Не мог не заметить, однако ничего в поведении человека не изменилось, он так и продолжил ковылять дальше.
Значит, не видел. Как и Зайн.
Скорее всего, подними я тревогу, позови стражников, они бы тоже ничего не увидели. И что, сочли бы меня безумцем? Или решили бы, что это просто дурная шутка?
Позвать младших аль-Ифрит?
Нет, их вовлекать не стоило до тех пор, пока ситуация точно не стала опасной. Старшая Семья клана явно имела отношение к лисам и я, со своим умением видеть, подошел слишком близко к их тайне.
Я продолжал следить за тем, как группы лис с трех сторон приближаются к городу. Людей в селениях они продолжали игнорировать. Когда до городских стен осталось около тысячи шагов, лисы во всех группах одинаково остановились и уселись на землю, обвив длинные ноги хвостами и подняв острые морды, словно видели что-то важное над городскими стенами.
Я ждал, и лисы тоже ждали — по крайней мере, мне так показалось. Но чего именно они могли ждать? Появления вожака? Открытия ворот города? Какой-нибудь магической катастрофы?..
К тому времени как небо на востоке стало из черного фиолетовым я перебрал уже несколько десятков вариантов, однако ничего так и не случилось.
Вернее, случилось, но совсем не то, чего я ожидал.
Небо продолжало светлеть, а лисы — я следил за ними очень внимательно — лисы вдруг начали бледнеть, теряя свою черноту вместе с ночью. К тому времени, как над горизонтом появился верхний край солнца, лисы уже полностью растворились в воздухе, не оставив и следа.
Глава 24
После трех часов сна — именно столько мне удалось отдохнуть перед назначенной встречей с госпожой а-Корак — я отправился на поиски нужной гостиницы.
Город, после ночного веселья, еще отдыхал, так что по улицам я шел практически в одиночестве, любуясь большими нарядными домами, окруженными цветами и зеленью и со стороны выглядящими один уютнее другого.
Нужное место нашлось без труда и внутрь меня тоже запустили легко, стоило назвать свое имя.
Хозяйка труппы лицедеев оказалась требовательным учителем.
— Если ты действительно хочешь научиться скрывать свои истинные чувства, недостаточно только владеть лицом, — она довольно быстро оставила почтительное обращение и перешла на «ты». Поправлять я не стал — мне нужен был результат, а не поверхностная вежливость. — Язык тела выдает человека еще быстрее, чем мимика. Некоторые люди пытаются справиться с этим, уменьшая движения до самого минимума и следя за каждым своим жестом, но это тоже своего рода разоблачение. Идеальный результат — когда все в человеке работает на его роль.
— И этому надо учиться несколько лет, — проворчал я.
— Обычно да, но есть и талантливые самородки. Вдруг и ты из таких, — она засмеялась, показывая, что сама в это не верит, и я криво улыбнулся.
— Впрочем, прежде чем я начну учить тебя деталям, дам один совет. Он, конечно, довольно общий и далеко не каждый может приложить его к реальности. Суть его такая: чтобы в твое притворство поверили другие люди, сперва в него должен поверить ты сам.
— То есть…
— Я покажу на своем примере, — она улыбнулась. — Скажем, мне нужно уверить людей в том, что ты — мой сын, которого у меня похитили во младенчестве, которого я долго и безуспешно искала и вдруг, чудом, обрела вновь, уже взрослого. Это, кстати, довольно распространенный сюжет в пьесах. Посмотри как это выглядит.
Она откинулась на спинку стула и несколько мгновений сидела, прикрыв веки, потом медленно подняла их и взглянула на меня так, будто впервые увидела. На лице отразилась растерянная недоверчивость, изумление, потом губы шевельнулись, глаза раскрылись шире, изумление уступило место надежде, сперва робкой, потом все более уверенной.
Она вдруг резко поднялась с места, шагнула ко мне, одна ее ладонь коснулась моего подбородка, мягко поворачивая к свету, пока ее глаза вглядывались в мои черты. Она несколько раз прерывисто вздохнула, карие глаза заблестели куда ярче, чем прежде, а потом по одной щеке скатилась слезинка.
— Сынок! Это ты? Это правда ты?
— Хватит! — я дернулся в сторону. — Я понял. Прекратите!
Это было слишком…
В груди неприятно сжалось, и я вдруг осознал, насколько сильно хочу, чтобы что-то подобное действительно стало реальностью. Чтобы моя мать, моя настоящая мать, была жива. Чтобы мы встретились. Чтобы она смотрела на меня вот так, чтобы радовалась нашей встрече, чтобы улыбалась и плакала от счастья. А еще — чтобы я ее обязательно вспомнил…
Лицедейка убрала с моего лица руку, выпрямилась, небрежно смахнула с щеки слезу и вернулась на свое место.
— Кажется, я задела за живое? Прошу прощения, это получилось непреднамеренно.
— Лучше, если примеры будут… не такими личными, — проговорил я с некоторым трудом и после ее кивка продолжил: — Значит, вы просто заставили себя поверить? Но как можно принять что-то в виде реальности, а потом так быстро от этого отказаться? Разве это не сложно?
