В чужом небе (СИ) — страница 7 из 10

Предательство

Глава 1

Начштаба Хлад обладал просто идеальной внешностью для командира любого звена и служебной категории. Главным образом из-за взгляда. По-рыбьи равнодушные глаза его глядели одинаково и на начальство и на подчинённых, и те, и другие при этом чувствовали себя крайне неуютно. Вот и сейчас сразу два командарма пытались устроить ему разнос, но ничего не получалось. А виноваты были, конечно же, неприятные рыбьи глаза Хлада.

— У нас достанет сил атаковать Болботуна! — надсаживал глотку Будиволна. — Мы сомнём его безо всякой помощи. Зачем ещё тянуть жилы из столицы? Зачем нам небесный крейсер? Без него обойдёмся! Сколько раз твоя же разведка, товарищ Хлад, докладывала – нет у врага сил в небе. Только аэропланы наёмников, а против них у нас имеется пять своих эскадрилий народных воелётов.

— Военлётов после годичных курсов подготовки, не нюхавших толком пороху, на старых «Ньюпорах» и «Альбатросах», помнящих ещё Первую войну, — ледяным под стать имени голосом заметил Хлад, — а против них будут наёмники, привыкшие драться и убивать в небе. Это быстро сведёт всё наше преимущество в небе на нет.

— У Болботуна нет никакой авиации, — резонно заметил Вершило, — а когда дело дойдёт до наступления на гетманскую столицу, к нам как раз и придут подкрепления, без которых вы так отчаянно не желаете отправлять людей в бой.

— Отправлять людей в бой – это ваша прерогатива, — покачал головой Хлад, — я – начальник штаба, и могу только, основываясь на имеющемся у меня опыте, давать вам советы, когда это лучше всего делать.

— Ты нам тут головы своими умными штабными словечками не пудри! — вспылил пуще прежнего Будиволна, которого злость брала от того, что он понял едва ли половину из сказанного, хотя давно уже не был тем станичником, что ушёл когда-то на фронт Первой войны. Он получил образование и закончил военную академию, но такие вот слова, что роняли, бывало, в Гражданскую военспецы, неизменно выводили его из себя. — Ты мне лучше вот что скажи: перед нами поставлена конкретная задача – выбить всю сволочь из Прияворья, и по возможности выйти на прежние границы Народного государства, так или нет?

— Именно так, — кивнул Хлад, — и разработанный мною план подразумевает один мощный удар тремя клиньями, — он снова показал на расчерченную красными стрелками и синими прямоугольниками карту. — В центре – разгромить, не разбить, а именно разгромить Болботуна, так чтобы от его армии и памяти не осталось. Но главный удар будет нанесён именно по городу и именно на флангах. В идеале наши дивизии просто обойдут связанного боем Болботуна, и, не вступая с ним в столкновение, быстрым маршем двинутся на город. Именно эти дивизии будут поддерживать оба наших бронепоезда и небесный крейсер. Этой силой мы добьёмся тотального превосходства. Надеюсь, смысл слова тотальное мне объяснять не надо?

— Мы понимаем, что вы нам говорите, товарищ начштаб, — впервые вступил в разговор Бессараб. — Но не можете ли вы сказать нам – сейчас у нас без крейсера нет этого вашего пресловутого, — он сделал акцент на этом слове, — тотального превосходства? Так ли нужен нам на данном этапе небесный крейсер?

— Быть может и нет, но это лишь на данном этапе. Вы отлично понимаете, что вместе с крейсером к нам придут новые приказы – и на прежних границах мы уже не остановимся. Мы собрали в Прияворье слишком много сил для этого. Наступление надо будет развивать.

— Значит, выходить не только на границы, — произнёс то, что опасались высказать вслух остальные, Бессараб, — но и за них.

Молчание Хлада стало для него лучшим ответом.

Мостик «Народной славы» чрезвычайно нравился маркизу Боргеульфу. Ведь выкупленный народным правительством у воздушных пиратов крейсер был построен на верфях Блицкрига, и не для кого-нибудь, а для самого адмирала Тонгаста. И если внешне хищные, похожие на клинки мечей небесные корабли Блицкрига, выглядели крайне просто, отдавая дань функциональности, то внутри их царил просто имперский стиль. Конечно, относилось это в основном к линкорам и крейсерам первого ранга, таким как флагманский «Дерфлингер».

Боргеульф занял роскошное адмиральское кресло, расположенное позади и немного выше капитанского. Он расположился волне комфортно и был особенно рад тому, что смог, наконец, сменить форму имперского офицера на блицкриговскую. Здесь никто уже не раскроет замысла владык Нижних миров, которые решили снова возвести на престол Урда царя из прежней династии. И сделать это не только при помощи штыков армии генерала Брунике и добровольцев Чёрного барона.

Рядом с маркизом заняли места Сигира и Озо. Оба предпочитали молчать. Вот только в глазах Сигиры маркиз видел сомнения. Он знал, что опытного следователя дивизии «Кровь» приставили к нему, чтобы следить и доклады свои она пересылала непосредственно в столицу. Вот только в последние месяцы, когда их группа трудилась в глубине Урда, делать это не представлялось возможным – отсутствовали нормальные каналы связи с родиной – и потому Сигира вынуждена была оставаться лишь пассивным наблюдателем. А действия Боргеульфа ей совсем не нравились. Маркиз растянул бескровные губы в улыбке. Ему очень нравилось, что сильная женщина бесится от собственного бессилия. Она уже ничего не сможет изменить. Ну а если и попытается, то у него всегда есть верный Озо, который прикончит любого по приказу Боргеульфа. В переделанном владыками Нижних миров оберсубалтерне не осталось ни капли сомнений – подчинялся он только приказам маркиза.

— Вы отработали механизм передачи приказа людям внизу? — в очередной раз спросил Боргеульф и стоявшего немного ниже профессора Боденя.

Светило медицины только кивнул в ответ. Он не желал развивать темы. Сейчас профессора интересовал больше всего самый масштабный из опытов, который он должен был поставить. Пускай многие знания ему были переданы теми, кого склонный к мистической ерунде Боргеульф называет владыками Нижних миров, но и его, Боденя, вклад недооценить нельзя. Это будет его прорыв, его победа, его открытие! Только его – и никакие владыки или тупые солдафоны не сумеют присвоить себе его – и только его! — славу. Профессор уже грезил научными работами и монографиями, лекциями в лучших университетах Континента. Однако для этого нужно, чтобы грядущий в ближайшее время масштабный эксперимент, к которому он готовился долгие месяцы, пошёл именно так, как было задумано.

— Профессор! — повысил голос Боргеульф. — Вы слышали меня?

— Да, отлично слышал, — отмахнулся от него Бодень. — На небольших группах механизм передачи приказов отработан. Я увеличивал расстояние до вдвое превышающего расчётное, как вы и хотели. Однако вы отлично понимаете, маркиз, что опытов с таким количеством, как мы имеем сейчас, конечно же, не проводилось. Это будет в некотором роде первый раз, и я не могу с уверенностью говорить о результатах. Вас удовлетворит такой ответ?

— Нет, профессор, — честно ответил Боргеульф, — но я понимаю, что лучшего, всё равно, не получу.

Бодень в ответ только плечами пожал. Он был слишком увлечён предстоящим экспериментом.

— Как быстро мы достигнем точки прибытия? — теперь Боргеульф обратился к капитану крейсера.

Тот сидел в кресле ниже него, и отвечать вынужден был не слишком вежливо, повернувшись спиной. Однако это ничуть не смущало ни его, ни маркиза.

— Расчётное время прибытия не поменялось. В восемь утра следующего дня мы прибудем в место расположения главных сил командармов Бессараба и Будиволны.

Оставалась последняя ночь. Последняя ночь перед тем, как все планы маркиза, наконец, начнут исполняться. Он работал над ними не покладая рук несколько долгих месяцев. Он забывал часто о еде и сне, в его рабочем кабинете сутки напролёт горел огонь. Не меньше времени чем там, он проводил в комнате, связывающей его с Нижними мирами, откуда вещали ему владыки. И вот теперь пришла пора узнать – чего же стоили все эти усилия. Он поставил на карту всё. Победит – вознесётся так высоко, что и генерал-кайзеру не снилось, а проиграет… Об этом лучше не думать. И маркиз гнал от себя все дурные мысли. Он приложил все усилия, и теперь просто обязан победить, иначе быть просто не может. Его железная воля преодолеет все сопротивления, какие только могут возникнуть на пути, и приведёт его – маркиза Боргеульфа – к поставленной цели. Просто потому, что иначе быть не может. Точка.

В последнюю ночь нет места для сомнений и колебаний.

После начала пускай и вялых, но хоть каких-то боевых действий, встречи с командиром молодогвардейцев оправдывать стало проще. Тем более что Духовлада назначили комодом – сиречь командиром отделения. Предыдущий получил две пули в грудь от черношлычников, что ни день устраивавших лихие кавалерийские налёты на ближние тылы народников. Рубаки Будиволны и Бессараба дрались с ними до последней капли крови – пленных не брали и сами в плен не сдавались. После страшных схваток их на земле, прихваченной первыми заморозками, оставались лишь окровавленные трупы. Из комодов Духовлад быстро вырос до замкомвзвода, а после и замкомэска. Его ценили как опытного человека – ветерана Гражданской войны, у которого и командный опыт имелся. А из-за дружбы, что он водил с начдивом молодогвардейцев Кудряем, Духовлад стал кем-то вроде неофициального связного между эскадронами Конной армии и Молодой гвардией. За что его весьма ценили – потому что таких вот мостиков между соединениями растущего Прияворского фронта было очень и очень мало.

Они сидели в несильно протопленной избе – обоим давно уже не страшен был самый сильный мороз, даже тот, что сковывает руки-ноги на Урдском севере. Перед ними на столе стоял давно остывший чугунок с картошкой да пара бутылок местного первача – какая встреча боевых командиров без него обходится. Но хозяйка, у которой квартировал Кудряй, всегда удивлялась тому, что тот не пьёт вообще, да и ест очень мало. Хотя продуктами начдива снабжали хорошо, и большая часть их доставалась именно хозяйке и её детям. Она и не жаловалась, но про себя дивилась странному человеку, и не удивлялась рассказам других о том, что, мол, молодогвардейцы все странные. Почти не едят, вовсе не пьют и не курят, и, главное, сами-то парни хоть куда, а до женского пола совсем не охочие. Многие ведь местные бабёнки давно уж соскучились по мужской ласке и не против были бы, притисни их молодые парни в новенькой форме с красными разговорами в тёмном углу да к тёплой стенке, а то и вовсе затащи на сеновал – не всё ж с бандитами потасканными жизнью да войной народармейцами баловаться. Но молодогвардейцы проявляли прямо-таки несвойственную их возрасту сдержанность, на самые прямые намёки не реагировали никоим образом – и многих женщин это начинало заводить по-настоящему. Вот только парни из Молодой гвардии оставались крепки духом и глухи к почти явным предложениям прогуляться на сеновал. Тогда о них пополз слух, что они-де все скопцы и им всё на свете пообрезали, чтобы только о войне думали. Вот только слухи эти быстро пресекались уполномоченными, и пресекались весьма жёсткими, на грани жестокости, мерами.

— А тебе не кажется, что там, — Духовлад сделал неопределённый жест левой рукой, — заигрались? Скидываем царя, делаем Революцию, поднимаем целый народ, а после сами же возвращаем царя на место. Да ещё и на чужих штыках его собираемся в столицу вернуть.

— Ты отлично знаешь, что в Урде всё пошло не так после Революции, — ответил ему Кудряй. — Наших ставленников быстро оттеснили от власти, а потом и вовсе начали ставить к стенке. Мы собирались опираться на молодую военную аристократию, а получили диктатуру даже не мелких лавочников, а рабочих с заводов – малограмотных людей, ведомых кликушами и вчерашними террористами.

— Если бы всё было так, как ты говоришь, с властью народников покончили бы очень скоро. Но они сумели отстоять её и против интервентов, и против Адмирала, и Чёрного барона. Они уничтожили или выгнали из страны всех, кто мог помешать им. Вспомни, какие были потери среди герметистов, мы ведь только сейчас кое-как восстанавливаем их. Да и то благодаря появлению уже народной аристократии, которой вдруг стало нечего делать, кроме как руководить мелкими предприятиями и трестами. Раньше в орденах сидели князья, бояре и прочие титулованные особы, а теперь кто? Начальники трестов и жёны директоров заводов. Это же просто смешно – они не понимают и половины того, о чём говорят им на собраниях.

— Ну, — развёл руками Кудряй, — аристократы вряд ли понимали больше – Корпус Герметикум не предназначен для средних умов, из которых состоят все ордены. Их главная задача отбирать тех, кто способен понять большее, а уж ты сам знаешь – такие есть и среди аристократов и среди жён директоров заводов. Последние бывают иногда даже полезнее первых.

— Но мне всё равно не нравится новая авантюра, которую затевают тут, в Урде. Ведь уже сколько раз обжигались именно на этом государстве. Адмирал получил такую поддержку, а был убит агентами стражи в столице Котсуолда. И там же погиб один из лучших наших оперативников в этом мире. Потом был полный разгром, который учинили на Катанге, и ты знаешь, чего нам стоило восстановить этот комплекс.

