ первой трети XVII вѣка, прославилъ французское искусство въ тогдашнемъ Римѣ, вмѣстѣ съ пейзажистомъ Желе, прозваннымъ Клодомъ Лотарингцемъ — Claude Lorrain. Директорами академіи перебывали нѣсколько знаменитыхъ художниковъ, въ томъ числѣ Жиберъ, Верне и Энгръ. Самое блестящее и веселое время пріемныхъ салоновъ французской академіи связано съ памятью о директорствѣ Ж. Верне, при Людовикѣ-Филиппѣ, въ началѣ тридцатыхъ годовъ. Тогда все, что въ Римѣ было даровитаго, изящнаго и знатнаго, — въ старомъ дворянствѣ и въ иностранной колоніи, — посѣщало четверги виллы Медичи, гдѣ встрѣчались такіе даровитые люди, какъ Берліозъ, Мендельсонъ, Торвальдсенъ, Стендаль, Адамъ Мицкевичъ. При Энгрѣ, съ его тяжелымъ характеромъ, оживленіе и блескъ этихъ вечеровъ пропали, но онъ, — восторженный поклонникъ античной эпохи и Возрожденія, преданный своему искусству до фанатизма, — руководилъ пансіонерами академіи съ большимъ авторитетомъ и рвеніемъ.
Теперешній директоръ — извѣстный скульпторъ Гильомъ — находился уже въ началѣ семидесятыхъ годовъ во главѣ парижской художественной школы. Онъ тогда сразу оцѣнилъ нашего Антокольскаго и, какъ членъ института, стоялъ за его избраніе, сначала въ члены-корреспонденты, а потомъ и въ «associé» — званіе, дающее право носить мундиръ академика.
Къ Гильому у меня были два письма изъ Парижа — отъ члена французской академіи и отъ профессора Сорбонны. Долго я справлялся на виллѣ Медичи — не вернулся ли директоръ изъ Парижа? Онъ пріѣхалъ недѣли на двѣ, на три и опять уѣхалъ въ Парижъ, гдѣ болѣзнь и задержала его до весны. Въ тотъ короткій промежутокъ, когда онъ возвращался изъ Парижа — мнѣ удалось захватить его. Онъ уже очень пожилой человѣкъ, лѣтъ подъ восемьдесятъ, смотритъ скорѣе профессоромъ или должностнымъ лицомъ, высокій, сѣдой какъ лунь, сухой въ лицѣ и станѣ, вѣжливо сдержанный въ своемъ обхожденіи. Онъ живетъ одинъ и принимаетъ въ парадныхъ покояхъ бельэтажа, гдѣ въ одной изъ гостиныхъ стѣны обтянуты старинными гобеленами. Директоръ виллы Медичи, конечно, убѣжденный сторонникъ традиціи, по которой ученики консерваторіи и Ecole des Beaux-Arts, получившіе медали, дѣлаются «prix de Rome» и ихъ отправляютъ на казенный счетъ, кого на два, кого на четыре года, въ Римъ; они поселяются въ даровыхъ комнатахъ академіи и платятъ только за свой коштъ изъ того содержанія, какое получаютъ отъ казны.
Какъ авторъ извѣстной книги о Микель Анджело — теперешній директоръ не можегь не стоять за «grand art» и, какъ скульпторъ, онъ не можетъ не считать Рима богатѣйшимъ хранилищемъ самыхъ высокихъ произведеній ваянія. Но онъ и не для однихъ скульпторовъ считаетъ пребываніе въ Римѣ въ высокой степени полезнымъ. На эту тему онъ говорилъ со мною въ очень убѣжденномъ тонѣ, приводя всѣ аргументы въ защиту учрежденія «prix de Rome».
Въ Парижѣ давно уже раздаются, и въ прессѣ, и среди артистовъ, голоса противъ этого обычая: непремѣнно отправлять всѣхъ пансіонеровъ художественной школы и музыкальной консерваторіи въ Римъ, даже и музыкантовъ, которымъ въ этомъ городѣ, гдѣ музыка вовсе не процвѣтаетъ — нечему учиться. Да и про живописцевъ давно говорятъ, что обязательное житье въ Римѣ гораздо менѣе развиваетъ въ нихъ оригинальность, чѣмъ усиленная работа въ Парижѣ, что римская академія слишкомъ долго вліяла на вкусы и направленіе пансіонеровъ, пріучала ихъ къ «казенщинѣ» — какъ выражаются у насъ, къ академизму, къ условности пріемовъ.
Съ такими протестами Гильомъ, разумѣется, не согласенъ. Онъ находитъ, что не только художникамъ, въ тѣсномъ смыслѣ, но и музыкантамъ жизнь въ Римѣ, въ обществѣ товарищей, работающихъ по другимъ спеціальностямъ, на полной свободѣ, съ отсутствіемъ заботъ о заработкѣ, въ воздухѣ высокаго творчества, съ поѣздками въ города Германіи, куда они непремѣнно отправляются, ни съ чѣмъ несравнимое преимущество и право того, кто зовется «un prix de Rome». И онъ указываетъ на всѣхъ композиторовъ, продавившихъ французскую музыку, бывшихъ пансіонеровъ виллы Медичи, отъ Берліоза и до новѣйшихъ музыкантовъ, создателей парижской школы.
Спорить я не сталъ со старцемъ. Со многими изъ его доводовъ трудно не согласиться. Цѣль моего визита къ нему была — возможность ознакомиться съ бытомъ молодежи, находящейся подъ его надзоромъ. Еще до его пріѣзда, я обращался къ секретарю, который завѣдуетъ и библіотекой академіи, занимающей прекрасную залу. Отъ него и отъ самого директора я получилъ нѣкоторыя свѣдѣнія о порядкахъ виллы; но г. Гильомъ вскорѣ уѣхалъ; а пока оставался въ Римѣ, не приглашалъ меня обойти мастерскія пансіонеровъ и ихъ общія комнаты, гдѣ они обѣдаютъ вмѣстѣ и проводятъ вечера.
Мнѣ только отчасти удалось это, но уже къ концу сезона, черезъ французовъ, которыхъ присылаютъ сюда, въ Ecole de Rome, для работъ по исторіи и археологіи. Одинъ изъ нихъ водилъ меня къ своимъ пріятелямъ на Впллѣ Медичи, къ одному живописцу и къ одному архитектору.