же и воспоминаній. За весь сезонъ видѣлъ я здѣсь двоихъ профессоровъ провинціальнаго университета: одинъ проѣзжалъ въ Неаполь, другой жилъ сначала въ городѣ, потомъ въ окрестностяхъ. И не случись общаго знакомаго, мы съ ними нигдѣ не встрѣтились бы, ни въ какомъ русскомъ или итальянскомъ домѣ. Слышалъ еще о двухъ-трехъ «интеллигентахъ», заѣзжавшихъ сюда ненадолго, въ томъ числѣ и объ одномъ молодомъ титулованномъ баринѣ съ литературными наклонностями. При отсутствіи сборнаго мѣста, встрѣчи съ такими русскими — совершенно случайныя и только въ свѣтскихъ гостиныхъ знаютъ, болѣе пли менѣе, всѣхъ тѣхъ, кто «изъ общества».
Молодыхъ нашихъ ученыхъ, магистрантовъ, оставленныхъ при университетахъ — весьма мало привлекаетъ Римъ. Во весь сезонъ я довольно часто встрѣчался всего съ однимъ магистрантомъ, жившимъ здѣсь болѣе двухъ лѣтъ, для работъ по исторіи римской культуры. Несмотря на классическую систему гимназій — поразительно бѣдно число общеобразованныхъ людей, съ культомъ всего античнаго, съ живымъ интересомъ къ искусству, къ Риму, какъ хранилищу художественныхъ богатствъ. Тщетно искалъ я хоть небольшого кружка русскихъ, гдѣ бы чувствовалась серьезная подготовка къ изученію Рима, а среди нѣмцевъ я сейчасъ же нашелъ его и провелъ нѣсколько оживленныхъ вечеровъ въ одномъ изъ недорогихъ ресторановъ, куда, по воскресеньямъ, сходились обѣдать молодые филологи, историки искусства, художники изъ разныхъ городовъ Германіи. Во всѣхъ нихъ я находилъ искреннюю любовь къ Риму, много свѣдѣній, безъ педантства, студенческую веселость, охоту къ экскурсіямъ, потребность дѣлиться своими впечатлѣніями и знаніями. Съ римлянами и другими иностранцами нѣмцы знакомятся больше, чѣмъ наши. Еще у нашихъ старыхъ художниковъ была кое-какая связь съ городомъ и его жизнью, съ мѣстными собратами по искусству; но теперешніе — при такомъ бѣдномъ персоналѣ — отличаются большимъ равнодушіемъ ко всему, что не ихъ ежедневный обиходъ.
За цѣлые полгода, всего одинъ разъ, художникъ, изъ старыхъ, свелъ меня къ итальянскому живописцу. Ни одного знакомства съ римской интеллигенціей — въ литературномъ, политическомъ или ученомъ мірѣ — не сдѣлалъ я у нашихъ живописцевъ. Одинъ лишь старикъ, архитекторъ-пансіонеръ 40-хъ годовъ — съ нѣкоторыхъ поръ жившій здѣсь домомъ, составлялъ, по этой части, рѣзкое исключеніе. У него бывало много народа и онъ готовъ былъ всегда знакомить васъ со всѣмъ выдающимся въ артистическомъ мірѣ — и международномъ, и чисто римскомъ.
И такихъ русскихъ, кто бы серьезно интересовался римской куріей и вопросомъ отношеній русской церкви къ латинству, я не встрѣчалъ ни въ осѣдлыхъ, ни въ пріѣзжихъ, кромѣ посольскихъ при Ватиканѣ и одного изъ тѣхъ заѣзжихъ профессоровъ, о которыхъ я упомянулъ сейчасъ. Говорили мнѣ іезуиты про русскаго молодого барина, который будто бы привозилъ въ Римъ брошюру о возможности соединенія церквей. Я съ нимъ случайно столкнулся въ кафе, но никакой бесѣды на эту тему онъ со мною не имѣлъ. У нашихъ барынь, въ нѣкоторыхъ домахъ съ оттѣнкомъ піетизма, говорятъ о папѣ и о католичествѣ; но общо, съ обыкновенными православными оговорками, принимаютъ о. А. и слушаютъ повѣсть его житейскихъ испытаній. Но никакого ядра религіознаго движенія, противъ или за соединеніе церквей, я не нашелъ. Про явныя обращенія въ латинство тоже не слышно, кромѣ одной русской кухарки, которая влюбилась въ итальянскаго факкино и пожелала, ставъ его женой, быть съ нимъ одной вѣры. Той русской дамы, которая давно уже перешла въ католичество и ратовала за него даже въ публичныхъ лекціяхъ — въ Римѣ я не нашелъ въ этотъ сезонъ. Бывшій православный священникъ, теперь уніатскій, о. Толстой, заѣзжалъ сюда; но вокругъ него нѣтъ ничего похожаго на какой-нибудь сплоченный кружокъ, сочувствующій его роли убѣжденнаго сторонника вселенскаго архипастырства папы.