— А ведь именно благодаря ему мы можем, наконец, осуществить задуманное. Хотя без профессора Боденя, конечно, мы бы не достигли столь высоких результатов. Его вклад в разработку проекта «Молодая гвардия» нельзя недооценить.

— Результаты, в общем-то, случайного совпадения. Не попробуй блицкриговцы сделать на основе переданного им материала отравляющее вещество, ничего бы не было. И после всю основную работу вёл именно профессор Бодень, а вовсе не наши учёные, которые до того не один год работали с материалом.

— Не забывай, что физиология местных отличается от нашей, поэтому ничего удивительного нет в том, что именно местные врачи сумели получить более разнообразные эффекты воздействия материала на людей, населяющих этот мир.

— Знаешь, — мрачно заявил, резко меняя тему разговора, Духовлад, — из всех моих приключений в этом мире я вынес один главный урок. Местные способны преподнести нам множество весьма неприятных сюрпризов. И первые в этом именно урдцы, а мы вот раз за разом лезем к ним, обжигаемся, теряем людей и базы, но лезем с тупым упрямством.

— Никакого тупого упрямства нет, — отрезал Кудряй. — Мы бы давно отказались от всех планов на Урд, ограничившись Блицкригом на Континенте. Это государство нам удалось почти полностью подчинить – и милитаристический настрой его вполне подходит для создания нашего передового плацдарма в самой развитой части этого мира. Жёлтая империя фактически в наших руках – там давно уже строят базы, и готовят флоты раболовов, отправляющихся в регулярные рейды за Стену – в Степь и Порту.

— Но в чём же тогда уникальность Урда?

— Не самого Урда, а Катанги. Только там можно строить устойчивые каналы связи между нашими мирами. Потеря комплекса едва не сорвала нам программу работы в Жёлтой империи и в Блицкриге. Только несколько месяцев назад, когда нам с помощью Боргеульфа удалось восстановить работу каналов, мы снова стали восполнять потери среди наших агентов здесь. Именно поэтому Урд должен быть нашим – и только нашим. И если для этого придётся свергнуть царя снова и посадить на трон… да кого угодно… мы приложим к этому все усилия. Без Урда нам никогда не закрепиться в этом мире. Теперь всё ясно?

— Да, всё, — кивнул Духовлад, — и мне жаль, что всё сошлось на Урде. Сюрпризы, которые нам преподносят здесь, слишком неприятны.

— Значит, мы должны свести саму возможность преподнесения нам этих самых сюрпризов к нулю.

— Если бы это было возможно – никаких сюрпризов бы не было на свете.

Духовлад рассмеялся – негромко и как-то очень грустно. И от этого смеха Кудряю стало совсем не по себе.

Глава 2

Готлинд пялился на князя Росена, и выглядело это уже почти неприлично. Хорошо хоть кроме нас с Гневомиром этого повышенного интереса к здоровяку никто не замечал. Все были слишком поглощены пламенной речью кандидата в цари. Казалось, он едва удерживается от того, чтобы начать потрясать кулаками. Однако и без этого всем, выстроившимся на центральной площади города, который уже никто не называл гетманской столицей, становилось понятно – его будущее величество пребывает в страшном гневе. За его спиной замерли двумя изваяниями Чёрный барон и Гетман в своих неизменных чекменях, а ещё дальше – князь Росен и Бушуй Ерлыков, не изменившие мундирам царской армии.

— Слушай, Готлинд, — шепнул ему Гневомир, — ты в нём сейчас дыру просверлишь взглядом. Это уже переходит все нормы приличия.

— Я его знаю, — тихий голос летуна звучал задумчиво, наверное, от задумчивости он и говорить стал по-имперски, — но не могу вспомнить откуда. Вот только я голову готов прозакладывать, что знаю его. Я его видел, но он был не таким – другим. Хотя и здоровым, но другим. И при других, совсем других обстоятельствах. Но где это было – где…

— Да тише ты, — осадил его я. — На нас обращать внимание скоро будут.

Готлинд замолчал.

Кандидата в цари на выстроенной на скорую руку трибуне сменил Чёрный барон. Он точно так же грозил и обещал все мыслимые казни на головы тех, кто виновен в гибели цвета добровольческого движения. Обещал, что в честь погибших будут названы полки в созданных недавно дивизиях. Значит, будут теперь не только дроздовцы, вешняковцы и бельковцы, но и хрипуновцы, второвцы и боровинцы. Последних, уверен, станут за глаза боровами звать, как тех же дроздовцев – дроздами, и это станет поводом для дуэлей. Уж до этой забавы наше офицерство охоче в любые времена – мне ли не знать. Особенно теперь, когда дуэли запрещены.

— Следствие идёт полным ходом, — закончил речь Чёрный барон, — подключены лучшие кадры, и я уверен, в самом скором времени преступники предстанут перед судом.

— Быстренько найдут крайних и поставят к стенке, — буркнул я. — А настоящего убийцу не схватят никогда.

— Ты так уверен в собственной безопасности? — глянул на меня с сомнением Гневомир.

Говорить на подобные темы в строю, пускай и в задних шеренгах, да ещё и по-имперски, было с одной стороны крайне опрометчиво. С другой же, можно быть уверенным, что тебя никто не подслушает. Вокруг достаточно шума, который принято называть фоновым. Кроме нас ещё много кто негромко переговаривается, создавая его, так что услышать можно лишь ближайших своих соседей по строю. А моими были Гневомир и Готлинд.

— Лучшее доказательство – князь Росен, — ответил я. — Он уж точно знает, кто виновник гибели полковников, но молчит. И делает вид, будто меня на свете вовсе нет.

— Значит, у него своя игра, — пожал плечами Гневомир. — Но мы теперь знаем главное – в окружении претендента на престол есть агенты нашего врага.

— Но мы не знаем, что с этим делать, — сказал я.

Кое-как доковыляв до своих, я рухнул на койку и отключился ещё почти на полтора суток. За это время организм мой сумел привести себя порядок, и доктор, осматривавший меня в госпитале, только диву давался скорости выздоровления. К сбору всех войск Урдской армии я уже держался на ногах и вполне мог встать в строй вместе с остальными летунами нашей эскадрильи. Не особенно удивился я присутствию на сборе князя Росена – почему-то после его визита к командиру гайдамаков я был почти уверен, что он по меткому выражению Гневомира, агент нашего врага.

Но что меня удивляло особенно сильно – так это тот факт, что князь не прикончил меня, пока я валялся в госпитале. Ведь я был полностью в его власти – почти беспомощный, перемолотый его кулаками, прикованный к койке. Но он так и не пришёл, чтобы закончить начатое в той проклятой слободке.

— И всё же я его знаю, — снова прошипел себе под нос Готлинд. — Знакомое лицо… Но где, где, где я мог видеть его.

Чёрный барон, назначенный главнокомандующим, отдал приказ расходиться, и мы начали группами покидать площадь. Всем сразу было не разойтись и, чтобы избежать давки, мы не особенно спешили. Тем более что сейчас, когда общий гвалт усилился, можно было продолжить разговор.

Претендента на царский престол окружили телохранители в зелёной форме – теперь они сопровождали его всюду – и таким кортежем они прошли до автомобилей. Их было пять – три для царя, Чёрного барона и Гетмана – ещё в двух ехала охрана. Кроме того их сопровождал теперь внушительный конный конвой уже из блицкриговских улан, посверкивающих на предзимнем солнце остриями пик.

Мы медленно шли к ближайшему выходу с площади. Рядом шагали остальные летуны эскадрильи во главе с Бригадиром и Аспирантом. Вряд ли кто из них многое понял в пламенных речах, произносимых с трибуны, однако приказ командующего был один для всех. Прибыть и слушать, а уж насчёт понимания никто особо не заботился. Главное, показать единство армии, готовящейся выступить в поход против народников и последних гайдамаков Сивера.

Волею судьбы мы оказались рядом с группой офицеров в форме адмиральской директории. Они носили царскую ещё форму, чем отличались и от добровольцев, только нарукавные нашивки у них заменяли погоны, отменённые ещё в первые дни Революции.

— Жалко Вепра с нами нет, — долетел до нас обрывок их разговора. — Вот уж рубака был каких поискать.

— Да, — подтвердил другой офицер сгинувшей вместе с Баджеем Директории, — и мужичьё вокруг себя собирать умел. Чуяли в нём барина. Да эта образина его… Как бишь его звали-то?

— Избыгнев, — выпалил неожиданно громко Готлинд. — Это Избыгнев!

На него обернулись, поглядели с удивлением. И мы с Гневомиром, и шагающие не так далеко офицеры Директории.

— Ну да, — кивнул один из них, — так его и звали. А вы имели какие-то дела на Севере?

— Имел, — кивнул Готлинд, явно старающийся выйти как можно скорее из неловкого положения.

— Уж не снабжали ли вы Аврелия Вепрева из Баджея? — тут же задал новый вопрос офицер Директории. — Я кажется смутно припоминаю вас среди наших летунов.

— Да, — ухватился за соломинку Готлинд. — Я квартировал у Божирадовых.

— Я знал одного из них, — как родному обрадовался Готлинду офицер. — Погиб парень, когда косорылые налёт устроили. Он с местными их сдержать попытался – да куда там. Крестьяне князя Масхождана разбежались при одном виде народных конников. Сколько их ни натаскивали, как ни вооружали, а они крестьянами остались.

— А папаша его гад был, — с неожиданной злостью почти выплюнул второй, — всё про косорылую амнистию говорил. Мечтал вернуться на родину и служить косорылому государству.

На этом мы разошлись – дорога к дому, где жили офицеры Директории, вела в противоположную от наших квартир сторону. Но Готлинда просили напоследок обязательно заглянуть и вспомнить за бутылочкой баджейские времена. На нас с Гневомиром, как друзей летуна, это приглашение также распространялось.

— А теперь может объяснишь, в чём дело? — спросил у него на редкость едким тоном Гневомир.

— Когда эти двое заговорили о Вепре, я понял, где видел князя Росена, — начал Готлинд, но тут его перебил услышавший наш разговор Оргард, тот уже научился немного понимать по-урдски и был рад всем продемонстрировать свои познания.

— Да какой он князь, — встрял Оргард в наш разговор со своей обыкновенной непринуждённостью, — он же типичный фюрст блицкриговский, а князем его назвали, чтобы не резало слух. Фюрст и вдруг при урдском царе состоит.

В его словах была известная доля истины – вот только я слабо представлял, для чего нам нужна эта информация. Являлся ли Росен урдским князем или блицкриговским фюрстом – главное, он был нашим врагом. И врагом крайне опасным, так как убить его было почти невозможно.

— Ты тоже должен его помнить, Гневомир, — не обратив особого внимания на слова Оргарда, заявил Готлинд. — Помнишь тайгу и Вепра. Его правую руку, Избыгнева, мужика громадного с диким лицом, который и не говорил толком, а рычал.

— Это ему Вепр сам саблей голову развалил, — припомнил Гневомир, — с пятого удара. Он же зверообразное чудовище был – этот Избыгнев. Никто и не думал, что он говорить умеет, пока рта не раскрыл.

— Но ты же помнишь, что говорили о нём тогда ещё в столице Котсуолда. Ведь ясно же, именно Избыгнев руководил бандой, и зверообразный вид ему для этого подходил как нельзя лучше. Теперь же он побрился и остриг волосы – потому и вид имеет вполне княжеский.

— К тому же, — развил мысль Гневомир, — такого как он вряд ли можно прикончить саблей. Их надо жечь – только так и убьёшь.

— Теперь ты понимаешь, Гневомир, — в голосе Готлинда были явно слышны победные нотки. — Это он – Избыгнев, только теперь он правая рука кандидата на урдский трон, а не обычного бандита из тайги.

— Но что это даёт нам? — вмешался я. — Даже если это и есть тот самый Избыгнев, о котором вы столько говорите, это лишь подтверждает то, что мы уже знаем.

— Быть может, сейчас это и ничего не значит, — пожал плечами Гневомир, — но кто знает, как обернётся это знание в будущем, верно?

Теперь уже я пожимал плечами.

Слуга в ливрее с гербом, очевидно принадлежащим князю Росену, смотрелся на фоне нашей казармы просто инородным телом. Он замер на пороге, уставившись с презрением, свойственным всем состоящим в услужении важным господам людям, на стол, за которым азартно резались в карты. И отдельного взгляда был удостоен Оргард, то и дело хватающийся за пистолет. От жутко раскашлявшегося Антракоза слуга решил и вовсе держаться подальше – видимо, всерьёз опасался подхватить заразу. Вот только я был уверен, что приступ у нашего приятеля был наигранным, уж очень вовремя он приключился.

— Я прошу прощения, но мне нужно увидеть летуна по имени Ратимир Телешев, — заявил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Что вам понадобилось от моего офицера? — поднялся из-за стола сам Бригадир.

В тот день он присоединился к нам, что вообще-то было редкостью – командир почти никогда не снисходил до карт. Сказалось, видимо, затишье, длящееся уже почти неделю. Мы не поднимались в воздух даже для разведки, как будто обещанное Чёрным бароном наступление на Болботуна, а после и на народников, откладывалось, по крайней мере, до весны.

— Он имеет честь быть приглашённым к князю Росену, — ответил с ещё большим высокомерием в голосе ливрейный слуга. — Я здесь для того, чтобы передать означенному господину Телешеву приглашение князя лично в руки.

— А с какой целью желает означенный князь видеть одного из моих офицеров? — в тон ему поинтересовался Бригадир.

