Она рассердилась. Ее черные брови сдвинулись, нос казался еще более вздернутым. На какое-то время она даже замерла от гнева. Потом лицо ее прояснилось, и она снова посмотрела на Жюльена.
— Вы его видели в кино? — спросила она.
— Нет.
— Обязательно посмотрите, особенно когда он поет: «Я к твоему плечу приник, твоей руки касаясь…» — запела девушка.
Взгляд ее стал мечтательным, устремился куда-то вдаль. Перестав петь, она сказала, на этот раз без гнева:
— Какой все-таки Дени дурак!
Как только они кончили чистить мозги, Клодина взяла из-под раковины доску, положила ее на цинковый стол, наточила большой нож и принялась резать мясо. Затем откупорила бутылку красного вина, чтобы приготовить маринад.
— Хотите выпить? — спросила она.
— Нет, спасибо.
— Зря. Морис, тот всегда выпивал стакан.
— А вы?
Она сделала гримасу.
— Я — нет, я пью только в обед и всегда разбавляю водой. — Она засмеялась. — Не здесь, конечно. Тут только по воскресеньям, да еще изредка, вроде как сегодня, дают полстакана белого вина с куском пирога.
Помедлив немного, Клодина запустила руки в мелко нарубленное мясо и стала месить его, как тесто. Потом сказала:
— Приправу кладут по вкусу. Смотрите, как я это делаю… Мой отец пил, поэтому я терпеть не могу пьяниц… Не бойтесь, месите посильнее, чтобы приправа пропитала все мясо… Он пил не каждый день, мать не давала ему денег, но в субботу, случалось, он крепко напивался. Когда он возвращался пьяным домой, ему обязательно нужно было кого-нибудь поколотить. Я была самая старшая, и мне часто доставалось. Раз он мне рассадил бедро своим кованым башмаком. Он каменщик. И, должно быть, на его обуви был цемент. Рана загноилась, и я провалялась почти месяц. Не очень-то весело лежать в постели, особенно когда тебе двенадцать лет. Девушка прервала работу, вымыла руки, поспешно вытерла их и, выставив ногу, приподняла край юбки.
— Смотрите, — сказала она, — вот шрам.
Чуть выше левого колена она показала небольшую розовую отметину на белой коже. Жюльен покачал головой.
— Не очень заметно, — сказал он.
— Он мог сломать мне ногу, и я бы осталась хромой на всю жизнь. А ваш отец часто вас бил?
Жюльен немного подумал.
— Один раз, — сказал он. — Я подобрал собаку и привел ее домой, пока никого не было. Отец вернулся и с палкой набросился на собаку, чтобы выгнать ее, но я загородил ему дорогу, и удар пришелся по мне.
— А еще он вас бил когда-нибудь?
Жюльен вздохнул и, как бы извиняясь, сказал:
— Больше, кажется, ни разу.
Клодина покачала головой.
— Ну, друг мой, вам повезло. А чем ваш отец занимается?
— Раньше у моих родителей была булочная, но они ее продали. Теперь они живут в доме с большим садом. Торгуют фруктами, разводят кроликов. Выращивают овощи, а главным образом — цветы.
Она улыбнулась.
— Как, должно быть, приятно жить в доме, когда кругом цветы.
— Не очень.
— Почему?
— Все запрещено: мяч, друзья. Все! Просто двинуться нельзя! Мало того, не позволяют ходить на улицу с другими ребятами.
— Что же вы тогда делали?
— Построил себе шалаш под большим деревом, спрячусь там за изгородью и стреляю в прохожих.
— Как?
— Ну, в общем, играл, будто стреляю, но без шума.
Клодина посмотрела на него слегка удивленно, потом спросила:
— А мать вас била?
— Пробовала, но я залезал под стол и сворачивался клубком. Она не могла до меня дотянуться и брызгала мне водой в лицо.
Клодина засмеялась и спросила:
— А есть у вас братья и сестры?
— Нет, — ответил Жюльен.
— Ну, ясно, вас баловали.
— Вообще-то у меня есть брат. Сводный, от первого брака отца, — помолчав немного, сказал Жюльен.
— Ваш отец был разведен?
— Нет, его первая жена умерла. Я никогда не жил с братом. Ему тридцать три года. Когда я родился, он уже был женат.
— А что он сейчас делает?
— У него оптовая бакалейная торговля.
Она даже замерла и покачала головой.
— Скажите! Верно, много зарабатывает?
— Конечно, — сказал Жюльен, — у него несколько грузовиков и легковая машина.
— Понимаю, — заметила она, — детство у вас было счастливое.
Жюльен вздохнул. Он мысленно представил себе большой сад и маленький дом. Вспомнил о садовой решетке, за ней на Школьной улице играли дети и поглядывали на него, как на зверя в клетке.
— Знаете, — вздохнул он, — не так уж весело сидеть одному с кроликами и тюльпанами.
Клодина расхохоталась, но вдруг, оборвав смех, посмотрела в сторону столовой: кто-то вошел туда из магазина. Дверь хлопнула, и кто-то, удаляясь, зашагал по плитам.
— Это продавщица, — сказала Клодина. — Колетта. Вот она действительно несчастна.
— Почему?
— Я, например, к счастью, не живу больше с родителями. Даже вижусь с ними не каждое воскресенье. А она возвращается вечерами домой. Живет она в самом конце Коммардской улицы. Вы знаете, где это находится?
