Сначала я думалъ попасть къ этимъ «prix de Rome» черезъ иностранныхъ художниковъ и, прежде всего, черезъ русскихъ. Но несмотря на пресловутую «alliance franco-russe», никто изъ нашихъ не могъ быть моимъ чичероне.
Русскіе художники совсѣмъ не бываютъ на Виллѣ Медичи. Всѣ они говорили мнѣ,что французскіе «prix de Rome», даже близкіе имъ по своей спеціальности, нигдѣ съ ними не встрѣчаются, въ тѣ кафе, гдѣ они бываютъ, совсѣмъ не ходятъ и проводятъ все время въ своемъ «общежитіи», днемъ въ мастерскихъ, за ѣдой — въ столовой, вечеромъ — въ общей комнатѣ, гдѣ они курятъ, играютъ въ домино, бесѣдуютъ, иногда музицируютъ.
Ничего не было бы удивительнаго, если бы французскіе пансіонеры виллы Медичи не якшались совсѣмъ съ нѣмцами и даже съ англичанами. Но гдѣ же тѣ русскія симпатіи, о которыхъ кричатъ наши «друзья»? Не видѣлъ я ихъ и со стороны русскихъ. Если имъ вѣрить, то съ французскими живописцами и вообще съ молодыми артистами, живущими на казенный счетъ въ Римѣ — не легко сходиться, что они держатся въ сторонѣ, крайне самолюбивы, никѣмъ и ничѣмъ внѣ своего кружка не интересуются. То же слыхалъ я о нихъ и отъ другихъ иностранцевъ.
Тѣ молодые люди, къ кому я попадалъ въ ихъ жилыя комнаты, служащія и мастерскими, принимали меня вѣжливо, но очень сдержанно. Къ себѣ, на товарищескія вечеринки, они, кажется, не охотно приглашаютъ постороннихъ. Я въ этихъ пансіонерахъ Виллы Медичи и въ молодыхъ ученыхъ, которые присылаются сюда изъ Парижа, въ Ecole de Rome, постоянно замѣчалъ какую-то искусственность, что-то неискреннее и чопорное, мало отзывающееся тѣмъ, что прежде отличало студентовъ и учениковъ художественной школы. Они всѣ какіе-то чиновники, которые стушевываются въ салонѣ своего начальника.
Такими казались мнѣ въ особенности «члены» Ecole de Rome, какъ эти пансіонеры историко-археологическаго французскаго института любятъ величать себя.
Ихъ также посылаютъ на опредѣленный срокъ въ Римъ работать модъ руководствомъ директора; но число ихъ меньше, чѣмъ пансіонеровъ Виллы Мёдичи. Тѣхъ всего до 18 человѣкъ, а этихъ, кажется, не больше десяти.
Они также живутъ въ казенномъ помѣщеніи; но вмѣстѣ не ѣдятъ м не имѣютъ такой привольной обстановки, какъ на Виллѣ Медичи. Ихъ комнаты занимаютъ верхній этажъ посольскаго дома въ Palazzo Farnese — огромнаго зданія, считающаго и Микель — Анджело въ числѣ своихъ строителей.
Тамъ же, наверху, и обширная квартира директора, извѣстнаго ученаго по средневѣковью, преимущественно по церковной исторіи — аббата Дюшена. Этотъ французскій патеръ очень любимъ въ римскомъ обществѣ всѣхъ оттѣнковъ: и въ ватиканскихъ сферахъ, и въ бѣлыхъ салонахъ, за свой острый языкъ, отсутствіе фанатизма и умѣнье сохранять независимое положеніе между двумя лагерями. Онъ состоитъ на службѣ правительства республики, и въ Римѣ, его — хоть и косвенное — начальство — посольство при Квириналѣ, а не при Ватиканѣ. Но это не мѣшаетъ ему быть «persona grata» и въ Куріи, и когда надо было отвѣчать на пастырское посланіе константинопольскаго патріарха, по поводу знаменитой энциклики о соединеніи церквей, — отвѣть этотъ поручили аббату Дюшену.
Пріемы этого свѣтскаго патера — едва ли не самый бойкій и интересный французскій салонъ Рима. Онъ принималъ каждый четвергъ въ дообѣденные часы. Съ нимъ я познакомился еще въ началѣ сезона и довольно часто посѣщалъ эти четверги. Къ нему являются на поклонъ пріѣзжіе французы, молодые ученые, аббаты и монсиньоры, и много свѣтскихъ итальянцевъ. Дамъ бываетъ часто больше, чѣмъ мужчинъ, и толстенькій аббатъ, подбирая свою сутану и разсыпая искры своего саркастическаго языка, — самъ наливаетъ имъ чай и угощаетъ пирожнымъ.