— Об этом он мне не сообщил.

— Решать тебе, — обратился ко мне Бригадир. — Этот князь не может приказывать тебе – ты всё-таки мой офицер, да и контракт у нас с Блицкригом, а не с урдским царём, и уж точно не с князем.

— Князь, — напомнил о себе слуга, — не приказывает, он приглашает господина Телешева к себе.

— Я пойду, — кивнул я Бригадиру, тоже поднявшись из-за стола. — Вряд ли моей жизни может что-то угрожать, верно? Да и интересно, чем это я так заинтересовал целого князя, чести быть знакомым с которым я не имею.

— Если что, мы знаем где тебя искать, — усмехнулся Бригадир. — Не вернёшься до ночи, пускай князь готовиться к налёту на свой дом. Мы от него камня на камне не оставим.

— Я передам ваши слова князю, — не моргнув и глазом, ответил слуга.

— Дайте мне десять минут на сборы, — сказал ему я. — Где вы будете ждать меня?

— Вас ждёт автомобиль князя.

Княжеский слуга коротко кивнул всем сразу, и вышел из казармы. Он даже спиной умудрялся буквально излучать облегчение по поводу того, что покидает наше скромное пристанище.

— Ты не подумай, — сказал мне Бригадир, — я не шутил, когда говорил, что устрою налёт на дом этого князя Росена, если ты не вернёшься к полуночи.

— Значит, я знаю, сколько времени у меня есть.

Ливрейный слуга заявился к нам поздним утром, а потому времени мне вполне хватало.

Я переоделся в купленный ещё в столице Нейстрии мундир и вышел из казармы. Автомобиль ждал меня тот самый, на котором Росен катался по городу. За рулём сидел шофёр в чёрном кожаном пальто и перчатках с крагами, живо напомнивший мне о годах службы в страже. Слуга расположился на переднем сидении. Мне же оставалось просторное заднее, где я и расположился со всем возможным комфортом.

Автомобиль был самой новой конструкции, и часть тепла двигателя, по всей видимости, отводилась в салон, обогревая его. Поэтому несмотря на первые заморозки внутри было достаточно комфортно даже в мундире при расстёгнутой шинели. Слуга тоже расстегнул своё драповое пальто, украшенное гербом князя. Такой же красовался и на бортах автомобиля.

Ехали мы плавно и быстро, за окнами мелькали пейзажи города, медленно приходящего в себя после осады, устроенной гайдамаками. Теперь, благодаря разъездам лёгких кавалеристов Блицкрига из окрестных деревень снова начали стекаться в город продукты. Конечно, по предзимнему времени было их немного, однако голод теперь нам не грозил точно. Пары сожжённых без жалости деревень, где крестьяне попытались припрятать продукты, вполне хватило для наглядного урока. Сарафанное радио оказалось как всегда на высоте – и о судьбе деревень уже на следующий день знала вся округа. Равно как и о том, что гайдамаков лучше выдавать, потому что силы за ними больше нет.

Дом князь, конечно, занимал отдельный – основательный особняк, когда-то принадлежавший, наверное, зажиточному купцу, чуждому чувства прекрасного. Весь он был какой-то угловатый, приземистый, украшенный уродливой лепниной, которую местами сильно повредили осколки снарядов и пули. Новенькие оконные рамы и чистые стёкла смотрелись какими-то почти инородными телами на фоне щербатых стен, почти как ливрейный слуга у нас в казарме.

Автомобиль остановился у порога, и мы со слугой выбрались из него, а шофёр покатил дальше – наверное, в гараж ставить. Мы же поднялись по трём ступенькам, тоже пострадавшим от войны, прошедшейся через город, и слуга с важным видом дважды ударил в дверь молотком. Нам открыла барышня, одетая классической горничной, я не видел ничего подобного уже много лет. Я сейчас как будто вернулся едва ли не в собственное детство. Ведь только тогда, наверное, ещё можно было застать подобные вещи. После всё съела бесконечная война, и окончательно добила Революция.

— Князь ждёт вас в кабинете, — заявил ливрейный, сбрасывая пальто на руки горничной. — Я провожу вас.

Однако возникла небольшая заминка. Я решил не кидать шинель горничной – как-то отвык я от подобного обращения, и сам повесил её. Сверху пристроил фуражку. Ливрейный в это время стоял, нетерпеливо постукивая каблуком.

— Я, знаете ли, человек самостоятельный и в слугах не нуждаюсь, — на ходу бросил ему я. — Армия этому хорошо учит.

Ливрейный предпочёл сделать вид, что не услышал моих слов.

Он проводил меня в кабинет князя, снова с важным видом дважды стукнул, но теперь уже костяшками пальцев, в массивную дубовую дверь.

— Входите, Ратимир, — раздалось с той стороны. На слугу приглашение явно не распространялось.

Я опередил его, сам открыв себе дверь, сделал это единственно чтобы позлить, и шагнул в кабинет.

Князь поднялся со стула и сделал мне весьма радушный приглашающий жест. Меня это удивило до крайности. Ведь я ожидал чего угодно – вплоть до пули прямо с порога и того хитрого камина, о котором мне рассказывал Гневомир. Но уж точно не улыбки на губах князя Росена и не проявления радушия. Честно сказать, меня это напугало, как и всякое непонятное поведение.

— Сразу прошу простить за инцидент, произошедший в той проклятой слободке, — заявил князь. — Присаживайтесь, нам надо будет о многом поговорить, и о нём в том числе.

— Времени у нас ровно до одиннадцати вечера, — сразу предупредил я. — Наш командир заявил, что устроит налёт на ваш особняк, если я не вернусь в казарму к полуночи.

— Хорошо иметь друзьями головорезов из эскадрильи «Смерть», — совсем не натянуто усмехнулся Росен. — Я уверен, что Бригадир именно так и поступит, и к девяти вечера все летуны эскадрильи будут сидеть в кабинах аэропланов, готовых разнести этот дом по камешку. Я всегда восхищался людьми подобного склада – за своих он готов пойти против всего света. И я рад, что вам удалось не просто подобраться вплотную к двум нашим врагам, но и стать для них своим человеком. Ваше внедрение в эскадрилью для того, чтобы контролировать Гневомира и Готлинда, можно считать просто образцовой операцией.

Только тут я понял, что князь принял меня за своего – и не просто кого-то из завербованных втёмную жителей нашего мира, а агента из неведомого мне мира наших врагов. Я ступил на очень тонкий лёд – одна ошибка и я мигом окажусь в том самом хитром камине. И перспектива налёта эскадрильи «Смерть» Росена не остановит. Ему-то лично мало что угрожает – налёт он переживёт, а сменить дом и набрать новых слуг не так и сложно.

— Мне это стоило очень многого, — сказал я. — И под конец я почти разуверился в успехе операции по внедрению, когда застрял в Бадкубе во время атаки блицкриговцев и налёта.

— Да, каша в Бадкубе заварилась славная. Мы хотели подарить Блицкригу его нефть, а в итоге потеряли флагман эскадры раболовов и довольно талантливого командора.

— Раз погиб, значит, не так и талантлив был, — пожал плечами я.

— Мы не вправе разбрасываться людьми, — отрезал князь со льдом в голосе. — Хардагар не должен был гибнуть в небе над Бадкубе.

— Он недооценил противника… Однако мы слишком увлеклись этой темой. У нас достаточно дел в настоящее время, чтобы разбирать чужие ошибки в прошлом.

— Тут вы правы, — кивнул князь. — У нас не слишком много времени, как сегодня, так и вообще. Поэтому перейду сразу к сути дела.

Он сложил ладони вместе, будто злых духов отгонять собирался, а после произнёс:

— Мне здесь не хватает наших людей. Я знаю, что большинство сосредоточено сейчас в столице Народного государства и в районе комплекса на Катанге. В остальных местах мы полагаемся на герметистов, но в том деле, что я изложу вам им доверять нельзя никоим образом. Оно слишком важно для нас. Мне нужен опытный летун, а среди герметистов в окружении царя таковых не имеется. Бойцы есть, мистиков сколько угодно, а вот того, кто смог бы сесть за рычаги аэроплана, нет. И потому сама судьба свела нас в этом городе.

— Только для начала вы вышибли из меня дух, — ввернул шпильку я, и тут же почувствовал, как лёд под моими ногами предательски затрещал.

— Вы имеете право так говорить, — после короткой паузы выдавил Росен. — Но поймите и меня – наши тела рассчитаны на многое, однако повреждения головного мозга могут нести для нас определённые последствия. Бывший хозяин прииска на Катанге Вепрев, при котором я был правой рукой, раскроил мне голову саблей, для начала прострелив её из револьвера. Поверьте, далеко не самые приятные ощущения. И теперь со мной приключаются иногда своего рода припадки, когда полностью утрачиваю контроль над собой. Под один такой вы и попали, прошу ещё раз меня простить за него, и давайте раз и навсегда закроем эту тему.

— Безусловно, — подтвердил я.

— Что же касается вашего дела, — вернулся к теме князь, — то мне нужен опытный и умелый летун, который отправится на аэроплане в тыл народников, чтобы доставить туда одну важную персону для переговоров. Личность скрывать не буду – надобности нет, это Бушуй Ерлыков. Также вам надо будет прикрывать его во время переговоров. Не стану скрывать – Бушуй великолепный стрелок, однако кто-то же должен защищать его спину. Да и без летуна ему никак не добраться до нужного места. Мы не можем рисковать и ждать недели, пока он проберётся через две линии фронта, пускай и в нынешнее затишье, а после вернётся с ответом.

— На каком аэроплане полетим? — тут же спросил я. — Велика вероятность, что нас собьют, если не наши, то народники уж точно.

— Как раз наоборот, — позволил себе усмехнуться Росен. — Для вас подготовлен «Народник» несколько недель назад приземлённый в окрестностях города. Его отремонтировали и держали в резерве как раз для такого дела. Так что беспокоиться стоит о том, чтобы вас не сбили как раз с нашей стороны. Но это на обратном пути – туда вы полетите следующей ночью, по всему маршруту наших аэропланов в небе не будет, ну и народники должны будут принять вас за своих. С возвращением, конечно, сложнее, но тут уж ничем не помочь, придётся вам положиться на удачу.

— Если переговоры в тылу народников пойдут не так, то вряд ли мы вернёмся назад, — философски заметил я.

— Переговоров не будет, — отрезал князь Росен. — Вы с Бушуем отправляетесь, чтобы подать сигнал нашим людям, что пора начинать действовать. Вас встретят, примут сообщение, и вы сразу отправляетесь обратно.

— Значит, всё уже готово, — кивнул я.

— Да, — ответил князь, — и скоро мы будем в столице, а царь снова сядет на престол.

Не могу сказать, что эта новость обрадовала меня.

В нашу казарму я вернулся задолго до темноты. Встречали меня, почему-то, прямо как героя. Даже после моего чудесного спасения мне так не радовались, как сейчас. Странно, ведь никто не знает, кто таков князь Росен, визит к нему, да ещё и оставленный с помпой, вряд ли мог представлять для меня какую-либо опасность. Но меня хлопали по плечам, а Бригадир даже крепко обнял.

— Как это понимать? — удивился я.

— Вы что же, не знаете ничего о князе Росене? — удивился не меньше моего Бригадир. — Он же начальник контрразведки при урдском царе. Много кого подобно вам приглашали в его особняк, даже столь официально, со слугами и автомобилем, и они уже не возвращались.

— А тела их находили где-нибудь в слободках или они всплывали из реки? — усмехнулся я.

— Да нет, — покачал головой Бригадир. — Газет, видимо, ты не читаешь вовсе, а в каждом номере «Ведомостей», что издаются сразу на двух языках, чтобы и мы могли почитать, на последней странице печатают расстрельные списки.

— Сам погляди, — сказал Аспирант.

Он протянул мне газету, отпечатанную на дрянной бумаге, каждую статью в которой дублировали на урдском и на имперском языках. Я сразу же глянул на последнюю страницу – всю её занимал длинный список имён, также отпечатанный на двух языках. И шрифт был довольно мелкий – миньон или петит, я в них не разбираюсь. Навскидку имён было не меньше двух десятков.

— Раньше места хватало для рода занятий, — пояснил Аспирант, — и преступлений, за которые казнены. Потом оставили только преступления, но и их убрали. Скоро, наверное, места на одном листе хватать не будет, и так уже часто печатают внизу, вот видишь, — что список не полный.

— Выходит, двадцать человек в неделю в расход пускают, — покачал головой я, возвращая газету Аспиранту, — отстал я что-то от жизни, надо было раньше газеты почитать. Наверное, не был бы так спокоен, когда отправлялся к нашему главному контрразведчику.

— Скорее, к лучшему, что не читал, — сказал в ответ Бригадир. — И, кстати, не сомневайся, я бы разнёс дом князя по камешку, не вернись ты к полуночи. Я это не ради красного словца говорил.

— Я знаю, — кивнул я, — и князь Росен был уверен в том же.

На этом меня, наконец, оставили в покое. Но теперь мне надо было как можно скорее обсудить всё с Гневомиром. Слишком уж сильно не понравились мне слова князя о том, что в тылу народников всё готово, и осталось только подать сигнал.

