— Но как же… — Вологдин снова присел.
Субботин тронул его за плечо:
— Пойдемте, Валентин Петрович. Времени, чтобы насмотреться на это чудо, у нас еще хватит.
Но Вологдин будто не мог оторваться от генератора: сидя на корточках, ощупывая контакты, поднял кожух, стал осматривать ротор. С сожалением встал, повернулся к Бергу:
— Но почему вы молчали? Почему не сказали хотя бы мне?
— Сейчас все объясню.
Подождав, пока все выйдут, лейтенант тщательно запер каптерку. Миновав радиста, четверо тем же путем вернулись в каюту; Берг некоторое время стоял у иллюминатора, будто изучая Неву. Повернулся:
— Когда ночью меня разбудили и сказали, что горит завод Глебова, мысли у меня, конечно, были только о генераторе. Тут же я поднял всю команду радистов, по дороге прихватил дежурный полувзвод, с ними на трех машинах примчался к пожару… Там было черт знает что, ад, пожарные мечутся, все догорает, крыша обрушена, кругом струи воды, пар… Я хорошо знал, где испытательный стенд, сразу же сказал своим, что делать. Пробрался к стенду, там гора пресс-шпана… Расшвырял его вместе с матросами — как будто генератор сгорел. Но не до конца. Основа осталась. Потом понял — его спас пресс-шпан. Но тогда было не до этого, думал только об одном: завод не мог загореться сам собой, его подожгли… И подожгли из-за генератора. Поэтому приказал своим: подгоняйте машину и перетаскивайте незаметно генератор. Все было сделано быстро, в той суматохе можно было вынести все, что угодно… Но перед тем как уехать, подумал: если узнают, что генератор у нас, за ним опять начнется охота. Пусть все считают, что он сгорел. Некоторые машины УМО внешне от генератора почти не отличались… Я с матросами быстро собрал обломки, нашел обгоревшую станину от УМО, не забыл сунуть остатки двигателя к ротору, поставил все это на стенд… Получилась полная картина: генератор Вологдина сгорел. Потом, поразмыслив, решил не говорить об этом никому, даже вам, до поры до времени. Пусть все утихнет. Действительно, как будто все утихло, все поверили… Но я ведь не пай-мальчик, прощать не люблю. Мне было важно выяснить, кто поджег завод… Я знал, никто этим не займется, кроме меня. Что это работа немцев, ясно. Но кто был исполнителем? Понять это можно было только по интересу к генератору… Вернее, к тому: на самом ли деле он сгорел? И здесь… — Посмотрел на Пластова: — Здесь появились вы. Мне с самого начала не понравилось, что вы суетесь всюду… Особенно же мне не понравилось, что вы терзаете Вологдина.
— Постойте… — перебил Пластов. Вы тогда стояли за дверью? На Съезженской, у квартиры Валентина Петровича?
— Да. Я не понял, о чем вы говорили, слышал только, что Вологдин на вас кричал. В дальнейшем вы вели себя так, что мне стало ясно: вы хотите докопаться до сути. Ну а потом ничего не стоило понять, что вы разобрались во всем, а значит, вновь появилась угроза.
— Но в конце концов, я же свой, русский!
Берг усмехнулся:
— Для меня вы были предателем, работающим на немцев. Я вам не верил и, честно говоря, сейчас не очень верю.
— Но ведь я защищаю интересы фирмы Глебова!
— Ну и что? Кстати, идеальная позиция для шпиона. Запомните, сейчас шпионы в России в самых удобных для себя местах. Россия отдана на откуп им, и вы это прекрасно знаете… Контрразведка бездействует — это в лучшем случае. В худшем же — сама прикрывает шпионов. Министерство внутренних дел просто по завязку полно ими. Черт… — ударил кулаком по переборке. — Армия и флот проданы. Но у нас ведь действует негласный лозунг: чужих не трогать, в чужих не стрелять! В своих — пожалуйста, но в чужих — ни-ни! — Замолчал, раздраженно постукивая кулаком по ладони. Опустил голову. Жаль, эх, жаль завод… Один генератор — что? Ведь нужно налаживать серийный выпуск, а где? Где, я вас спрашиваю? Ведь завод Глебова был единственным русским заводом в Петербурге…
— Как-как? Пластов посмотрел на Берга. — Как вы сказали? Завод Глебова единственный русский завод? Во всем Петербурге?
Лейтенант повернулся:
— Что вас тут удивляет? Единственный русский завод, ну и что?
Пластов встретился взглядом с Субботиным, тот подтвердил:
— Арсений Дмитриевич, завод Глебова действительно был единственным русским электромеханическим предприятием в Петербурге. Все остальные принадлежат иностранцам, в основном англичанам и немцам. Я не знал, что для вас это новость. Есть, правда, один завод со смешанным капиталом — «Дюфлон, Константинович и К°», так называемый «Дека», но практически он французский. Русским там можно считать один цех.
— Почему же вы сразу мне об этом не сказали?
Субботин поморщился.
— Но… я не знал. Для вас это имеет значение?
— Еще какое. — Пластов встал. — Черт. Единственный русский завод. Это же здорово… То есть, конечно, это ужасно, но это именно то самое, чего мне не хватало.
— Для чего? — спросил Берг.
— Чтобы спасти страховку.
34
Все же, прежде чем приступить к последним решительным действиям, Пластов решил, пусть наспех, обдумать сначала их последовательность. Как он считал, у него было сейчас достаточно оснований, чтобы наконец-то всерьез поговорить с Защипиным. Но сейчас, прежде чем начать действовать, он должен был посидеть где-то. В каком-то месте за чашкой кофе.