Разныя барыни и дѣвицы «изъ общества» не идутъ дальше простого любопытства: попасть въ Ватиканъ на воскресную службу его святѣйшества, пли прогуляться по его саду, или получить билетъ на юбилейное торжество въ Сикстинской капеллѣ, или въ Св. Петрѣ. По этой части даже нѣмцы-протестанты и англикане — всетаки основательнѣе, не говоря уже о католикахъ, особенно изъ англійскихъ лэди и миссъ, которыя, когда онѣ принадлежатъ римской церкви (такихъ теперь не мало) отличаются большимъ рвеніемъ ко всему, что папскій престолъ и жизнь Ватикана.
Не такъ давно одинъ изъ моихъ предшественниковъ по римскимъ «итогамъ», извѣстный профессоръ классической философіи, говоря о русскихъ въ своихъ очеркахъ и письмахъ, не одобрялъ ихъ отношенія къ Риму и его вѣчному, многостороннему содержанію.
Они, — по его наблюденіямъ, — только и умѣютъ, что жаловаться на римскую скуку. Имъ рѣшительно «некуда дѣваться», тогда какъ для него — человѣка серьезнаго и подготовленнаго — Римъ — неистощимый источникъ высокаго научнаго и художественнаго интереса. — «Сколько исторіи!» — восклицалъ онъ, преисполненный искренняго восторга передъ сокровищами надписей, руинъ, музеевъ, архивовъ.
Отъ простыхъ туристовъ нельзя требовать такого особеннаго подъема духа. Не всѣ археологи и историки искусства. Но нашъ соотечественникъ никакъ не могъ согласиться съ тѣмъ, что въ Римѣ и просто образованному человѣку «некуда дѣваться» послѣ посѣщенія галлерей, развалинъ и церквей. Онъ перечисляетъ подробно тѣ засѣданія, лекціи, конференціи — почти всѣ безплатныя — которыя бываютъ въ Римѣ въ зимніе сезоны. Ихъ не мало — прибавлю и я отъ себя; а вечера дѣйствительно бѣдны хорошими спектаклями и музыкой. Но тѣ изъ русскихъ, кто считаетъ себя образованнымъ, могутъ дополнить этотъ пробѣлъ въ развлеченіяхъ знакомствомъ въ итальянскомъ обществѣ, чего мы и не видимъ внѣ міра свѣтскихъ людей, которые разъѣзжаютъ по баламъ, обѣдамъ и раутамъ.
Да и къ художественнымъ богатствамъ Рима, къ его памятникамъ, живописнымъ сторонамъ уличной жизни — русскіе чрезвычайно скоро охладѣваютъ. А на засѣданіяхъ ученыхъ обществъ, на публичныхъ лекціяхъ, въ университетскихъ аудиторіяхъ — вы почти что ихъ не встрѣчаете. Сомнѣваюсь, чтобы нѣкоторые старожилы изъ русскихъ хорошо знали, гдѣ стоитъ зданіе, называемое Sapienza, и могли хоть поименно назвать трехъ-четырехъ профессоровъ. И это не только художники, а даже молодые люди съ университетской подготовкой. На лекціяхъ итальянской литературы профессора Губернатисъ я еще видалъ двухъ-трехъ дамъ, лично знакомыхъ съ его семействомъ. Но въ другихъ аудиторіяхъ — никого и никогда. А вѣдь въ Сапіенцѣ читаются постоянно курсы по археологіи и топографіи Рима, по исторіи искусства, по предметамъ, которые должны бы особенно интересовать артистовъ и вообще людей образованныхъ. Мнѣ сдается, что это равнодушіе — наша народная, антикультурная черта. Мы на всѣхъ и на все любимъ смотрѣть свысока. И тѣ русскіе, которые подолгу живали въ Римѣ, не иначе говорятъ объ Италіи, итальянскомъ обществѣ, политикѣ, соціальной жизни, образованіи, какъ съ разными презрительными кличками. Исключеніе составляютъ старики; у тѣхъ есть связь хоть съ дореформеннымъ Римомъ, они его любили, имъ нравится и раса, народъ, его языкъ, умъ, характеръ.