Поговорить нам удалось в тот же вечер. Офицеры эскадрильи азартно резались в карты или наблюдали за непередаваемым зрелищем, которое творилось за столом. Оргард был в ударе, уже трижды его насильно обезоруживали, и дважды он вскакивал, громко заявляя, что играть с «этими жуликами» больше не сядет ни за что. Хватало его не больше, чем на пару кругом. Он всегда возвращался, правда, каждый раз громко ругаясь на всех.

Я кратко пересказал Гневомиру историю моего посещения особняка князя Росена, а под конец посоветовал лететь отсюда как можно скорее вместе с Готлиндом.

— Кто-то должен предупредить командование Народной армии в Прияворье. В Будиволне и Бессарабе я уверен полностью – они не могут предать, на них можно положиться.

— Ты не забыл, что я вовсе не в фаворе сейчас на родине, — мрачно заметил Гневомир. — О моём предательстве раструбили все газеты. Меня пустят в расход через пять минут после того, как опознают.

— А кто тебя опознает? — задал я резонный вопрос. — Те, кто читал газеты годичной давности? Да там фото из личного дела, по нему тебя не опознает и опытный сыщик.

— Но кто меня допустит до Будиволны или Бессараба?

— А вот на этот вопрос ответа у меня нет. Зато есть встречный – ты что же, предлагаешь, узнав такие новости, просто сидеть по эту сторону линии фронта и ничего не делать?

— Если сделать ничего нельзя, — усмехнулся Гневомир, — значит, надо делать невозможное. Это была одна из любимых присказок Гамаюна. А что будешь делать ты? Попытаешься угробить Ерлыкова вместе с аэропланом, чтобы сорвать всё дело?

— Не поможет. Если всё готово, то начнут и без сигнала. Поэтому я привезу его на условленное место, и уже там буду действовать по обстановке.

— Действовать по обстановке, — повторил вслед за мной Гневомир. — Сейчас, видимо, это станет нашим девизом.

— Выбора у нас, всё равно, нет, — пожал плечами я.

Глава 3

Я глядел на «Народника» и не мог не порадоваться за Отчизну. Ведь несмотря на годы разрухи и две страшные войны Народному государству удалось сделать то, чего не сделал никто в Царстве Урдском. А именно выпустить собственную – урдскую – модель аэроплана. Да ещё и сразу безразгонника. На обычные модели никто уже не разменивался – все они прошлый век, и устарели с изобретением компактного антиграва.

Вот теперь перед нами с Бушуем стоял выкрашенный зелёной краской аэроплан с заботливо кем-то подновлёнными башенными коронами на коротеньких крылышках и вытянутом, хищном, фюзеляже.

— Я не разбираюсь в аэропланах, — честно признался мой спутник. — Можешь что-нибудь сказать о нём?

— Я никогда не сидел за рычагами этой модели, — пожал плечами я. — Пробный полёт мне запретили, значит, летим на свой страх и риск.

— Радует, что на обратном пути ты уже будешь знаком с ним, хотя бы немного.

Я в ответ только снова философически пожал плечами.

Спутник мне откровенно говоря не нравился вовсе. Он был неприятно заносчивым и до невозможности высокомерным человеком. Из-за манеры вести себя Бушуй отчаянно напоминал мне слугу князя, явившегося за мной в казарму третьего дня. И напоминал так сильно, что мне стоило известных усилий сдерживать улыбку в первые минуты нашего личного знакомства.

— Князь, отчего мне не предоставили более опытного летуна? — обернулся он к Росену, провожавшему нас.

— Тогда вам пришлось бы ждать летуна с той стороны фронта, — не моргнув глазом, ответил князь. — В городе не найти летуна, который был бы знаком с подобной моделью аэропланов. Блицкриговцы вели с ними бои, однако летать на них им не приходилось.

— Это весьма прискорбно, — покачал лысой как колено головой Бушуй. — Мы ставим мою миссию и самую жизнь в зависимость от недостаточно опытных летунов.

Князь промолчал. Видимо, решил не испытывать собственное терпение и дальше, или же почувствовал, что может сорваться. А это для Бушуя было бы чревато весьма неприятными последствиями. Как объяснил мне князь, Бушуй был отпрыском аристократического рода, эмигрировавшим за границу после Революции. Он активно сотрудничал с подобными князю, однако использовали его, как, например, маркиза Боргеульфа, втёмную, играя на страсти ко всему мистическому и непонятному. Бушуй считал Росена посланцем владык Нижних миров, и подозревал, что тот является одним из этих самых владык. Подозрения эти подогревал в нём сам князь, активно подбрасывая мелкие намёки и штрихи к собственному портрету.

— Люди падки на подобного рода мистику, — разоткровенничался со мной Росен, пока мы ждали прибытия аристократически опаздывающего Бушуя. — Им всем, от мелких лавочников до царей, нравится быть причастными к чему-то большому, выходящему за рамки их понимания. Вот на это всех их и ловят. А уж подозревать, что рядом с тобой находится некто, даже неясно толком кто, но скорее всего весьма могущественный, и главное непонятный, это же как будто их самих возносит на те же вершины. Потому я и темню, осталось только имечко позвучнее выдумать из нашей собственной мифологии, да всё никак не соберусь – не до того. Хардагар – командор эскадры раболовов, что погиб в небе над Бадкубе, вон какое себе имя выдумал. Говорил, это демон, обитающий в небе и губящий людей, или что-то в этом роде.

— Но имя ему не помогло, — мрачно заметил я, вспомнив сокрушительный залп «Несгибаемого» и рушащийся на Бадкубе крейсер, выкрашенный в жёлтый цвет, с обломками шипов и обрывками цепей на бортах.

— Он был слишком самонадеян, — без тени эмоций в голосе произнёс Росен. — Котсуолдцы – это не степняки, на которых он охотился, как на зверей, и не крестьяне с той стороны Стены, которые от одного вида его небесного крейсера валятся ниц и ждут своей участи. Он слишком давно не бывал в настоящем воздушном бою, и недооценил врага, а это самая страшная ошибка, какую только может допустить военный.

Нашу беседу прервало появление Бушуя. Он приехал в роскошном по местным меркам автомобиле с собственным шофёром. Правда, одет был так, что от шофёра его отличить было бы сложно. Выглядел он натуральным авиатором с довоенных плакатов. Длинная кожаная куртка, плотные штаны, высокие ботинки на шнуровке, шлем и обязательные очки-консервы, до поры болтающиеся на шее.

— Не боится ездить без охраны? — удивился я тогда.

— Поверьте мне, — усмехнулся в ответ Росен, — никакая уличная банда Бушую не страшна.

А вот знакомство у нас не задалось. Выбравшись из авто, Бушуй обратился непосредственно к князю так, будто меня тут и близко не было. Я сразу понял, что он воспринимает меня всего лишь как безмолвное приложение к аэроплану. И мне это не понравилось.

— Все вопросы относительно полёта стоит задавать непосредственно мне, — встрял я в разговор самым невежливым образом.

Бушуй уставился на меня так, будто впервые увидел. Но князь самым решительным образом подтвердил мои слова. Вот тогда-то Бушуй и поинтересовался моим мнением относительно аэроплана.

— Сейчас выбора нет, — бросил я Бушую. — Забирайся на заднее сидение. С пулемётом обращаться умеешь?

Я намерено обратился к нему на «ты» – и похоже это ввело его едва ли не в ступор. Он долго глядел на меня, а после тихим, но очень злым голосом размерено произнёс:

— Никто не смеет говорить мне «ты».

— Прошу простить, но раз ты обращаешься ко мне подобным образом, то я вполне имею право говорить тебе «ты» в ответ. Телешевым дано такое право царями ещё триста лет назад. Мы даже царям имели полное право говорить «ты» в ответ на их тыканье.

Я прищёлкнул каблуками, коротко кивнул и представился, наконец, Бушую:

— Ратимир Телешев, урождённый дворянин.

Бушуй засопел недовольно, но крыть ему было просто нечем, и он молча полез на второе место. Я же забрался вперёд и бросил через плечо:

— Так что насчёт пулемётов? Князь сказал, ты отменный стрелок, но не уточнял насчёт оружия.

— Я отлично управляюсь с любым, — был мне скупой ответ.

Князь Росен поднялся на крыло аэроплана и протянул мне планшет.

— Маршрут полёта. Там же указано время, когда наших в небе не будет, что весьма важно для вас на обратном пути.

Я поблагодарил его, и скомандовал: «От винта»; князь усмехнулся и спрыгнул с крыла. Команда с массовым распространением безразгонников, конечно, была уже никому не нужна, однако мы, летуны, как все отчаянно рисковые люди, ходящие по лезвию чуть ли не каждый день, держались за подобные традиции. Вроде тех же белых шарфов, которыми щеголяли наверное все летуны во время Первой войны.

Только тут я понял, что начал считать себя заправским летуном, хотя вряд ли имел на это право. Ведь летаю-то без году неделя, пускай и побывал в одном из жесточайших сражений нынешней войны. Как бы то ни было, а я остаюсь всего лишь талантливым любителем, и столкнувшись с профессионалом вряд ли переживу схватку, только если мне будет сопутствовать небывалая удача.

С такими вот самокопательскими мыслями я поднял аэроплан в небо.

Однако полёт наш прошёл вполне нормально. Я строго придерживался курса, указанного на карте, и вёл аэроплан под самой границей облаков. Всегда есть возможность нырнуть в них при появлении опасности. Бой принимать я не собирался категорически. Лишь пару раз мне пришлось спуститься ниже, чтобы проверить ориентиры и удостовериться, что я не сбился с курса.

Бушуй у меня за спиной сидел тихо. Говорить, конечно, всё равно, мы не смогли бы – я вёл аэроплан на предельной скорости, сбрасывая её только когда опускался для проверки курса, и ветер оглушительно свистел у нас в ушах. Собственно, я был только рад этому обстоятельству. Только комментариев по поводу моего летунского мастерства мне не хватало.

Посадочную полосу для нас обозначили рядом хорошо видимых в ночной темени костров. Собственно, хватило бы и пары, но принимающая сторона расстаралась вовсю. Заходить на посадку было одно удовольствие. Я аккуратно приземлился в нужном месте, и почти сразу к нам заспешили тёмные фигуры. Они казались удивительно зловещими в свете ярко пылающих в ночи костров.

Бушуй опередил меня, первым выбравшись из аэроплана, я отстал от него всего на пару минут. Зловещие фигуры приблизились к нам – и теперь их можно было разглядеть. Возглавлял группу высокий человек в серой шинели, остальные были либо, как и он, в шинелях – коротких пехотных или длинных кавалерийских, либо в кожаных куртках. Щёлкнул фонарик – и нам в лица ударил луч света. Я тут же выругался сквозь зубы, прикрыв глаза предплечьем. А вот Бушуй легко смотрел прямо на источник яркого света. Пальцы право руки его быстрым движением расстегнули кобуру, да так ловко, что, наверное, кроме меня этого никто и не заметил.

— Прекратите эти фокусы, — бросил он встречающим с обычным своим высокомерием, — мы не в контрразведке.

— Я должен был удостоверить вашу личность, майор Ерлыков, — ответил ему спокойный, уверенный голос, и фонарь выключили. — Теперь всё в порядке, идёмте к костру.

— Генерал, а посветите-ка на второго, — внезапно вмешался один из спутников генерала в серой шинели. — Мне надо его личность удостоверить.

Мне в лицо снова ударил луч фонаря, и я в этот раз не стал закрывать лица.

— Похоже, вам, майор, — произнёс мрачным тоном спутник генерала, — придётся подыскать себе другого летуна на обратную дорогу. Взять его!

И на меня кинулись три человека в знакомых по службе в страже кожанках.

Два последних предводителя гайдамаков ничем не были похожи друг на друга. Козырь продолжал щеголять в народном кафтане, поверх которого крепил один уцелевший наплечник с почти неразличимым теперь золочением. Кольчуге, взятой как трофей, он также оставался верен. А вот полковник Болботун не изменял военной форме чуть не царских времён – зелёный мундир, золотые погоны, правда, уже с новыми эмблемами, а на носу пенсне. Гнилой интеллигент какой-то, а не гайдамацкий старшина, но своих людей на фронте он держал крепко. Никто из лихих усачей и отчаянно жестоких черношлычников не смел при нём и пикнуть, боясь вызвать ледяной гнев полковника.

— Последние мы остались от прияворской гайдаматчины, — грустно произнёс Болботун, сверкнув в свете чадящей лампы стёклами пенсне. — А хорошо ведь начиналось всё. Всыпали мы перцу и народничкам, и гетманцам, и блицкриговцам. Они от города далеко отойти боялись за фуражом.

— В двух верстах от него уже мои хлопцы хорошо им шкодили, — столь же мрачно отвечал ему Козырь.

Оба уже успели приговорить четверть местного первача, и глаза обоих уже поблёскивали не хуже стёкол болботунового пенсне. Однако спиртное не могло развеять глухую тоску обречённых.

— А теперь мы оказались аккурат промежду народным молотом и блицкриговской наковальней, — продолжил Болботун. — И размажут нас одни по другой очень быстро. У меня снарядов осталось только так – народникам нервы попортить. Патронов, правда, хватает, но самое главное, людей нет. Две недели нас тиф косил – полдивизии моей без всяких боёв на тот свет отправилось. Землянки для тифозных рыли, а после засыпали вместе с людьми, когда там одни покойники оставались. Смешно сказать, но у меня по три винтовки на человека, да по ящику патронов, считай, на каждого. Это даже если твоих орлов всех под ружьё поставить да в седло посадить.