— Сложно, — согласилась она. — Не все актеры на это способны, и даже те, кто может, не всегда хотят вживаться в роль. Это требует больших душевных сил. Когда публика невзыскательна, легче и проще играть поверхностно.
Оставшееся время нашего урока вана а-Корак показывала мне — и требовала от меня повторить — различные жесты, которые, по ее словам, в первую очередь выдавали скрытые мысли и намерения людей. Положение рук, ног, общая поза, наклон туловища, движение плеч и многое, многое другое…
Ближе к концу урока я пришел к выводу, что и раньше, интуитивно, считывал значения всех этих жестов и движений у других людей. Сложность заключалась в том, чтобы использовать это все самому сознательно.
— На сегодня хватит, — сказала она, когда время приблизилось к полудню и из-за окон стали доноситься голоса наконец-то проснувшихся горожан. Потом подняла со стола крохотный колокольчик и потрясла. Через несколько мгновений дверь отворилась и внутрь заглянула молоденькая актриса, которую я видел вчера.
— Принести вам чай, бабушка?
— Да, и две чашки, — потом обернулась ко мне. — У нас на родине всегда было принято пить чай около полудня. Ты ведь никуда не спешишь?
Я покачал головой. Ничего против чая я не имел.
Вскоре внучка ваны а-Корак вошла, неся поднос с изящным фарфоровым чайником, из носика которого поднимался пар, и две фарфоровые чашки из того же набора. Расставила перед нами, то и дело бросая на меня любопытные взгляды, но ни о чем не спросила и удалилась так же молча, как и пришла. Похоже, дисциплина в труппе была на высоте.
— Вчера вечером я поговорила со знакомыми, — задумчивым тоном проговорила а-Корак, аккуратно, кончиками пальцев, придерживая чашку и отпивая небольшие глотки еще горячего напитка. — Порасспрашивала их о вас. А то ведь вы сообщили мне только свое имя и ничего не поведали о себе.
Я взял свою чашку, стараясь держать ее так же, как это делала лицедейка, и поднес ко рту. Отчего-то чаепитие казалось мне частью ритуала, а не просто возможностью освежиться, а в ритуале все действия следовало выполнять правильно.
На слова лицедейки я лишь издал неопределенный звук, показывая, что услышал, и она, чуть улыбнувшись, продолжила.
— Горожане любят сплетничать, особенно когда предметом разговоров оказываются их владетельные господа. А тут такой повод — сестра главы клана, неожиданно для всех восстав из мертвых, вернулась и привезла с собой двух молодых братьев-красавцев, да не откуда-нибудь, а из самого Гаргунгольма. Каких только версий вашего с братом происхождения я не услышала! Народная молва готова определить вам в родню даже самого императора. Кто же вы?
Я снова отпил чая и подумал, что мне нравится его сладковато-пряный вкус и нежный цветочный аромат, а вот расспросы о прошлом, напротив, не нравятся.
Не то чтобы я злился за них на лицедейку — во-первых, ей, как и большинству людей, могло быть просто по-человечески любопытно. Во-вторых, помимо своего актерского мастерства, лицедеи вполне могли промышлять добычей и продажей информации. Идеальная профессия для этого — много путешествуют, общаются с людьми, приятны и умеют расположить к себе. Пожалуй, было бы даже странно, если бы они этого не делали.
— Сейчас мы с братом — гости благородных аль-Ифрит, — произнес я, отвечая на ее вопрос. — Кроме этого никому ничего знать не нужно.
Улыбка лицедейки стала шире, и она поставила чашку на стол, не сводя с меня задумчивого взгляда.
— Кажется, теперь я понимаю, почему тебе так нужно научиться скрывать свои мысли… Позволишь дать совет? — и после моего кивка продолжила. — Когда люди видят, что есть какая-то тайна, то будут пытаться докопаться до ее сути и рано или поздно у них это получится. Куда надежней спрятать секрет, создав двойное дно, где над настоящей разгадкой лежит фальшивая. Дойдя до нее, любопытные решат, что теперь-то они знают правду, и успокоятся. То же самое, кстати, справедливо и для эмоций, которые ты желаешь скрыть. Если они слишком сильны и рвутся наружу, полностью подавить их и закрыть маской безмятежности не получится. Но можно выдать их за что-то иное.
— Например?
— Был у меня знакомый, вынужденный служить господину, которого ненавидел. Так эту ненависть он научился прятать под маской чрезмерной громкоголосой почтительности. Окружающие считали его из всех слуг самым ярым подхалимом.
— И что с ним случилось потом? Ему надоело притворяться, и он нашел другого хозяина? — мне и впрямь стало интересно.
— Нет, больше он никому не служил. Подался в наемники, как только тот господин умер.
Хм, звучало это на редкость подозрительно — так, будто этот самый слуга и помог своему господину умереть.
— Благодарю за совет, — сказал я. Ее идея имела ценность, и я отложил сказанное в памяти, как откладывал все, кажущееся полезным.
Лицедейка налила себе еще чая, отпила и, прикрыв глаза, с явным удовольствием вздохнула.
— Здесь хорошо. И тебе, и твоему брату повезло попасть к аль-Ифрит.