Некоторое время Денисов сидел, будто бы бессмысленно глядя в стол. Наконец встал, подошел к картотеке, выдвинул ящик, начал, шевеля губами, перебирать досье. Застыл.
— Один рябой, говорите, другой с перебитым носом… Они что… В каких обстоятельствах, простите, вы их узнали?
— Они на меня напали.
— Напали — в нашей части?
— Да, тут недалеко.
— Так, так… Вы говорите, они как будто друг друга знают?
— Да, и по-моему, отлично знают.
— Кто же… Кто же… — Денисов начал рыться в картотеке, изредка показывая карточки Пластову.
Нет, пока на фотографиях, приклеенных в уголках досье, ничего похожего не возникало.
Вдруг Денисов сокрушенно вздохнул:
— Подождите-ка… Как же я сразу не сообразил. Судя по описанию, один из них — Филимон Ганибалов, он же Гунька Хлюст… Гроза местных бандитов… Только эти люди у меня в отдельном ящике, особо… — Чиновник открыл нижний ящик, протянул лист уголовного досье: — Посмотрите, не он?
Пластов взял картонку, вгляделся. Блеклые глаза, усы, темные пятна на щеках. Отпечаток был некачественным, подслеповатым, но адвокат узнал одного из нападавших.
— Кажется, он.
— Тогда вторым должен быть Иван Донцов, он же Ванька Донец. Вот этот? — Делопроизводитель протянул второе досье, Пластов узнал чубатого.
— Точно, этот. Надеюсь, Алексей Фомич, у тебя есть на них материал?
— Материала сколько угодно; по этим двум тюрьма плачет. Что надо-то?
— Надо вот что: задержать их, а задержав, узнать, что они делали на пустыре у завода Глебова.
Денисов помрачнел.
— Если это связано с пожаром — не могу-с. Сами понимаете, это не в моей власти.
— Кто тебе сказал, что это должно быть связано с пожаром? Ты же сам говоришь, материал есть. Наоборот, причина их задержания должна быть как можно дальше от пожара. Понимаешь?
— Н-ну… как будто-с.
— Ну вот. А начнешь допрашивать, выясни ненароком, почему они напали на человека, то есть на меня… Фамилию, сам понимаешь, называть не нужно. И вот что… Попробую объяснить, почему они меня интересуют… Мне кажется, их кто-то подкупил.
— Подкупил?
— Да, подкупил. Опять же, не говори им этого, пусть скажут сами. Понимаешь? Мне важно, чтобы они сами это сказали. А уж как выведать — твоя забота.
— Попробую.
— Попробуй, голубчик. Если выведаешь хоть что-нибудь — окажешь мне бесценную услугу. Ты меня знаешь, я в долгу не останусь. — Пластов шагнул к двери, взялся за ручку: — Спасибо, не взыщи.
— Если встретите кого…
— Само собой, я был не у тебя. — Кивнув, вышел в коридор, прикрыл дверь. Не спеша завернул за угол и, сделав успокаивающий знак городовому, вышел на улицу.
Теперь Пластов знал точно: судя по разговору с Денисовым, до сегодняшнего дня следствие шло обычным путем, но с сегодняшнего будет вестись по-другому. И очень похоже в пользу Глебова. Уверенность, что он на правильном пути, крепла. Все же должно же что-то быть за него. Прикинул: какие-то жалкие крохи. Если все будет, как он ожидает, с Трояновским ему поможет Тиргин, хотя надежда маленькая. Коршакеевым займется он сам с Лизой… Что же касается Кухмистрова — к нему найти подход трудно. Статский советник, да еще из восьмого делопроизводства… Единственная надежда — поговорить с ним лично. Чем черт не шутит, вдруг следователь по особо важным делам выдаст сам себя? Усмехнулся: единственное, что его теперь волнует, — кто за ним следит.
Ближе к вечеру он заглянул в «Троянский конь», кафе недалеко от Литейного, где обычно собирались журналисты. Войдя, поморщился: в «Коне» было накурено и шумно, в конце длинного зала в углу кто-то в полосатых брюках и просторной кофте выступал на эстраде. Выступавший не жалел сил — то и дело приседал, высовывал язык, размахивал руками. Впрочем, этого человека почти не было слышно: большинство в зале, занятые разговорами, не обращали на него внимания. Обходя столы, Пластов оглядел зал; не увидев знакомых, свернул в боковое ответвление. Здесь ему повезло больше: остановившись в проходе, среди немногих сидящих он заметил Четина, репортера судебной хроники, которого хорошо знал. Поднял руку; Четин, необычайно худой человек с живыми глазами и длинными бакенбардами, показал: «Прошу за мой столик!» Когда-то они учились вместе, правда, на разных курсах; в дальнейшем адвокатской карьеры Четин не сделал и ушел в журналистику. Человеком он был способным, но слишком неуживчивым и язвительным, скорее всего именно из-за этого так и не стал юристом. Сейчас Четин сидел, обставившись несколькими бутылками пива; как только Пластов подсел, проворчал:
— Арсений… Наконец-то, как агнец из пламени, хоть один приличный человек. Как ты? Что слышно? Защищаешь людей?
— Не дают, — в тон ответил Пластов. — А ты?
— Я… я — виртуоз последней страницы. — Закрыв глаза, продекламировал: — «Ра-аздавленный машинист! Вчера на путях эспэбэ станции Варшавской жэдэ обнаружен раздавленный насмерть паровозный машинист И. Мосинов! Обстоятельства, при которых он попал под поезд, не выяснены! Тело Мосинова отправлено в покойницкую Обуховской больницы»! А? Как перл?