— Не все уже в сёдла сядут – не все. Сожрал нас клятый город. Перемолол да выплюнул. А всё потому, что обложили мы его крепко, да всё никак облога наша в атаку не переходила. Гайдамак не сидением силён, но действием. Надо было брать город – покуда туда, Гетману на помощь, столько силищи не стеклось. Могли мы бить и его стрельцов, и блицкриговцев. А пожаловал бы в город этот царь-государь, когда там мы сидим. Вот была бы потеха. Уж мы бы самостийность ему свою так запросто не отдали б, как Гетман, шкура продажная. И Торопец шкура – со штурмом не торопился, всё ждал чего-то, ждал. Вот и дождался.

— Торопца повесили третьего дня в городе, — заметил Болботун. — Нам тут что ни день с аэропланов сбрасывают листки. И народники стараются, и те, что в городе засели. Листки те хлопцы на самокрутки пускают, но я читаю. Из города листок побольше – там всегда на обратной стороне списки тех, кого из наших изловили в городе, да к стенке поставили или повестили. Вешают, кстати, чаще, в назидание, как там пишут. Вот и Торопец в этот список угодил, аккурат третьего дня.

— Туда ему и дорога, собаке, — окрысился Козырь. — Продал он нас – не врагу, так трусости своей собачьей. Что ещё в тех листках пишут про наших?

— Да что наш спадар атаман Сивер подался за кордон – в империю, прихватив весь наш оставшийся золотой запас.

— Того запасу было-то, — Козырь почти свёл вместе большой и указательный пальцы, наглядно демонстрируя размеры золотого запаса. — И жалеть не о чем.

— Для всех мало, — согласился Болботун, — а одному хватит до конца жизни, ежели не шибко транжирить. Да и немолод уже наш атаман – будет просто век свой доживать где-нибудь в империи. Там, куда война никогда не дойдёт.

— Да и пёс с ним, — махнул рукой на атамана и его золотой запас Козырь. — Мы теперь, считай, все покойники, нам то золото ни к чему.

Расторопный денщик по знаку Болботуна втащил ещё одну четверть первача. Козырь быстро разлил её по стаканам.

— За нас, спадар полковник, за последних гайдамаков во всём Прияворье.

Он подняли стаканы и опрокинули их не чокаясь, будто бы пили на собственных поминках. Денщик, видевший это, несколько раз осенил себя знаками, отгоняющими зло. Негоже это, чтоб живые люди сидели за столом да поминали сами себя.

— Ты, знаешь что, Козырь, бери моих черношлычников. Всех, кто может, сажай в седло. Будем умирать, как гайдамаки. А остальных, кто не сядет, я при орудиях оставлю и в окопах. Отбиваться будем до последнего. Щадить нас народники не станут, потому и мы в плен не сдадимся. Ты ж с конницей потрепли врага сколько сможешь – пусти им кровь, да так чтобы навек запомнили как гайдамаки умирают.

— Пущу, — пообещал Козырь. — Век нас помнить будут.

Мастерство Бушуя как стрелка я оценил в полной мере. Движения его были настолько быстры, что заметить их оказалось почти невозможно. Вот правая рука только расстёгивает кобуру, а в следующий миг в его руках уже два револьвера – коротких, нейстрийских, по шесть пуль в каждом. Но выстрелов всего два – и оба смертельных. Рванувшиеся ко мне парни в кожанках валятся на грязный истоптанный сапогами снег. Крови не видно в неверном свете костров.

За это время я успел только вытащить из кобуры свой револьвер, даже поднять его и то времени не было. Бушуй же замер, наведя на тёмные фигуры стволы своих револьверов.

— Спокойно, — раздался голос человека в серой шинели. — Давайте без лишних нервов. Мне трупы лишние не нужны. Опустите оружие, Ерлыков, я знаю, что вы готовы перестрелять всех нас, но это не выход из ситуации, — он спокойно обернулся стоящим за спиной людям. — А вы, товарищ Духовлад, впредь держите себя в руках. И если уж не думаете, прежде чем команды отдавать, так хотя бы поставьте в известность меня, как старшего по званию.

Он снова повернулся к нам.

— Идёмте к костру, — взмах рукой в куда-то в сторону, — там можно будет нормально поговорить.

Держась на расстоянии друг от друга, однако спрятав оружие в кобуры, мы дошли до костра, о котором говорил генерал в серой шинели. Это был не сигнальный, а вполне обычный костёр, рядом с которым угадывался в темноте силуэт автомобиля, а ещё чуть подальше ходили, похрапывая, несколько стреноженных коней. Рядом с огнём скучали трое в длинных кавалерийских шинелях и богатырках. Увидев генерала, они разом подтянулись, встав по стойке «смирно».

— Вольно, бойцы, — махнул им рукой генерал. — Спасибо за костёр, а то мы совсем задубели, пока ждали наших гостей с неба. Смотрю, вы и чай уже вскипятили – отлично. Объявляю благодарность.

Он присел рядом с костром, протянул к огню руки в перчатках. Я давно уже не ощущал холода, но понимал каким-то образом, что температура сейчас упала сильно ниже нуля. Зима уже на носу, и ночи всё холоднее и холоднее. Один из бойцов зачерпнул ему из котелка, висящего над огнём чаю, и генерал благодарно кивнул ему. Теперь он грел руки о кружку. Поднявшись на ноги, генерал снова обратился к нам.

— Да подойдите вы ближе к огню, что вы всё в темноте жмётесь? Хоть лица друг друга разглядим, как следует.

Мы с Бушуем последовали его совету, да спутники генерала не отстали от нас. Как-то так незаметно получилось, что у нас с Бушуем за спиной теперь был автомобиль, и если что, мы всегда могли попробовать заскочить в него, и дать дёру. Но я бы очень не хотел, чтобы всё обернулось именно таким образом. Ночью на авто далеко не уедешь, даже зная дорогу. И догнать нас конным будет не слишком сложно, а там уже и феноменальное умение обращаться с оружие, которое продемонстрировал мой спутник, нас вряд ли спасёт.

Бойцы, оставленные следить за костром, подкинули в него несколько свежих поленьев, и он загорелся веселей, осветив, наконец, небольшую полянку, где все мы собрались. Наконец, я смог разглядеть лица встречавших нас людей. И не скажу, чтобы они меня обрадовали.

Генералом в серой шинели оказался не кто иной, как Хлад – человек легендарный. Последний защитник контрреволюции, который после нескольких лет эмиграции вернулся в Народное государство. Выходит, верность его оказалась не столь уж крепка.

Но его спутник, одетый в кожаный плащ, привлёк куда большее внимание. Ведь это был командир чоновцев, который едва не отправил меня на костёр сразу после инцидента на Катанге. Я едва удержался от того, чтобы выхватить револьвер снова. Похоже, я пропал. Если уж он шёл за мной от самой Катанги, то теперь уж точно не упустит своего, несмотря ни на что.

— Ваше появление здесь значит только одно, — не собирался упускать инициативу генерал Хлад. — Время пришло.

— Я хотел узнать, прибыл ли небесный крейсер «Народная слава» в расчётный срок? — поинтересовался у него Бушуй.

— Им управляет блицкриговский маркиз, — усмехнулся Хлад, — он уж точно не даст ему опоздать. Во время последнего сеанса радиосвязи со «Славой», она находилась в двух сотнях вёрст отсюда. Значит, завтра утром должна прибыть.

— Тогда, действительно, можно начинать, — кивнул Бушуй. — Войска народников готовы для атаки на позиции Болботуна?

— В полной боевой и рвутся уже, — снова растянул в улыбке бескровные губы Хлад, всё-таки имечко ему очень подходит. — Мне стоит известных усилий сдерживать порывы Будиволны и Бессараба. Опоздай крейсер хотя бы на пару дней – пришлось бы начинать без него. Бравые командармы просто вышли б из-под моего контроля. Меня и так уже пораженцем за глаза зовут, а скоро и контрой величать начнут.

— В таком случае мы должны немедленно вернуться, — заявил Бушуй, но его весьма невежливо перебил командир чоновцев.

— Э нет, господин хороший, я сказал – летуна тебе нового искать придётся. Этот обратно точно не полетит.

И я понял, что вот прямо сейчас и придёт мне конец. Раз и навсегда. Пальцы сами собой скользнули к кобуре.

Ночной полёт. Конечно, очень многие после очерков Виконта, ставшего при жизни легендой летуна-писателя, считают его весьма романтичным. До войны в столице Нейстрии, да и империи тоже, устраивали целый аттракцион с таким названием. Бравые летуны в кожаных куртках и белых шарфах катали впечатлительных молодых людей и парочки под звёздным небом. Это и вправду, весьма романтично.

Совсем другое дело лететь над чёрной землёй, порой не зная, где верх, а где низ. Стороны света – давно уже потерялись. Гневомир, сидящий за спиной Готлинда, давно уже утратил всякую ориентировку. Он слабо представлял себе, как тот может вести аэроплан, сверяясь лишь с показаниями приборов, подсвеченных на панели перед ним. Точно такие же были и в кабине Гневомира, однако он, глядя на них, ничего путного сказать не мог. Но на то Готлинд и летун, чтобы водить аэропланы в самых невероятных условиях. Ведь в эскадрилье он был на очень хорошем счету, и кое-кто отзывался о нём, как о настоящем асе. А этот эпитет от летунов эскадрильи «Смерть» надо заслужить – ведь почти у всех в ней есть опыт Первой войны.

Разговаривать во время полёта Гневомир не стал. Орать в спину Готлинду, пытаясь перекричать шум ветра, глупо – он едва ли услышит одно слово из десяти сказанных. Да и ответит вряд ли. Таким сосредоточенным Гневомир помнил летуна, пожалуй, только во время их перелёта из Соловца в столицу Урда. Хотя сейчас дело было куда сложнее и запутанней.

Они узнали много – и от Ратимира, которому Гневомир до конца не верил, и помимо него. Однако все знания их оказались слишком отрывочны. Они никак не желали складываться в общую картину. До сих пор неясным оставалось, для чего затеяли пришельцы из другого мира всю свою игру. Предводитель их, который погиб на бывшем прииске Вепревых, нёс бред о каком-то Единении и господах господ, о веществе, которое подчиняет людей, делая из них рабов. Тогда Гневомир ещё не отошёл от схватки, на шею отчаянно давил башлык, в котором он спрятал пару ручных бомб, и он с трудом воспринимал бредни человека в белом халате. Ну а после всё как-то стёрлось из памяти – уже и не восстановить в точности слова, хотя вроде бы раньше на такое Гневомир никогда не жаловался.

Вот только после им так и не удалось найти никого, кто был бы хоть как-то связан с этими людьми. Они с Готлиндом вынуждены были покинуть Народное государство – там не простили налёта на секретный объект, особенно вместе с заморскими анархистами. Но на воюющем Континенте отыскать следы врага оказалось вовсе невозможно. И потому Гневомир решил затаиться, подождать, вдруг противник выйдет на него сам. Эскадрилья «Смерть» для этой цели подходила как нельзя лучше. Он сам случайно вышел на одного из её вербовщиков, но благодаря знанию нескольких языков и оперативной хватке быстро выбился практически в лидеры тех, кто ведал в эскадрилье отбором и поиском возможных шпионов. Лучшей должности для избранной цели и придумать нельзя. Только Готлинд иногда принимался жаловаться, что его снова забросило в самое горнило войны, от которой он только и делал, что бежал, бежал, бежал…

— Огни внизу! — крикнул через плечо Готлинд. — Это лагерь народников!

Гневомир подтянулся поближе, и гаркнул почти в самое ухо летуна:

— Уверен?!

— Больше некому! Глянь сам вниз! Слишком много огней!

Гневомир послушно перегнулся через борт. Внизу, действительно, проплывало целое море огней. Гайдамаки после сокрушительного поражения под городом никак не смогли бы выставить такой лагерь. Даже прибегни они к военной хитрости и понатыкай лишних костров, у которых и не сидит никто, всё равно, их не было бы так много.

— А вот ещё! — ткнул рукой вперёд Готлинд. — Видишь, в небе?!

На этот раз Гневомиру пришлось как следует приглядеться. То, что взгляд опытного летуна обнаружил сразу, он увидел лишь спустя пару минут. Что-то большое, даже громадное, то и дел закрывало подсвеченные снизу багровым пламенем костров облака и виднеющиеся в частых просветах между ними звёзды.

— Никак не меньше крейсера! — пояснил Готлинд.

У гайдамаков и аэропланов-то не было, что уж говорить о целом небесном крейсере.

— А вот и лётное поле!

Оно было отмечено чередой ярких костров – промахнуться просто невозможно.

— Нас будут встречать! — крикнул Готлинд. — Ты готов?!

— Всегда! — в подтверждение своих слов Гневомир продемонстрировал ему оттопыренный большой палец.

И тут с земли ударил луч мощного прожектора. За ним ещё один. И ещё. Их аэроплан угодил в классическую паутину, став идеальной мишенью для зенитного огня. Однако никуда уходить Готлинд не собирался. Он заложил плавный вираж, направив аэроплан к земле. Теперь уже всем там должна быть видна их боевая раскраска – черепа и кости эскадрильи «Смерть». Правда, они частенько красовались на бортах у самых разных летунов, весьма популярная символика. Потому и не спешили открывать по ним огонь. Мало ли кто это может быть? Расстрелять всегда успеем. Какую угрозу может представлять для такой силищи всего лишь один аэроплан. Тем более, на небесном крейсере на всякий случай сыграли тревогу, и его прожектора присоединились к тем, что бьют с земли. Теперь уже точно возможному врагу никуда не деться.