Между французами обоихъ посольствъ есть люди, пріятные въ обществѣ, и всѣ ихъ охотно приглашаютъ;—но, повторяю, французскихъ семействъ живетъ въ Римѣ мало, и большихъ пріемовъ у нихъ не бываетъ. Изъ аристократическихъ домовъ французскихъ считаютъ до сихъ поръ домъ Бонапартовъ, но онъ уже давно объитальянился.
И сколько еще разныхъ «растакуэровъ» проводитъ сезонъ въ вѣчномъ городѣ: всякіе румыны, испанцы, мексиканцы, бразильцы, поляки. Какихъ-какихъ дипломатическихъ агентовъ не встрѣтите вы здѣсь, отъ разныхъ южно-американскихъ республикъ, даже отъ тран-свальской республики; агентъ, который при мнѣ представлялся королевѣ, былъ ужасно похожъ на нашего штатскаго генерала, и даже лента у него — черезъ плечо — была похожа на Станислава: красная съ бѣлыми краями.
Вотъ я и подошелъ въ этомъ обзорѣ римскаго «космополиса» къ русской колоніи.
Еще въ Петербургѣ, въ зиму 1896—97 гг., я старался узнавать оть стариковъ, давно знающихъ Римъ, про русскихъ ихъ времени, какихъ они заставали тамъ. Тоже продолжалъ я дѣлать и въ Римѣ въ сезонъ 1897—98 годовъ. Ко многимъ русскимъ имѣлъ я письма. Нашелъ тамъ и старыхъ знакомыхъ по Петербургу, и за долго до отъѣзда изъ Рима, въ концѣ марта 1898 года, былъ знакомъ почти со всѣми, кто живетъ здѣсь постоянно: съ посольскими, просто обывателями, и свѣтскаго, и болѣе скромнаго типа, археологами, художниками, съ барами и простецами. Не считаю тѣхъ пріѣзжихъ, которые могли за это время перебывать въ римскихъ гостиныхъ и пансіонахъ; но и въ тѣ отели, гдѣ особенно много водится русскихъ, я попадалъ.
Воспоминанія о русской колоніи, съ сороковыхъ годовъ, можно было услыхать только отъ двоихъ художниковъ старожиловъ Рима: одинъ жилъ въ немъ болѣе сорока лѣтъ, другой слишкомъ тридцать. Кое-что они помнили, но изъ разспросовъ ихъ и другихъ русскихъ, пріѣзжающихъ сюда каждую зиму (одинъ, пансіонеръ академіи, зналъ Римъ около 50 лѣтъ), нельзя, къ сожалѣнію, составить сколько-нибудь цѣльную картину житья русскихъ въ послѣдовательномъ порядкѣ. Гоголя уже никто здѣсь не засталъ. Сохранилась память о пребываніи здѣсь Тургенева, Некрасова, Фета, графа Л. Толстого, но все это отрывочно, въ самыхъ общихъ чертахъ пли незначительныхъ деталяхъ. О художникахъ-пансіонерахъ вы получите больше подробностей, разговорившись о старинѣ. Но съ тѣхъ поръ, какъ академія перестала посылать каждый годъ своихъ пансіонеровъ, которыми здѣсь завѣдывалъ особый чиновникъ, кружокъ артистовъ становился все меньше. А тѣ, кто жилъ подолгу, сходились рѣже, жили вразсыпную. Никогда и прежде не было ни читальни, ни общества съ цѣлью взаимной поддержки. Сходились когда-то въ кабачкахъ Лепре и Фальконе, и въ Cafe Greco, но все это относится ко времени, по крайней мѣрѣ, тридцать лѣтъ назадъ. О Брюлловѣ и А. Ивановѣ хорошо помнилъ самый пожилой русскій художникъ; а въ особенности наѣзжавшій тогда въ Римъ, еще молодымъ человѣкомъ, К. Т. Солдатенковъ, съ которымъ мнѣ привелось встрѣтиться здѣсь, въ октябрѣ 1897 года, какъ читатель уже знаетъ.
