— Нет, не о пожаре.
На Вологдине была рубашка с распахнутым воротом н домашняя куртка; помедлив, он рванул ворот рубашки, будто тот ему жал:
— Простите, о чем же? По-моему, вряд ли у нас могут быть другие темы? Или я ошибаюсь?
Уж если начинать, так начинать.
— Валентин Петрович, если вам нетрудно, расскажите о вашем высокочастотном генераторе?
— О чем?
— О высокочастотном генераторе. Ради бога, простите, но вынужден добавить: том самом, который сгорел. И существование которого вы пытались скрыть от меня вместе с Василием Васильевичем Субботиным.
Некоторое время Вологдин смотрел на Пластова, будто не понимая, о чем тот говорит. Неожиданно лицо инженера потемнело, он цепко ухватился за край стола:
— Слушайте, что вы себе позволяете?
В глазах его вспыхнул гнев настолько сильный, что Пластов на секунду растерялся.
— Подождите… — начал было он, но Вологдин движением руки остановил его:
— Милостивый государь, какое вам дело до моего высокочастотного генератора? — Помедлив, его щеки вдруг стали белыми, он отчеканил: — Какое вам, сударь, до э-то-го де-ло? Ка-ко-е?
Пластов попытался было перебить, но Вологдин, хлопнув ладонью по столу, закричал фальцетом:
— Молчите! И не лезьте! Не лезьте, я вам говорю! Не смейте лезть туда, где ничего не понимаете! Не смейте! — Вскочил, подошел к окну. Сказал, не оборачиваясь, свистящим шепотом: — Не смейте этого трогать, слышите?
Это касается только меня! Только меня, и никого больше! — Резко развернулся, крикнул, побагровев: — Вы поняли меня, милостивый государь? Не трогайте это! И вообще не трогайте! Если у вас нет других вопросов — все! Я вас не держу! Слышите не держу!
Пластов молчал. Вологдин вдруг снова уцепился рукой за край стола, будто пытаясь удержать себя. В тишине громко скрипел маятник, отсчитывая время; казалось, оба они сейчас заняты только тем, что внимательно вслушиваются в щелканье балансира. Наконец Вологдин слабо стукнул кулаком по столу, прижался к руке лбом, зажмурился, сказал устало:
— Этого еще не хватало. Ради бога, простите. Я просто не выдержал. Я не могу больше, понимаете, не могу.
В полной тишине встал, подошел к окну. Тронул один из чертежей, спросил глухо:
— Знаете, сколько вариантов проекта я сделал?
Опять стало слышно, как тикают часы. Пластов не понимал, что именно сейчас имеет в виду Вологдин, но тихо спросил:
— Сколько?
Вологдин долго стоял молча, будто пытаясь вспомнить.
— Свыше ста. Я чертил ночами, переделывал, откладывал и чертил снова. Засыпал и опять вскакивал, если что-то приходило в голову. Ведь все приходило не сразу… Совмещенный корпус… Гибкий вал… Шелковая изоляция… Поймите. — Вологдин повернулся, его глубоко запавшие глаза мучительно сощурились. — Поймите, последние месяцы, когда я наконец приблизился к окончательной формуле, во мне вдруг все перевернулось. Все, вы понимаете? Вы должны это понять, я вижу — должны понять… Наконец-то я поверил в себя. Я стал другим человеком, совсем другим. Все вокруг ожило. Если раньше все было раздробленным, несобранным — вдруг все стало цельным, единым. И мир стал цельным. Ведь я никогда раньше не занимался радиотехникой. Я был просто студентом… Потом оставили при университете. Но так… не знаю даже почему. Я считал все это подарком судьбы. Да и вообще я не верил, что смогу когда-то что-нибудь сделать в науке… Да и не только в науке. Вообще где бы то ни было. И вдруг… — Сморщился, как от боли. — Вдруг я создал этот генератор. Не знаю, что это было, наитие, озарение, что-то другое — но я его создал! Создал. Он стоял на испытательном стенде. Стоял живой, теплый, без единого изъяна, понимаете? Несколько дней я вообще не подпускал к нему никого. И сам его не трогал — только смотрел! Вы понимаете это? — Вологдин опустил голову, тяжело пригнулся, будто его действительно что-то тянуло к земле.
— Понимаю, — сказал Пластов.
Инженер выпрямился, вздохнул:
— Ну вот. А потом я уехал ненадолго, всего на четыре дня… Я хотел остыть, так бывает. Чтобы потом вернуться к тому, что я создал. Но когда вернулся — ничего уже на было. Ничего. Все сгорело.
Рассеянно потрогал бумаги, улыбнулся через силу:
— Впрочем; простите. Может быть, вы чего-то хотите? Чаю? У меня есть чай. Правда, я заварю?
Нет, нет, Валентин Петрович. Спасибо.
— Н-ну… Пожалуйста. — Инженер пожал плечами, подошел к барометру. Как хотите. А то… — Задумался. — Пустота. Понимаете, теперь внутри, во мне, осталась только пустота. Я пустой, совсем пустой, выхолощенный, понимаете? Если бы еще был завод… Я постарался бы пересилить себя… Попробовал бы что-то сделать… И… Не знаю, загадывать трудно… но если бы повезло, может быть, я бы его и восстановил…
Генератор?