Однако Готлинд с отменным хладнокровием завёл аэроплан на посадку, и опустился точно на указанное место. К нему тут же сбежалось несколько десятков человек, однако всех любопытствующих быстро оттеснили крепкие ребята в новеньких шинелях, с винтовками наперевес. Командовал ими парень не сильно старше, на рукаве шинели его красовались знаки различия, говорившие что это комвзвода.

— Кто… — начал было он, но выбравшийся из аэроплана Гневомир перебил его.

— Стража Пролетарской революции, — заявил он, сходу сунув под нос комвзвода основательно потрёпанную красную книжечку служебного удостоверения. — Я должен немедленно видеть командармов Бессараба и Будиволну. Дело государственной важности.

Комвзвода был явно ошарашен таким напором, да и корочка говорила, что перед ним сотрудник стражи такого ранга, что вполне может среди ночи поднять и командарма. А утром, вполне возможно, поставить его к стенке. Так что, по большому счёту, выбора у него не было, он мог только подчиниться этому странному человеку, свалившемуся буквально всем на головы.

— Идёмте со мной, — кивнул комвзвода. — А вашего летуна проводят…

— Он тоже идёт с нами, — отрезал Гневомир, — и это не обсуждается.

Комвзвода только плечами пожал. Ему, в общем-то, было всё равно, один ли отправится нежданный гость к командармам или же вместе со своим летуном.

Оба командира делили единственную в округе жилую избу. Центром лагеря набирающей силу армии стал пожжённый не то гетманцами, не то гайдамаками, не то народниками – теперь уже и не разберёшь кем – хутор. Он и до того был невелик, а сейчас от него осталась всего одна изба да остатки не то конюшни, не то коровника – не поймёшь. Вот в избу, более-менее приведённую в порядок, и заселились оба командарма. Они честно разделили невеликие её помещения поровну, поставив пару кроватей да сундуки с личными вещами. Вещей тех у обоих было не так чтобы сильно много – и Будиволна, и Бессараб были из тех, кто не привык таскать за собой, подобно царским генералам целые сонмища прислуги и возы разнообразных, и весьма «нужных» в походе вещей. Гражданская война приучила все к мобильности, когда частенько приходилось бросать всё и идти в атаку, отбивая неожиданно прорвавшегося противника или, к примеру, спешно отступая перед сильно превосходящими силами, которые опять же неожиданно прорвали фронт.

Вот в эту-то избу и привели Гневомира с Готлиндом. Командармы были полностью одеты, хотя лица их выглядели какими-то помятыми, ясное дело, обоих подняли с кроватей. Только фронтовая привычка спать вовсе не в исподнем выработалась и у Будиволны, и у Бессараба. Поверх слегка помятых рубашек оба накинули мундиры – Бессараб даже застегнулся на все пуговицы. Будиволна же предпочёл остаться так – внешний вид его никогда особо не беспокоил, по крайней мере, пока он находился на фронте.

— Ну и по какой такой надобности к нам стража заявилась? — поинтересовался Будиволна, когда комвзвода доложил о неожиданных визитёрах. Сам молодой командир предпочёл тут же покинуть избу, дабы не навлечь на себя лишнего гнева.

— В вашей армии готовится предательство невиданных масштабов, — сходу заявил Гневомир. Он отлично понимал – информация, которую он сейчас сообщает настолько невероятно, что поверить в неё практически невозможно. И потому выдавать её надо не дозировано, а разом – и в лоб, чтобы собеседник не мог анализировать факты, и вынужден был принимать на веру всё сказанное. — Во главе его, скорее всего, стоит ваш начальник штаба или человек, занимающий столь же высокую должность.

— Хлад, сволочуга! — тут же воскликнул, перебив Гневомира, Будиволна. — Кто же ещё, как ни этот царёв выкормыш?

— И какую должность занимает в армии бывший царский генерал Хлад? — тут же поинтересовался Гневомир.

— Да вот аккурат, как ты сказал, товарищ, начальник штаба он у нас, контра. Ну ничего, мы его теперь на чистую воду выведем – и поставим к стенке!

— Надо отправить за ним бойцов, — куда спокойнее произнёс Бессараб. — Вся эта история может быть вражеской провокацией.

— Да ну, брось ты, товарищ Бессараб, — отмахнулся Будиволна. — Это ж сразу видно, товарищ из стражи, с документами по всей форме.

— Но и Хлада надо сюда пригласить, — гнул свою линию Бессараб, сразу становилось ясно, его вовсе не устраивала роль второго медведя в берлоге, ему давно уже было тесно. — Нельзя сходу обвинять людей в измене, даже Хлада. Ведь его проверяли – и проверяли крепко. И когда он пошёл на переговоры с нашими людьми в эмиграции, и когда назначали преподавателем в Академии, да и теперь, когда на фронт отправляли. А тут является незнамо кто, и кричит о предательстве.

Тут и пыл Будиволны несколько приутих. Он понял, что возможно и лишку хватил, решив сходу поставить Хлада к стенке, и объявив его врагом и контрой. Он сам подошёл к окну и кликнул часового, охранявшего ночью избу. Велел ему как можно скорее привести сюда Хлада.

— Если наша информация верна, — заявил Гневомир, — то Хлада в его палатке не будет. Как раз сейчас он сговаривается с врагами предать народное дело.

— Если всё так, — кивнул Бессараб, — то от него быстро мокрого места не останется. В расход пустить – это несложно, но сейчас не Гражданская, когда мы людей шлёпали почём зря. Это дело и тогда не было оправдано, а уж теперь – и подавно.

— Подождём, — поддержал его успокоившийся уже Будиволна. — А вы пока садитесь, товарищи, садитесь. Ждать нам, конечно, недолго, но всё-таки неудобно как-то – мы сидим, а вы перед нами навытяжку.

Стульев в избе хватало, а потому Гневомир и Готлинд тут же последовали совету, хотя после длительного перелёта сидеть ни одного особо не тянуло. Тело и так сильно затекло после пребывания в тесной кабине аэроплана.

Ждать, правда, пришлось недолго. Хлад явился в окружении нескольких бойцов в новеньких шинелях с красными разговорами. Он по привычке держал руки в карманах, и не вынул их даже в присутствии командармов.

— Ну скажи-ка нам, товарищ Хлад, — снова первым заговорил Будиволна, — что ты скажешь на то, что тебя тут товарищи из стражи в предательстве обвиняют, и в сговоре с врагами народа, засевшими в городе, на который мы со дня на день выступить должны? Уж не потому ты нас задерживал, чтобы дать им там в силу войти, а?

— И вы считаете, что я сейчас из карманов выхвачу по револьверу, и начну в вас палить, чтобы обезглавить армию? — усмехнулся своими тонкими, бескровными губами Хлад. Он нарочито медленно вынул руки из карманов шинели и сложил их на груди. — Славную провокацию против нас учинили предатели. Я ведь бывший царский генерал, уж как тут не поверить в моё предательство, уж кому предавать как ни мне? Ведь нет мне веры, и не будет никогда. А вы знаете, кто тут сидит и размахивает служебным удостоверением?

Будиволна и Бессараб только плечами пожали. Оба старались иметь как можно меньше дел со стражей Пролетарской революции.

— Это – предатель и враг народа Гневомир Милорадов, уже больше двух лет как приговорённый заочно к высшей мере. И у него хватает наглости заявиться в расположение нашей армии, да ещё и обвинить в измене меня.

В избе повисла напряжённая тишина.

Крыть Гневомиру было, откровенно говоря, нечем. Он не знал о вынесенном заочно приговоре, однако понимал, что находится на родине в розыске после нападения на секретный объект на Катанге. Вот только никак не мог подумать, что тут найдётся тот, кто может узнать его в лицо – сумел его в этом убедить Ратимир. А выходит, всё не так гладко, и противник им попался намного умнее, чем они предполагали.

Теперь либо самому выхватывать револьвер, и пытаться прорваться к аэроплану вместе с Готлиндом, либо сдаваться. Оба варианта развития событий не сулили ничего хорошего.

— Меня решили топить по всем правилам, — добавил Хлад. — Подослали человека якобы с той стороны, и тут же отправили к вам, товарищи, ещё пару подставных с новостью о моём предательстве. Вот не найди меня бойцы – завтра же меня в расход пустили бы, и слушать не стали. Верно я говорю, товарищ Будиволна?

Командарму ничего не оставалось кроме как признать правоту начальника штаба.

— И доказательство сейчас сидит в нашей гауптвахте, — завершил свою обличительную речь Хлад.

— Завтра будем со всем разбираться, — поднялся со своего стула Бессараб. Он мельком подозрительно оглядел Хлада, но сказал лишь: – Скоро утро, и бой с Болботуном. Всем надо выспаться перед ним.

— И то верно, — поддержал его Будиволна. — Завтра после боя будем с этими провокаторами разбираться, — он тоже поднялся на ноги и добавил, усмехнувшись в роскошные усы: – В городе.

— Бойцы, — велел Хлад, сопровождавшим его молодогвардейцам, — обезоружить этих двоих и проводить на гауптвахту.

Сопротивляться Готлинд и Гневомир не стали – для чего лишний раз злить конвоиров. Ведь могут ненароком и прикладом приложить, пока ведут. Однако ничего подобного делать молодогвардейцы и не думали. Знакомый уже комвзвода быстро обыскал обоих, побросав на пол револьверы и пару ножей, что припрятал Гневомир. А после их вывели из дома, занимаемого командармами, и отвели в сырой погреб, служивший местной гауптвахтой. Правда, использовался он редко – даже самым отъявленным дебоширам и нарушителям дисциплины хватало одной ночи, чтобы надолго заречься. Вот и теперь в погребе сидел только один «постоялец» – и им оказался не кто иной, как Ратимир.

* * *

И снова Бушуй опередил меня. Мои пальцы только расстёгивали кобуру, а у него в руках уже были оба его револьвера. Но в этот раз на нас никто не кидался, а потому стрелять он сразу не стал, а жаль. Перестрелка положила бы конец всем переговорам и как нельзя лучше сыграла бы на руку нам. Хотя я слабо представлял себе, кто такие эти мы. Ведь с гипотетическими врагами нашего мира боролись сейчас лишь я, Гневомир и Готлинд. Да и борьбой наши хаотические метания вряд ли можно было назвать.

— Давайте обойдёмся без резких движений, — предложил примирительным тоном генерал Хлад. — Духовлад, что вы имеете против летуна, сопровождающего нашего гостя?

— Это враг народа и нашего дела, — заявил отлично знакомый мне командир чоновцев. — Его нужно немедленно прикончить. Я гонюсь за ним от самой Катанги.

— Вы не запутались в риторике, Духовлад? — полуобернулся в его сторону генерал. — Сложно быть одновременно врагом народа и нашего дела.

— У него получается весьма неплохо, — усмехнулся Духовлад.

— Ну, столь интересный экземпляр я не имею права отпускать, — снова повернулся к Бушую Хлад. — Я вынужден реквизировать вашего летуна до выяснения, так сказать.

— Есть только одно обстоятельство, которое мешает нам, — заявил в ответ Бушуй. — Я не умею водить аэроплан. Среди вас есть кто-либо готовый сесть за его рычаги и отвезти меня обратно?

Револьверы он при этом опустил, однако в кобуры возвращать оружие явно не торопился.

— Я выделю вам пятерых конных разведчиков, — пообещал генерал Хлад. — Они проведут вас мимо гайдамацких разъездов и выведут к городу едва ли не скорее, чем добрались бы туда на аэроплане.

— Но я должен как-то объяснить отсутствие летуна князю Росену.

Похоже, драться за меня он не собирался, и просто искал удобный выход из сложившей ситуации.

— Сообщите, что его забрал к себе Духовлад – командир отряда ЧОН из Усть-Илима, князь поймёт.

— А аэроплан послужит нашему делу, — усмехнулся Хлад. — Все вопросы решены?

— Я терпеть не могу лошадей, — бросил Бушуй, пряча револьверы.

— Но в седле-то держитесь? — спросил у него Духовлад.

— Я – офицер Гвардейского конвоя, — отрезал Бушуй ледяным тоном, — и не просто умею держаться в седле. Но лошадей всё же терпеть не могу.

— Простите уж, — развёл руками Хлад, — но авто вам отдать не сможем. Вряд ли вы на нём минуете позиции гайдамаков столь же скрытно, как верхом.

— Я просто поставил вас в известность, — отмахнулся Бушуй. — Где ваша лошадь? Я и так потерял слишком много времени, к рассвету мне надо быть на докладе у князя.

— К рассвету вряд ли будете, — покачал головой Хлад, — но что до полудня успеете, это можно гарантировать. Верно? — он обернулся к молодому человеку в тёмном полушубке и гусарских чакчирах.

— Верно, — кивнул тот. — Если, действительно, хорошо держится в седле.

Бушуй тут же ожег его ледяным взглядом, но парню в полушубке было всё как с гуся вода.

— Идёмте со мной, — пригласил он Бушуя, и тот вежливо попрощавшись со всеми разом ушёл куда-то во тьму.

— А этого надо немедленно спалить, — подступил ко мне Духовлад. — Он слишком опасен…

— Я же сказал, что забираю его с собой, — отмахнулся от него, как от назойливой мухи генерал Хлад. — Вы ещё чином не вышли, чтобы командовать мною.