А для тѣхъ, кто помоложе это все — «итальяшки». Ихъ любимый разговоръ — трактовать итальянцевъ, какъ выродившуюся, никуда негодную націю.
«Вырожденіе!» — вотъ конекъ почти каждаго заграничнаго русскаго — славянофила или нѣтъ. Почему итальянцы болѣе выродившійся народъ, чѣмъ, наприм., французы — я не знаю. Физіологически ужъ, конечно, нѣтъ. Они плодятся не меньше нѣмѣвъ и русскихъ. Работать они умѣютъ, особенно въ центрѣ и въ горахъ и знамениты своей выносливостью въ самыхъ тяжелыхъ земляныхъ работахъ. Даже трастеверинецъ, при своей вѣковой привычкѣ къ жизни на хлѣбахъ изъ милости, и нравахъ, напоминающихъ библейскую первобытность, вовсе не близокъ къ вырожденію.
Но каковы бы ни были «итальяшки», владѣющіе теперь Римомъ, городъ самъ по себѣ не утратилъ своего высокаго интереса. И какъ столица Италіи заслуживаетъ онъ хоть какого-нибудь желанія: ознакомиться съ нимъ, не сидя въ кафе или ресторанѣ, не читая только газеты; бывая вездѣ, куда можно проникнуть, а проникнуть любознательному иностранцу можно всюду, при небольшомъ стараніи.
Художникамъ и современный Римъ, его уличная и домашняя жизнь, его бытовыя картинки и сценки должны давать богатый матеріалъ. А мы этого совсѣмъ не видимъ на произведеніяхъ тѣхъ артистовъ, кто живетъ здѣсь подолгу. Старики — тѣ пользовались Римомъ гораздо больше. Но они уже сказали свое слово и теперь уже не идутъ дальше въ своей наблюдательности и мастерствѣ. Въ болѣе молодыхъ поколѣніяхъ что-то не видно, чтобы Римъ былъ для нихъ привлекателенъ, какъ творческій матеріалъ, кромѣ чисто античнаго и историческаго жанра, чѣмъ они больше и занимаются. Было время, когда иностранные и отчасти русскіе художники черпали и содержаніе, и тонъ своихъ полотенъ изъ бытовой, чисто римской жизни. Стоитъ вспомнить о французскомъ художникѣ Л. Роберѣ, который пустилъ, въ свое время, въ ходъ римскихъ поселянъ, бандитовъ, пастуховъ и пиффераровъ.
И онъ, и тѣ, у кого былъ такой же живой интересъ къ «couleur locale» — цѣлыми годами жили со всѣмъ этимъ живописнымъ людомъ, дружили съ разбойниками, влюблялись въ дочерей и сестеръ атамановъ. Теперь этихъ атамановъ уже нѣтъ и мода на нихъ прошла. Но народъ продолжаетъ жить вездѣ — и въ самомъ. Римѣ, и на горахъ, и низинахъ римской Кампаньи. Писать его никому не запрещается; но надо брать цѣликомъ его жизнь, а не довольствоваться только натурщиками и натурщицами Piazza di Spagna, съ ихъ извѣстнѣйшими экспрессіями и полутеатральной одеждой.
Тутъ нельзя избѣжать вопроса, который въ Петербургѣ и Москвѣ многіе противники академіи и заграничныхъ поѣздокъ давно ставятъ ребромъ: что можетъ дать житье въ Римѣ русскому художнику?
Къ этому надо прибавить: кому именно — живописцу, скульптору или архитектору?
О живописцахъ мнѣ всего больше приводилось бесѣдовать въ самомъ Римѣ, и вотъ что вамъ скажутъ тѣ, кто находитъ жизнь въ Римѣ, даже и для готоваго художника привольной: живешь въ мягкомъ климатѣ, всегда есть свѣтъ, за небольшую цѣну — удобная мастерская, натурщиковъ сколько хотите, полная свобода, работать можно съ ранняго утра до сумерекъ, никто не помѣшаетъ, нѣтъ никакихъ дрязгъ, чиновничьихъ физіономій, пересудовъ, формализма; прогулки, живописный городъ, полный всего того, что говоритъ чувству художника.