Пластов кивнул, получив от официанта чашку кофе и блюдце с булочкой.
— Все не так уж плохо, главное — ты ведь здесь не врешь?
— Прекрати свои адвокатские штучки, поговорим о другом. О женщинах, например?
— Охотно, но сначала: ты знаешь такого Коршакеева?
Четин закрыл один глаз:
— Коршакеева?
— По-моему, это фельетонист?
— Послушай, ты обратился не по адресу. Лучше собери всех престарелых матрон с Невского и всех недоучившихся школьниц — они тебе расскажут.
— Он что, ими интересуется?.
— Еще как.
— Неужели до такой степени?
— Стал бы я врать. У тебя с ним дела?
— Может, расскажешь все-таки, что это за человек? Он известен?
— Определенному кругу. Могу живописать, как желаешь: внешне, внутренне?
— Сначала внешне.
— Да, я забыл, ты же не посещаешь рауты, откуда тебе знать Коршакеева.
— Даже так — он бывает на раутах?
— Бывает. Слизняк выше среднего роста с парикмахерской внешностью и идеально подвешенным языком. Прекрасно одевается, альфонс. Знакомится только с теми, с кем это выгодно. Достаточно?
— А в профессиональном смысле?
— Владеет слогом, но не всегда в ладах с принципами.
— А проще?
— Проще — гиена, принюхивающаяся, где пахнет падалью.
— Резко. Не причинил ли он тебе зла?
Четин налил пива, сделал большой глоток.
— Мне? Ты что. Я слишком мелкая цель, для него я не существую — за меня много не получишь.
— Теперь главное, дорогой Четин: на кого он работает? На «Новое время»?
— Не знаю.
— На «Биржевые ведомости»?
— Ни на кого. — Поймав взгляд Пластова, добавил: — Ни на кого, я ж тебе говорю. Кто больше заплатит.
— Четин, родной, мне нужно знать, для какой редакции сейчас собирает материал этот Коршакеев. Поможешь?
— Пас. У меня к нему нет никаких подходов.
— Тогда как это сделать?
— Если серьезно — никак. Коршакеев крутит большие дела, а большие дела, сам понимаешь, требуют тайны. — Сморщился: — Слушай, Арсений, давай все-таки о женщинах.
Пластов оставил на столе деньги.
— Давай, но в другой раз. За Коршакеева же спасибо.
15
Дома он прежде всего переоделся. Умывшись в ванной, накинул халат и, только выйдя, заметил: во вделанном в дверь почтовом ящике что-то есть. Открыл ящик, достал сложенный вчетверо листок, развернул — там было написано:
«Г-н Пластов, убедительно просим умерить любопытство и не совать нос куда не следует. В случае неповиновения последует действие. Запомните: мы предупреждаем только раз».
Больше на листке ничего не было. Повертев записку, решил: почерк скорее мужской. Все было хорошо, но записка опять спутала карты. Причем за него взялись плотно, не отпускают ни на минуту. Тронул ручку двери; надежды мало, но не исключено, что Амалия Петровна видела бросившего анонимку. Даже если не видела, нужно ее предупредить на будущее. Он хотел было уже открыть дверь, но раньше позвонили. Это оказался Хржанович; впустив ученика, Пластов показал листок. Изучив текст, Хржанович вернул бумажку:
— Откуда сие?
— Только что нашел эту штуку в почтовом ящике. Обратного адреса, как видишь, нет. Постой-ка, я загляну к Амалии Петровне.
Позвонив в соседнюю дверь, спросил:
— Амалия Петровна, вы не видели, кто опустил в мой почтовый ящик записку?
Соседка вытерла руки о фартук. Покачала головой:
— Арсений Дмитриевич, клянусь, я ничего не слышала. Странно.
— Вот и я думаю — странно.
— Вы же знаете, я всегда слышу, когда подходят к вашей двери. И обычно интересуюсь.
— На будущее, Амалия Петровна: в эти дни ко мне могут быть неожиданные визиты. Если меня не будет — я уж вас попрошу. Причем лучше даже не открывайте дверь, просто запомните кто.
— Конечно, Арсений Дмитриевич, о чем вы. Все сделаю, не беспокойтесь.
Вернувшись, кивнул Хржановичу:
— Непонятная история.
— Может быть, он шел на цыпочках?
— Может быть. Кроме того, сегодня я точно убедился: за мной следят.
— Неужели филеры?
— Вряд ли. Тип, которого я засек, не был похож на филера. Кроме того, действовал он не так, как обычно действуют полицейские.
— То есть?
— Гораздо смелей и тем не менее продуманней. От них я ушел бы сразу, он же почти не скрывался. Несмотря на это, я так и не смог рассмотреть его лица.
— Почему?
— Не смог, хотя мы ехали в одном трамвае. — Дав Хржановичу перекусить, спросил: — По глазам вижу — Ермилова не нашел?
— Нет. Сторож как сквозь землю провалился.
— Искал хорошо?
— Обошел конторы найма, сельскохозяйственные предприятия, причем прямо по справочнику. На бирже труда толкался часа два. Бесполезно, никто о таком не слышал.
Пластов молчал, и Хржанович спросил:
— Арсений Дмитриевич, о чем вы думаете?
— А? Да. Очень похоже, уход Ермилова с завода был умело подстроен.