Духовлад вынужден был отступить, и я понял – у меня появился шанс. Призрачный, но всё же. И пока мне стоит быть как можно покладистей, чтобы, действительно, не угодить в костёр. Я дал разоружить себя и сам сел на заднее сидение автомобиля. С боков меня притиснула пара дюжих ребят в пехотных шинелях, винтовки он пристроили между ногами – и стволы их воинственно торчали вверх. Правда, без примкнутых штыков, те, как и положено, покоились в лопастях на поясах бойцов. Генерал Хлад уселся впереди вместе с шофёром. А Духовлад с ещё несколькими бойцами последовали за автомобилем верхом.

Ехали мы медленно, потому что ночью иначе никак. Дороги видно не было совсем и перед нами то и дело выскакивали, попадая в свет мощных фар автомобиля, ямы, рытвины и колдобины, которые приходилось объезжать. До лагеря Народной армии однако добрались ещё затемно.

Всё те же двое дюжих народармейцев по приказу Хлада проводили меня на гауптвахту – в сырой, холодный погреб. Сколько мне тут сидеть – неизвестно.

Я откинулся спиной на стенку, в который раз дивясь собственным ощущениям. Я понимал, она сырая и очень холодная. Она тянет из меня тепло, точнее должна была тянуть, будь я жив. Однако сейчас тело моё никак на пронизывающий холод не реагировало.

Сколько времени прошло за этими пустопорожними рассуждениями и попытками понять, кем же или чем же я стал, я представлял слабо. Но когда дверь гауптвахты отворилась снова, и внутрь втолкнули сразу двух человек, с той стороны ещё царила ночная тьма.

Я без особого удивления узнал в них Готлинда и Гневомира. Да и рассказ их о неудачном разоблачении генерала Хлада меня тоже не удивил. То ли из-за холода, то ли ещё по какой причине, но я впал в глубокую апатию. Даже выведи меня сейчас в расход с обещанием непременного костра, и то, наверное, никак бы не отреагировал.

Глава 4

Они выехали в поле ранним зимним утром. Всё было как в песнях поётся и говорится в сказках. Из засыпанной снегом рощицы появлялись один за другим конные гайдамаки. Заросшие, давно не мывшиеся и подавно одежды не стиравшие они были похожи на лесных чудищ из бабкиных сказок. Такими только детей пугать. Но лошади и оружие у всех пребывали в идеальном состоянии. О себе они могли не заботиться вовсе, зарастая коростой грязи, покрываясь вшами по всему телу, однако никто не забывал вычистить коня и до блеска наполировать шашку, перебрать и смазать винтовку, карабин или револьвер. Ведь от этого зависела жизнь и смерть гайдамацкая.

— Сегодня нам смерть принимать! — крикнул так, чтобы услышали все, кто рядом стоит, полковник Козырь. — Смерть нашу, правильную, гайдамацкую! Дрались мы за свободу, за правду, за вольность нашу. Да ничего не вышло. Теперь осталось нам только смерть принять!

Он перевёл дух и во всю мощь лужёной глотки выкрикнул:

— Гойда!

— Гойда! — стогласно подхватили гайдамаки.

— Гойда! — понеслось над заснеженным полем.

— Гойда! — куда тише донеслось до командиров трёх соединений, что готовились ударить по врагу.

— Орут, — усмехнулся Будиволна. — Они всегда перед боем орут.

— Подбадривают себя, — кивнул Бессараб. — Не думал, что их так много осталось после побоища в городе.

— Оставшихся мы сегодня добьём, — решительно заявил Будиволна. — Никто от нас живым не уйдёт.

В весёлой перепалке не принимал участия только комкор Ветран – командир молодогвардейской кавалерии, за которыми уже закрепилось именование народных гусар. Уж очень они были похожи на лихих всадников – шнурами на куртках и полушубках да узкими бриджами – чакчирами.

— Тебе, гусар, — обратился к нему Будиволна, — по центру идти, пробивать дорогу нашей пехоте. Берегись артиллерии Болботуна. Его пушки пока молчат, но сам знаешь, в нужный момент шрапнели с понюшку табаку хватит, чтобы рассеять целый полк.

Ветран только кивнул в ответ на эти не слишком нужные поучения. Он давно уже привык, что для отцов-командиров, какими чувствовали себя в его присутствии Будиволна с Бессарабом, он мальчишка, которого ещё учить и учить военной науке.

— Вот ничего в тебе гусарского нету, — махнул на него рукой Будиволна. — Ну да, поглядим, каков ты, гусар, в бою будешь.

Он выхватил тяжёлую свою шашку, протянул её вперёд. Его примеру тут же последовал Бессараб. Две шашки скрестились прямо перед грудью Ветрана. Тот быстро сориентировался, поняв чего от него хотят. Сам обнажил оружие, скрестив теперь уже три клинка.

— Ну, товарищи народные конники, — провозгласил Будиволна. — В бой!

И они с Бессарабом разъехались на свои фланги. Как раз в этот момент по громогласное «Гойда!» гайдамаки пошли в атаку.

Большая часть молодогвардейской пехоты в ночь перед боем была спешно погружена в два состава, которые под прикрытием бронепоездов и небесного крейсера отправились по железной дороге прямиком на город. Так что вместе с конницей против гайдамаков вышли только основательно потрёпанные в боях дивизии Бессараба да те немногие, что имелись в Конной армии Будиволны. В общем, бой с Болботуном вести должна была почти исключительно кавалерия. Главной задачей её было не просто уничтожить или рассеять по округе конницу Козыря, но и вывести из строя пушки, которыми в изрядном количестве обладал Болботун. До того он с их помощью успешно отбивал атаки народников, теперь же они грозили железной дороге. Разбей Болботун залпами в нескольких местах полотно, и весь грандиозный план стремительной атаки на город окажется под угрозой срыва. Именно поэтому на конницу Козыря обрушивалась такая невероятная масса народной кавалерии.

Две набравших силу конных лавы врезались друг в друга. Это была схватка жестокая и первобытная. Тут с человека слетает весь налёт цивилизованности, он снова обращается в дикаря, едва оседлавшего лошадь. Шашки и сабли уже не рубят и не колют – они пластают. Пластами нарубают ещё живое миг назад мясо. Летят отсечённые головы и конечности. Невероятным, чудовищным криком заходятся кони. Выстрелов почти не слышно – тут нет времени, чтобы достать револьвер или даже передёрнуть затвор карабина. Удары сыплются градом со всех сторон, главное первым рубануть врага, опередить его – пускай хоть на мгновение, но быть быстрее него. Он валится под копыта коня, а ты живешь дальше. Ровно до следующего удара.

Мало было гайдамаков, слишком мало. Их попросту смяли напором лавы народной кавалерии. Лишь вокруг Козыря собралась невеликая группка самый отчаянных рубак, кто ещё держался против вражеского прилива. Страшны были эти люди, залитые кровью – кто чужой, кто своей, да и не разобрать уже где чья. Шашки их выщерблены о чужие клинки, лица перекошены злобой. Той самой, что разгорается только в обречённых. Никто не собирается бросать оружие на землю, полагаясь на милость народников. Знают – не дождаться её. Потому дерутся до последнего, и умирают один за другим.

Самых верных людей, последних, терял сейчас полковник Козырь. Тех, кто ещё в банде с ним был, кому он жизнь свою доверял безо всяких-яких. А теперь они умирали рядом с ним. Но сам Козырь, будто заговорённый, всякий раз успевал упредить врага. Он бил первым, и перед ним валились на землю народники, разваленные его тяжёлой шашкой едва ли не до пояса.

Выстрел, столь редкий в этой битве, сразил отбивающегося рядом гайдамака. Второй заставил самого Козыря дёрнуться в седле – пуля угодила в прочный наплечник. Правую руку на миг сковала ледяная боль. И тут же по левому наплечнику прошлась вражья шашка, выбив из него тучу искр. Козырь, почти не глядя, ударил ближайшего врага – клинок его шашки угодил в чью-то плоть. Но удар вышел скверный, выдернуть оружие тут же полковник не сумел. Клинок прочно засел, застряв между рёбер. Полковник Козырь не видел своей смерти, она обрушилась на него откуда-то сбоку. Тяжёлый клинок раскроил ему череп – кровь обильно хлынула на грязный красный жупан, наплечники с вытертой позолотой и крепкую кольчугу, не раз спасавшую ему жизнь. В этот раз она его не спасла.

Никто не примчался на батарею полковника Болботуна. Не было ни единого гонца от Козыря. Все гайдамаки, что ушли с ним, сгинули в схватке с народниками. Теперь пришла очередь Болботуна с его артиллерией.

— Все орудия на прямую наводку, — велел полковник. Он стоял рядом с простыми командирами расчётов, и командовал не по полевому телефону. Всякое слово его тут же уходило по живой цепи. — Первый залп шрапнелью – дальше, у кого что осталось. Расстрелять все снаряды.

Он рассчитывал, что первый залп, смертоносной для пехоты и конницы шрапнелью, затормозит вражеский вал, а после можно будет бить уже фугасами. Главную задачу артиллерия выполнит – нанесёт врагу наибольший ущерб. Вот на этом-то он и попался. Никто не ожидал, что конницу Козыря сомнут так стремительно, что прямо из рощицы и обтекая её с обеих сторон помчится неудержимая лава народной кавалерии. Вроде и орудия заряжены, и прицелы выставлены, и все ждут только приказа, и приказ есть.

— Огонь! — кричит Болботун, как будто хочет, чтобы его услышал каждый командир орудия. — Огонь! — без нужды повторяет он.

Но слишком поздно. Как будто вид несущейся конной лавы парализует волю артиллеристов. Ни одно орудие не успевает выстрелить – выплюнуть во врага шрапнельный стакан, наполненный мелконарубленой смертью. Сухо щёлкают редкие винтовочные выстрелы, почти на головы замерших в оцепенении артиллеристов обрушиваются сабли.

Не проходит и десяти минут, как с артиллерией Болботуна покончено. Сам же полковник застрелился, прежде чем до него добрались враги.

А в это время, стуча колёсами по стыкам рельс, два состава под прикрытием бронепоезда мчались к ничего не подозревающему городу.

Громада небесного крейсера «Народная слава» скользила в небесах над железной дорогой. На капитанском мостике его было тихо и спокойно. Матросы молодогвардейцы, одетые в форму, мало отличающуюся от царской, небесный флот всё-таки оставался закрытой кастой, которой слабо касались преобразования военной формы, несли вахту по обычному расписанию. Да и для чего вводить боевое, если в небе даже аэропланов вражеских нет. Ни один из них в то утро не поднялся с аэродрома, оборудованного на окраине города. Даже патрульные полёты отменили.

— К началу операции всё готово, — доложил маркизу капитан «Народной славы». — Прикажите начинать?

— Нет-нет, — вскинул руку Боргеульф, — пока рано. Давайте дадим генералу Хладу насладиться своим триумфом. Будьте любезны, дать максимальное увеличение на приборах и навести все линзы на город. Я желаю видеть всё, что там происходит. Я хочу видеть их лица, когда мы начнём.

— Слушаюсь, — кивнул капитан «Народной славы».

«Народная слава» был не просто крейсером, но крейсером флагманским. С его борта адмирал должен следить за ходом всего небесного сражения. А потому он был оборудован куда лучшими системами наблюдения, чем обычная модель той же серии. Перед лицом маркиза Боргеульфа опустился широкий раструб перископа. Он приложился к его линзам – и перед его глазами появилась чёткая картина происходящего внизу, так, словно он находился не далее, чем пяти метрах над железной дорогой.

— Отлично, — произнёс маркиз, отрываясь от прибора. — Не желаете взглянуть? — обратился он к Сигире.

— Воздержусь, — ответила та.

В последнее время она больше следила за самим Боргеульфом, нежели за развитием ситуации. Ей вовсе не нравилось то, что делает маркиз. Вроде бы всё в рамках полученного от генерал-кайзера, и что намного важнее, адмирала Адельгара, приказа. Вот только за действиями его, казалось, скрывались мотивы далёкие от полученных приказов. Никаких доказательств, даже косвенных, у Сигиры на руках не было, всё оставалось на уровне чувств, ощущений, инстинктов опытного следователя дивизии «Кровь», но именно им, а вовсе не доказательствам привыкла доверять Сигира.

— Сейчас, и правда, смотреть особо не на что, — согласился Боргеульф. — Дымят себе паровозы да дымят. Но очень скоро внизу развернётся просто замечательное действо, обещаю вам. На него обязательно надо взглянуть, хотя бы одним глазком.

К адмиральскому креслу, которое занимал маркиз, подошёл профессор Бодень. На лице его было написано присущее, наверное, только светилам науки особое нетерпение.

— Чего мы ждём? — резко спросил он у Боргеульфа. — Большая часть образцов расположена компактно и можно начинать эксперимент. Или вы ждёте, пока они разбредутся по городу, будто стадо баранов? Тогда за результаты я лично отвечать отказываюсь, и снимаю с себя всю ответственность.

— Профессор, — тоном, каким обычно разговаривают с маленькими детьми, ответил ему Боргеульф, — ответственность в любом случае лежит на мне, и только на мне. И потому выбор наилучшего момента для начала наших активных действий лежит на мне. Давайте мы больше не станем возвращаться к этой теме? Иначе я вспомню, что доктор Коробуд тоже сначала задавал вопросы, а после отказался работать на нас. Надеюсь, вы, профессор, не повторите его ошибки.