Недолго думая, он зашел в ближайшее к стоянке «Андрея Первозванного» подходящее место, кафе «Троянский конь». Заняв свободный столик у окна, заказал кофе, но приступить к размышлениям не успел — над самым ухом раздался знакомый голос:
— Господи, какие люди!
Четин. Лицо с запавшими глазами и длинными бакенбардами возникло наверху, чтобы через секунду оказаться перед адвокатом. Репортер уселся на стул напротив, не спрашивая разрешения.
— Арсюша, не выгоняй меня! Доставь удовольствие!
Ничего не попишешь, судьба, подумал Пластов.
— Позволь разделить с тобой компанию! — добавил Четин. — Очень уж я тебя люблю! Читал сегодняшнее «Новое время»?
— Читал. Спасибо за услугу.
— Не за что. Я сделал все, что мог.
— Еще раз спасибо.
— Рад служить.
Ладно, подумал Пластов, может, появление Четина и к лучшему. Не исключено, что присутствие репортера за столиком не только не помешает раздумьям, но, наоборот, поможет ему собраться с мыслями.
В дополнение к кофе Четин заказал еще и графинчик коньяка. Затем, после того как оба обменялись общими в таких случаях замечаниями о погоде, политике и различных мелочах жизни, Пластов неожиданно спросил:
— Илья, кстати, ты ведь отлично знаешь Петербург?
— Петербург? — допив рюмку, Чегин жестом фокусника снова наполнил ее до краев. — Допустим, знаю. А что?
— Я выяснил вдруг для себя одну вещь. Оказывается, все электромеханические предприятия нашего города принадлежат иностранным компаниям. Если не считать сгоревший завод Глебова.
— Электромеханические предприятия? — секунду помешкав, Четин пожал плечами: — В общем, ты прав. Ну и что?
— Это ничего не говорит твоему патриотическому чувству? Ты ведь, если можно гак выразиться, нововременец?
— Нововременец! — Четин захохотал. — Чушь! Какая чушь! Ну и что? Пусть электромеханические предприятия принадлежат кому угодно!
— Как что? Ведь «Новое время» — газета с ярко выраженной патриотической направленностью! А электромеханика — дело будущего. Сделай выводы.
— О господи… — Четин положил на стол пачку «Герцеговины флор». — Арсений, я недолюбливаю немцев, есть за мной такой грешок, но насчет того, что в нашем городе полно иностранных компаний, имею, уж извини, свое собственное мнение.
— Какое же?
— Сейчас. — Четин взял папиросу. — Позволишь?
— Ради бога. Тут и так хоть топор вешай.
Прикурив и затянувшись, Четин спросил:
— Ты знаешь, между прочим, что Петербург переживает сейчас потрясающий расцвет? И вообще это в нашем веке лучший город мира?
— Браво. Я патриот, но до такого еще не дошел. Неужто лучший?
— Не иронизируй. Именно лучший. Понимаю, у тебя вертится на языке: кроме Петербурга, есть еще Лондон, Париж, Рим, прочие знаменитые города. Но заметь: каждый из них знаменит чем-то одним. Париж славен искусством, Рим потрясает памятниками зодчества, Лондон славится наукой и торговлей. Однако Петербург… Петербург вобрал в себя все. Все, понимаешь?
— Неужели? Никогда об этом не думал.
— А ты подумай. По расцвету науки Петербург не уступает Лондону. По зодчеству ничуть не уступит Риму. Что же касается искусства — Париж вынужден преклониться перед нами.
— Ну да, дягилевские вечера…
— Не только дягилевские вечера. Запомни, петербургские живопись, музыка, театр скоро загремят на весь мир. Так, как гремят сейчас дягилевские вечера.
— Тем не менее город действительно заполонен иностранными фирмами.
— Это не так плохо.
— Не так плохо? Уж не хочешь ли ты сказать, что расцветом нашего города мы обязаны засилью иностранных компаний?
— Не так грубо, Арсений, не так грубо. Все гораздо тоньше. Кстати, на этот счет у меня есть своя теория.
— Интересно. Что же это за теория?
— Сейчас попробую объяснить. Четин царственным жестом разогнал дым. — Видишь ли, на мой взгляд, иностранцы в Петербурге таскают для нас рояль.
— Таскают рояль?
— Именно. Ты не думал о том, что все люди делятся на тех, кто таскает рояль, и тех, кто на нем играет?
— Ну… Я как-то не подходил к событиям с этой точки зрения. Но в общем… В какой-то мере это так. И что же?
— Не в какой-то, а это неумолимый закон жизни. Но если копнуть поглубже, нации ведь тоже состоят из людей. Так вот, моя теория состоит в том, что нормальная, гармоничная нация — это та, в которой есть достаточное количество людей, умеющих и любящих таскать рояль, и людей, умеющих и любящих на нем играть. Согласись, чтобы хорошо таскать рояль или хорошо играть на нем, надо прежде всего любить это дело. То или другое. Не так ли?
— Ну… допустим, так.
— Так вот, есть нации, которые абсолютно не любят и не умеют играть на рояле. А любят и прекрасно умеют его таскать. Таскать и только. Это трудолюбивейшие, достойные всяческого уважения нации. Я склоняю перед ними голову. Но увы, как только речь заходит об игре на рояле, они пасуют. Как говорится, ни тиру ни ну. То есть, если приспичит, как говорится, из-под палки, они могут немного поиграть на этом прекрасном инструменте. Но именно из-под палки. Не любят они этого.