Ни одного семейнаго, русскаго дома изъ помѣщиковъ или бывшихъ дипломатовъ, или даже художниковъ, не сохранилось съ тѣхъ временъ въ Римѣ. Одна старая фамилія, кн. В-скихъ, связанная съ исторіей русской колоніи въ Римѣ, до сихъ поръ владѣетъ виллой; но ея послѣдняя представительница — только усыновленная отрасль этого рода и замужемъ за итальянскимъ маркизомъ. Два остальныхъ барскихъ титулованныхъ дома, сравнительно недавняго времени. У гр. Б — скихъ прекрасная вилла, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ бывалъ часто Гёте; а у гр. С-ва небольшой отель, полный разныхъ цѣнныхъ коллекцій. Едва ли эти три дома, т.-е. собственныя палаццо и виллы, не единственныя во всей русской колоніи.
Къ чему же она сводилась въ зиму 1897—98 годовъ? могутъ поинтересоваться мои читатели.
Изъ болѣе осѣдлыхъ русскихъ, кромѣ этихъ трехъ домовъ, жило еще нѣсколько фамилій, въ квартирахъ, проводя здѣсь цѣлые сезоны; да въ отеляхъ дюжина-другая семействъ «изъ общества». Это — максимальная цифра. Остальные пріѣзжаютъ на мѣсяцъ или многомного на одну зиму.
Потомъ, посольскіе обоихъ міровъ, бѣлаго и чернаго. Посолъ при Квириналѣ пріѣхалъ только около Новаго года, и пріемы въ посольскомъ домѣ начались къ самому концу сезона, такъ какъ все помѣщеніе нуждалось въ огромномъ ремонтѣ. У одного изъ членовъ посольства при Квириналѣ бываютъ постоянные вечерніе пріемы, гдѣ вы можете встрѣтить сливки римскаго космополиса. Въ ту зиму это былъ самый оживленный русскій свѣтскій домъ. Послѣ посольствъ и миссій, идетъ церковь съ причтомъ. Въ ней бываетъ по воскресеньямъ очень тѣсно. И кажется это единственное мѣсто, гдѣ русскіе разныхъ сферъ сходятся. До сихъ поръ у насъ нѣтъ никакого центра, вродѣ тѣхъ, какіе завели себѣ нѣмцы и французы. А чтобъ помимо правительственной поддержки что-нибудь устроилось, нуженъ гораздо большій постоянный персоналъ людей работающихъ: ученыхъ, писателей, художниковъ.
Этотъ персоналъ очень малъ, можно сказать, ничтоженъ, если его сравнить съ интеллигенціей другихъ національностей, осѣвшихъ въ Римѣ. Самые коренные русскіе жители Рима — художники. Традиція держалась прежде посылкой изъ академіи. Теперь, хоть и даются субсидіи на поѣздку за границу, но Римъ уже не привлекаетъ такъ исключительно, какъ прежде. За весь сезонъ, проведенный мною, постоянно живущихъ здѣсь художниковъ было всего человѣкъ шесть-восемь не больше, да къ концу сезона наѣхало еще нѣсколько. Кромѣ тѣхъ двухъ старожиловъ, о которыхъ я говорилъ выше, и одного бывшаго пансіонера времени Брюллова, архитектора, пріѣхавшаго въ преклонныхъ лѣтахъ доканчивать съ семействомъ свой вѣкъ въ городѣ, особенно ему дорогомъ, — есть группа человѣкъ въ пять-шесть; два брата живописцы, проводящіе здѣсь зимы уже около 20 лѣтъ, знакомые и Петербургу; еще художникъ, работающій давно въ катакомбахъ, гдѣ снимаетъ акварелью копіи съ фресокъ и два его пріятеля, изъ которыхъ одинъ болѣе любитель, чѣмъ профессіональный живописецъ. Я что-то не знаю другихъ осѣдлыхъ русскихъ изъ художественнаго міра.
Остальные — случайные любители или начинающіе изъ богатенькихъ молодыхъ людей, или дѣвицъ на возрастѣ. Они берутъ уроки или рисуютъ съ натуры въ тѣхъ мастерскихъ, гдѣ принимаютъ всѣхъ за плату.
Изъ шішущей братіи одного только корреспондента большой петербургской газеты видалъ я въ кружкѣ русскихъ художниковъ, въ двухъ кафе — днемъ за завтракомъ, и вечеромъ — въ другой кондитерской, гдѣ кружокъ этотъ сидитъ часовъ съ девяти. Можетъ быть, водятся и еще корреспонденты изъ русскихъ, но ихъ никто не знаетъ. Беллетриста съ именемъ или виднаго сотрудника журналовъ не встрѣчалъ, ни въ русскихъ, ни въ итальянскихъ гостиныхъ, ни единаго. О какомъ-нибудь литературномъ русскомъ домѣ не сохранилось да