Бодень опустил голову. Он чувствовал себя сейчас студентом-первокурсником, которого показательно отчитали перед всей аудиторией. Да что там отчитали – высекли! Однако аудитория оказалась на редкость неблагодарной. Всем просто не было никакого дела до разговора профессора с маркизом. Матросы и офицеры на мостике продолжали заниматься своими делами, неся вахту, и никто не спешил отвести глаза или продолжить работать с нарочитой деловитостью. Телохранитель Боргеульфа Озо стоял с обычным невозмутимым видом, а Сигиру, похоже, занимал один только маркиз. Она буквально не сводила с него глаз, особенно когда тот не обращал на неё внимания.

— Но поверьте мне, профессор, — добавил Боргеульф, сменивший гнев на милость так же быстро, как это обыкновенно происходило с ним, — очень скоро мы начнём подготовленный вами грандиозный эксперимент. Я возлагаю все свои надежды на его результаты, профессор.

— Я постараюсь оправдать их, — выдавил из себя Бодень.

— Я верю в вас, — покровительственно заявил маркиз, всегда привыкший оставлять последнее слово за собой.

После победы оба командарма вернулись в штабную избу. Кавалерия и те несколько дивизий пехоты, чтобы остались при армии, потихоньку стягивались обратно в лагерь. Трофейные команды занимались захваченной у врага артиллерией. Похоронные – тем, что хоронили убитых народармейцев, среди которых оказалось удивительно мало бойцов Молодой гвардии, хотя они были на самом острие атаки. Гайдамаков же свалили в общий ров, который пришлось долго рыть в схваченной заморозком земле. С ним провозились даже дольше, чем с могилами для народармейцев. С ними ведь помогали боевые товарищи убитых, а вот пленных в этой битве не было, и с мёртвыми гайдамаками пришлось возиться похоронщикам.

— Славная была рубка, Бессараб! — хлопнув ладонью по столу, выпалил Будиволна. — Надо обмыть её!

— Не торопись с этим делом, — покачал головой тот. — Нам надо для начала разобраться с теми, кто на гауптвахте сидит.

— Да пошли они… — отмахнулся Будиволна. — До завтра не околеют. Не хочу сегодня на них время тратить. Мы такую победу одержали. Разгромили последних сиверцев. Нету больше в нашем Прияворье гайдамаков – мы с тобою всю их гадючью породу вывели.

— Не без помощи врага, — снова вернул его с небес на землю Бессараб. — Большая часть гайдамаков погибла при штурме города. Мы только добивали оставшихся.

— Ну вот что ты за человек такой? — возмутился Будиволна. — Хуже моего уполномоченного, право слово. Я уже Вершилу услал подальше, чтобы не наводил тень на такой день, так ведь нет же. Ты теперь принялся за это дело. Вот уж от тебя, товарищ Бессараб, я такого не ожидал.

— Не нравится мне то, что в лагере происходит, — неожиданно произнёс Бессараб. — Как будто перед облавой.

Ни для кого не было секретом, что отчаянно храбрый командарм Бессараб до революции был славным налётчиком и грабителем. Он вырывался из десятков засад, устроенных на него царской стражей, уходил от погонь и бежал с каторги, откуда никто не возвращался. И чутьё у него было развито просто звериное.

— Ставь на стол четверть первача, — велел он Будиволне, словно тот был его подельником, а вовсе не товарищем, равным по званию и заслугам перед родиной. И что самое удивительное тот послушался. — Разливай, но пить – не пей. Будем ждать.

Они сели за стол, на который вместе с четвертью местного самогона Будиволна выставил ещё нехитрой снеди. В стаканах булькала мутноватая жидкость, а в глазах двух командармов плескался азарт, как перед боем. Оба ждали. Теперь уже и Будиволне передалось нервное напряжение Бессараба. Он бы выложил на стол кобуру с имперским пистолетом, да делать этого было нельзя. Не надо настораживать врага преждевременно.

Ждать долго не пришлось. Дверь избы слетела с петель после одного могучего удара – внутрь ворвались несколько молодогвардейцев с револьверами в руках. Командовал ими, конечно же, Кудряй.

— Руки на стол! — гаркнул он. — Вы арестованы! — Но обычного в таких случаях «именем Революции» добавлять не стал.

Выкрик его стал командой для обоих командармов. Будиволна молниеносно выхватил из кобуры пистолет – и трижды выстрелил в сторону дверного проёма. Особой меткостью он никогда не отличался, предпочитая работать шашкой. Но промахнуться в тесноте избы было практически невозможно. Пули пробили тела молодогвардейцев, но те словно и не обратили на это внимания. Тут же открыли ответный огонь.

— В окно! — рявкнул Бессараб.

Он сразу понял, что отбиться от молодогвардейцев в избе не получится никак. Их слишком много, да и на улице, скорее всего, ждёт подкрепление. А потому решил сразу бежать. Выстрелив дважды через плечо из револьвера, скорее для острастки, он рванулся к окну. Остановить его никто не успел. Всем своим массивным телом он высадил окно вместе с рамой и вывалился в сугроб, наметённый прошлой ночью под стену избы.

В это время внутри Будиволна перевернул стол, чтобы укрыться за ним от вражеских пуль. Тем самым, правда, отрезав себе единственный путь к отступлению. Но бежать бравый командарм и не собирался. Вместо этого он пошёл на прорыв. Перехватив левой рукой пистолет, Будиволна открыл из него беспорядочный огонь, укрываясь за толстой столешницей, которую не брали револьверные пули врагов. Патронов в обойме имперского пистолета было предостаточно – стрельба Будиволны заставила-таки молодогвардейцев притормозить. Один из них поймал пулю прямо в лоб и повалился на пол избы. Вот уж не повезло – так не повезло.

Воспользовавшись этой заминкой, Будиволна ринулся в атаку сам. Никто из его врагов и подумать не мог, что он пойдёт на такое. Ведь форменное самоубийство же! Однако именно такое поведение дало ему вполне заслуженную славу отчаянного сорвиголовы ещё на фронтах Первой войны, а после сделало одним из самых опасных командиров Гражданской.

Первый же удар шашкой свалил молодогвардейца – он рухнул на тело своего товарища, обильно поливая его кровью. Тяжёлый клинок сокрушил его рёбра, распластав до середины груди.

Будиволна рванул вперёд, будто вихрь. Он рубил направо и налево, как в сражении, в самом центре конной рубки. Полетела отрубленная рука с ещё зажатым в ней револьвером. Затрещал чей-то раскраиваемый череп. Кто-то пытается удержать в животе выпущенные кишки. Будиволна уже почти вырвался из дома, подскочил в двери, когда его нагнал Кудряй. Вместе они вывалились из избы, обмениваясь страшными по силе ударами.

Они сошлись на утоптанном снегу перед входом в избу. Они танцевали сложный танец – танец смерти. Они рубили друг друга, подставляли под удары шашки. Клинки сыпали пучками искр. Оба были быстры и умелы. Оба прошли суровую школу войны. Оба были готовы убивать. И ни один не дал бы другому пощады. Они вертелись в смертельном танце, казалось, снег под их ногами давно должен растаять, а земля – задымиться. Но он лишь скрипел, утаптываемый всё сильнее двумя парами сапог.

Удара Будиволны Кудряй просто не заметил, так быстр тот оказался. Невысокий, жилистый, но при этом невероятно сильный Будиволна был не просто отменным фехтовальщиком. Он умел главное – видеть, когда и куда надо бить. А в таком поединке, как шёл сейчас на снегу перед избой, это самое главное. Тяжёлый клинок шашки буквально вскрыл грудь Кудряя, залив его шинель потоками крови. Начдив упал на колени, однако каким-то невероятным образом он был ещё жив.

Лишь нанеся этот смертельный вроде бы удар своему врагу, Будиволна огляделся. Оказывается его окружали молодогвардейцы. Они наблюдали за поединком, но и не думали двинуться с места, хотя вполне могли навалиться все вместе, повалить, скрутить или прикончить. Однако не сделали этого.

— Взять, — прохрипел у ног Будиволны Кудряй. — Взять… живым.

И тут же на Будиволну навалились все молодогвардейцы. Он отбивался, словно зверь, круша всех вокруг шашкой, и на снег пролилось ещё немало крови. Но вырваться у командарма не вышло. Его повалили на снег, скрутили ремнями, да так и оставили лежать, пока не подошёл Кудряй. Начдив едва держался на ногах, опираясь на плечо молодогвардейца, но, несмотря на смертельную рану, умирать явно не собирался.

— Разоружить, — уже более твёрдым голосом приказал он, — и на гауптвахту.

Так командарм Будиволна оказался в одной компании с остальными заключёнными сырого погреба.

По тому, как маркиз прильнул к окуляру, стало ясно, — внизу начинается что-то интересное.

Поезда миновали без единого выстрела все кордоны, окружавшие город, и блицкриговские, и бывшие гетманские, и недавно выставленные добровольческие. Они двигались на предельной скорости, давление пара в котлах поддерживалось на самом высоком уровне. Стрелки манометров прочно обосновались в «жёлтой» зоне, танцуя на самой грани опасной «красной». Кочегары не жалели спин, то и дело отворяя двери топок и подкидывая туда лопатами уголь. Машинисты же следили за безумно дёргающимися стрелками манометров, кляня про себя начальство, заставляющее гнать с такой скоростью.

— Будто на пожар опаздываем, — бурчали они.

Да и виданное ли дело – нестись, будто оглашенные, да ещё вечерней порой и без семафоров. Одно слово – война. Она всё спишет, даже грандиозную железнодорожную аварию.

Но вот уже впереди видны, несмотря на вечерний полумрак руины спалённых гайдамаками слободок. Но оттуда не спешит палить вражеская артиллерия, хотя момент – удобнее не придумать. Слободки на сумасшедшей скорости пролетают мимо – впереди пригороды. Там тоже славно погуляли гайдамаки – редкий дом не носит на стенах следы от пуль и кровавые пятна. Они же украшали и мостовую вокруг вокзала, но их тщательно отмыли к прибытию высоких гостей.

Бронепоезда затормозили ещё когда впереди замелькали первые дома пригородов. Они отстали от десантного состава – прикрывать тот всё равно было не от кого. А вот состав нёсся на пределе едва не до самого вокзала, и лишь почти перед ним начал сбрасывать скорость. Он мгновенно окутался клубами пара, будто призрак саваном. Перед перроном заскрежетал тормозами, разбрасывая из-под колёс тучи искр. Но остановился чётно там, где нужно. Там, где его встречали.

— Началось, — прокомментировал маркиз Боргеульф. — Сигира, вам стоит взглянуть на это. Сейчас вы своими глазами узрите маленькое, но весьма эффектное предательство.

Но и в этот раз следователь отказалась. Она даже говорить ничего не стала, ограничившись энергичным и весьма красноречивым жестом.

— Не будьте грубы, — усмехнулся маркиз, — вам не идёт образ уличной девицы. Не хотите смотреть – воля ваша, но вы много пропускаете.

А в это время внизу, действительно, разыгрывалось преинтереснейшее действо. Из здания вокзала на перрон выходили люди в серых шинелях и чекменях. Среди них хорошо видна была высоченная фигура князя Росена. На его фоне остальные смотрелись не слишком впечатляюще, даже кандидат в урдские цари, возглавлявший эту делегацию. Он был одет в полковничий френч, поверх которого была наброшена генеральская шинель с красными отворотами.

Из поезда, набитого молодогвардейцами, вышел генерал Хлад. Он был одет в точно такую же, как на кандидате в цари шинель, на плечах красовались золотые погоны из сплошного галуна с тремя небольшими звёздочками.

— Приветствую ваше величество, — первым поздоровался генерал. — Я прибыл, чтобы сообщить вам, что все полки, которые называются Молодой гвардией, теперь переходят на вашу сторону.

— Я рад, что именно вы, названный когда-то последнею надеждой Урда, а после несправедливо оклеветанный, привели под моё начало столь сильную армию, — ответил претендент на царский трон, и протянул генералу руку для поцелуя отработанным, эффектным жестом.

Хлад опустился перед ним на колени и, взяв обеими руками протянутую ладонь, поцеловал её.

— Предательство совершилось! — воскликнул на мостике небесного крейсера маркиз Боргеульф.

— Вы не откроете огня по городу? — удивился стоявший тут же профессор Бодень. — Ведь ваши союзники нынче потеряли лучшие свои части?

— Профессор – мне плевать на Урд, — рассмеялся Боргеульф. — Более того, мне и на империю наплевать, и очень скоро будет наплевать на всех. Готовьтесь, профессор, скоро мы начнём ваш эксперимент! Ждать вам осталось всего-ничего. Я просто хочу дать им – там внизу – насладиться последними часами триумфа. Завтра утром, профессор. Завтра утром мы перевернём весь мир. Ведь вы желали именно этого, не так ли?

Профессор кивнул, но при этом спрятал глаза. Ему вовсе не хотелось испытывать на себе взгляд маркиза. Слишком уж проницателен тот был – и вполне мог бы углядеть в глазах Боденя тени сомнений, что терзали сейчас его душу. А вот от следователя дивизии «Кровь» Сигиры скрыть свои эмоции настолько просто ему не удалось.

Эпилог