— Да, генератор, хотя… все уже не то. Нет уже того порыва. Но, повторяю, я постарался бы себя пересилить. Но теперь ведь нет и завода, так что все бессмысленно. Все. — Повернулся. — Собственно, Арсений Дмитриевич, наверное, бессмысленно и то, что я вам это говорю?
В— се это далеко не бессмысленно. Далеко не бессмысленно. Как бы вам объяснить… Пропажа вашего генератора и стоящая передо мной цель… Передо мной как адвокатом эти два предмета могут быть связаны.
— Не понимаю.
Простите, ведь вы заинтересованы, чтобы Глебов получил страховку?
— Н-ну… В общем, конечно. Если Глебов ее получит… Я с ним не говорил на эту тему… Но не исключено, что он купит новый завод.
— Ну да. И вы сможете снова заняться… своим генератором.
— Не знаю. Что об этом говорить. Во-первых, глупо только говорить. Во-вторых, признаюсь, сейчас просто не хочется. Я всегда сторонился грязи. А это, по-моему, как раз самая грязь.
— Подождите, Валентин Петрович. Может быть, вы правы, это и грязь. Но… Вы сказали, что когда-то не верили, сможете ли что-то сделать в науке. Но ведь я тоже, когда взялся защищать интересы Глебова, не верил, что смогу чего-то добиться. Я и сейчас в это не верю. Но ваш генератор… Понимаете, когда к противопожарной обстановке добавляются улики вроде сторожа и нефти, о чем мы уже говорили… то надежды, что страховка будет выплачена, почти нет. Но генератор… Простите, генератор меняет дело. Существенно меняет.
— Не понимаю, при чем тут мой генератор?
— При том, что он… вернее, его пропажа может стать очень веским доводом на суде. Веским — в нашу пользу. Кстати, хоть что-то от этого генератора сохранилось? Не мог же он сгореть без остатка?
— Сохранились жалкие обломки. Кожух, станина.
— Эти обломки было бы очень неплохо представить в суд. Если дело дойдет до процесса. Согласитесь, одно дело объяснять судьям что-то на словах. И совсем другое — показать вещественные улики. Как говорится, вопиющие… Какого размера ваш генератор?
— Около метра в длину. В высоту сантиметров семьдесят.
— Отлично… Простите, может быть, это звучит бестактно, но наверняка вид обгоревшего прибора создаст нужный эффект. Все-таки где они, эти останки?
— Честное слово, мне неприятно обо всем этом говорить.
— Понимаю, Валентин Петрович, очень хорошо понимаю. Еще раз простите, но уж так получается, что сейчас наши интересы противоположны. Они что, эти останки, на заводе? На этом… стенде?
— Видите ли, я приехал в Петербург во вторник, когда все было кончено. Но… Субботин, успевший к месту пожара одним из первых, как только все потушили, сразу кинулся к испытательному стенду. И… несмотря на то что от генератора остались обломки, тут же перевез все. что осталось, к себе.
— Куда именно «к себе»? Домой?
— Он поместил станину и кожух во дворе, в сарае. Объяснил, что не мог смириться с пропажей. Я его отлично понимаю: Василий Васильевич хотел сохранить хоть что-то. Хотя… Ясно, что обгоревший кожух не представляет никакой ценности.
— Это очень хорошо. Извините еще раз, Валентин Петрович, но других слов у меня пока просто нет. Экспонат для суда прекрасный. А… что, собственно, представлял собой этот генератор? Меня интересуют не технические тонкости — откуда возникла сама его идея?
— Изготовить генератор попросило Морское ведомство.
— Он что… был им очень нужен?
— Н-ну… это долгий, трудный, а главное — очень специальный разговор. Может быть, ограничимся моим первым ответом?
— Можем ограничиться. И все-таки, вкратце?
— Хорошо, попробую вкратце. Об изобретении радио Александром Степановичем Поповым вы, конечно, слышали?
— Безусловно.
— Поясню: открытый Поповым принцип радиосвязи прежде всего был использован для нужд военно-морского флота… Так вот, одно время радио выполняло нужную для флота функцию, но потом… При всех достоинствах оно обладало серьезным недостатком: связь могла действовать лишь на небольших расстояниях. Ее даже назвали «рейдовая радиосвязь». — Забывшись, спросил сам себя: — В чем же была причина недостатка?..
— Да, в чем? — повторил Пластов.
— Причина… причина была в том, что Александр Степанович предложил возбуждать высокочастотные колебания искрой… Сможете запомнить слово «искра»?
— Без сомнения. Искра, так ведь?
— Так вот: при излучении радиосигнала искра при всей ее пользе не могла дать антенне достаточной мощности, а главное — она не могла дать направленности. Поэтому все радиосигналы принимались, да и сейчас принимаются, лишь на коротких расстояниях. Флоту же, настоящему боевому флоту, как воздух нужна связь типа радио, но действующая на больших расстояниях. Практически на безграничных.
— Так уж на безграничных?
— Представьте себе, именно на безграничных. Расчет простой: если импульс, выходящий из антенны, будет достаточно мощным и направленным, его сможет принять приемник, находящийся практически в любой точке земного шара.
— Вы говорите какие-то невероятные вещи.
— Тем не менее это факт. Научный, обоснованный расчетами.
— И что… этот ваш генератор мог все это делать?
— Мог.
— Как я понял, он мог возбуждать импульсы любой мощности?
— При дальнейшей разработке и любой мощности. Но что в этом? Теперь его просто нет.