— Да, моя тетка живет около Фаллетана, и туда можно ехать по Коммардской улице.
— Бедняжке Колетте приходится утром и вечером проделывать три километра, и к тому же пешком. Отец у нее тоже пьяница. Он забирает все ее деньги, да еще и колотит ее.
— А мать?
— Наполовину парализована… В доме хоть шаром покати. Но сама Колетта — просто прелесть. Подумать только, ей шестнадцать лет, а на вид не дашь и двенадцати.
Клодина затихла, прислушалась. Потом, придвинувшись к Жюльену, добавила:
— Хозяева пользуются ее положением и жестоко с ней обращаются. А платят они ей гроши.
Чтобы подойти к двери, Клодина протиснулась позади Жюльена, и он почувствовал, как ее тело прижалось к его спине. Она выглянула в столовую.
— Ой, как мы заболтались, — сказала она. — Уже три часа. Отнесите это на холод и идите в цех.
Жюльен схватил большой глиняный горшок, в котором мариновалось мясо. Блюдо с мозгами Клодина поставила сверху, на крышку. Она забежала вперед, открыла дверь, выходящую во двор, и шепнула Жюльену:
— Если вам попадется в газетах фото Тино, сохраните для меня, ладно?
9
В цехе был только один Виктор, Он стоял у разделочного стола, мазал кремом маленькие круглые бисквиты и накладывал их один на другой.
— Ну, разделался со своей тухлятиной? — спросил он.
— Недурна девчонка, а? Болтала с тобой о Тино?
— Конечно.
— Просто помешанная!.. На, лопай! — Он протянул Жюльену бисквит с кремом.
Жюльен поблагодарил и съел.
— Очень вкусно, — сказал он.
Помощник положил нож на миску с кремом и спросил:
— Она одна на кухне?
— Была одна.
— Тогда пойдем посмеемся.
Он взял плоскую кастрюлю с длинной ручкой. Жюльен последовал за ним. Клодина снова открыла форточку своего закутка. Виктор бесшумно подкрался к форточке, встал на край крышки погреба и, держа кастрюлю, словно гитару, запел:
Ты в шестнадцать лет мила,
Всех мужчин с ума свела…[3]
Он пел слабым и глухим голосом, довольно хорошо подражая голосу модного певца. Жюльен, стоявший в дверях цеха, подошел ближе. Виктор даже внешне старался подделаться под корсиканца, пригладил волосы и широко раскрыл глаза, смотря невидящим, пустым взглядом. Он продолжал, сильно утрируя:
О Катрина, звук гитар лови,
Слушай, слушай зов любви!..
Какая-то тень мелькнула за занавесками столовой. Виктор замолчал и отступил в глубь двора. Дверь из столовой внезапно раскрылась, и оттуда выскочила взбешенная Клодина с тазом в руках. Жюльен отпрянул назад. Виктор стремительно бросился за ним и захлопнул дверь как раз в тот миг, когда по ней полоснул поток воды. Они услышали, как с двери стекает вода.
— Дурак! Дурак и есть! — крикнула Клодина.
Виктор приоткрыл дверь и успел быстро крикнуть:
Твой убивает сладкий взгляд,
В груди своей таишь ты яд…
Но Клодина уже вернулась в свой закуток. Жюльен смеялся. Виктор снова взялся за нож и с самым серьезным видом возобновил работу.
— А мне что делать? — спросил Жюльен.
— Они сейчас вернутся из погреба, а ты пока помоги мне. Аккуратно отдели присохшие бисквиты и подровняй их вот этим инструментом, он называется «выемка». Смотри, это очень просто.
Жюльен принялся отклеивать бисквиты, лежавшие на больших листах бумаги. Она потемнела и стала ломкой оттого, что постояла в печи. Вооружившись круглой выемкой, отверстие которой было чуть меньше бисквита, он стал подравнивать печенья, округляя их осыпавшиеся края. Виктор сменил миску.
— Теперь будем делать крем с киршем, — объяснил он.
Он снял с полки бутылку, откупорил ее и, зажимая горлышко большим пальцем, вылил несколько капель в крем. Затем поднес бутылку к губам и сделал изрядный глоток. Обтерев края горлышка, он протянул бутылку Жюльену.
— На, выпей.
— Нет, — сказал Жюльен. — Спасибо.
— Ты этого не любишь?
— Не очень.
— Как хочешь.
Виктор отпил еще глоток. Закупорил бутылку и, убедившись, что она плотно закрыта, потряс ею еще раз над кремом, как будто для того, чтобы пропитать его посильнее запахом кирша.
— Вот, — сказал он, смеясь, — покупатель получит сполна за свои деньги, но зато не повредит своего здоровья.
Когда вернулись мастер и Морис, Жюльену велели почистить моечный бак. Он вычерпывал воду ведрами и выносил ее во двор. Бак был кубической формы, и, чтобы вычерпать воду со дна, мальчику пришлось взять консервную банку, а под конец большую губку.
Вода была чуть теплая. Жир застывал, оседая на металлических стенках. Губка стала липкой. Жюльен обвязался фартуком из мешковины, но, несмотря на это, скоро почувствовал, что его брюки намокли. Всякий раз, прежде чем нагнуться и руками достать до дна бака, он глубоко вдыхал воздух и старался не дышать все время, пока стоял склонившись. Но отвратительный запах пригоревшего сала и разлагающихся остатков пищи шел не только из бака, он заполнял все помещение. В цехе не было вентиляции.