— За что?
Полковник ехидно улыбнулся:
— За то, что мудак безмозглый!
Он достал из-под папки газету и развернул ее.
Шабанов увидел портрет Лени Хрущева в черной рамочке. Глеб склонился над столом — газета датировалась маем сорок третьего года.
«В неравном бою под Сталинградом погиб летчик-истребитель гвардии старший лейтенант Леонид Никитович Хрущев. Постановлением Комитета Обороны СССР Леонид Хрущев награжден орденом Боевого Красного Знамени посмертно…»
— А если он вернется живым? Вопрос прозвучал глупо.
Шабанова вернули в камеру. Несколько дней мариновали в одиночке, а потом отправили по этапу на Дальний Восток. С тех пор он никогда больше не высказывал собственных предположений и никого ни в чем не уверял. Меньше знаешь, крепче спишь. Лежа на нарах, он часто вспоминал Леньку Хрущева. Где его теперь носит? Куда закинула взбалмошного старлея судьба? «Каждому свое!» — гласил лозунг на вратах Бухенвальда. Пора бы и на Колыме похожие развесить.
12.
Парочка не очень мощных фонарей, висящих по обеим сторонам парома, долгое время высвечивала черную воду реки, и только когда до берега оставалось рукой подать, начали проявляться контуры пристани.
— Что ты видишь, Елизар? У меня двоится или множится?
— Это называется «приплыли, Вася».
— Говори толком.
— Военные грузовики с солдатами ждут парома.
— Хочешь сказать, мы влипли?
— А кто его знает? Ты на видок свой посмотри. Оборвыш, а не офицер.
— Надо погоны сорвать.
— Имей достоинство, капитан Муратов. Я погоны не сорву. Если не судьба нам ускользнуть, значит, надо держать удар.
— Черт, и гражданку взять негде! Хоть шкуру с коровы сдирай. Может, в воду прыгнем?
— Нас уже видят. Спрячь планшет с паспортами под доски, они нас точно погубят.
— В паспортах наше спасение.
— Если дождемся, когда паром вернется на этот берег, достанем. Торопиться некуда. Мы не знаем, где находимся.
Муратов быстро снял с плеча планшет, присел на корточки и впихнул его в щель между дощатым покрытием и понтонами.
— Был бы верующим, перекрестился.
— За коровами спрячемся.
— Видишь офицеров на причале? Шарахаться от них — только подозрение вызовешь. И не трепыхайся, как невеста перед брачной ночью, ты никакого преступления не совершал. Разве что военный самолет потопил. Но кто докажет, что ты сделал это умышленно?
— За дезертиров примут, Елизар.
— А мы и есть дезертиры.
Плоский нос парома уперся в причал. Двое матросов перепрыгнули на берег и начали вязать концы к тумбам. Скот стоял огороженный канатами и сгонять его на берег никто не торопился. Пассажиры начали спускаться по трапу на пристань.
— Так и будем стоять, как столбы? Вперед, капитан.
Пройти мимо офицеров, не заметив их, было невозможно. Козырнули.
— Подойдите ко мне, — приказал полковник, стоящий в центре группы.
Пришлось подойди.
— С третьей авиабазы?
— Так точно, товарищ полковник. — Рогожкин еще раз отдал честь.
— Куда направляетесь?
— В город. По особому поручению.
— Пешком, без машины? Вы меня за кого принимаете?
— Мы командировочные, товарищ полковник, — вмешался Муратов. — Транзитом. Вынужденная посадка. Машина поставлена на ремонт.
— И какое же особое поручение у командировочных транзитников?
— Личного порядка, товарищ полковник.
— Документы.
Оба достали летные книжки.
— А пропуска где?
— У нас нет пропусков.
— Кто же вас с базы выпустил без пропусков? Вы находитесь на территории военного гарнизона, здесь передвижение позволено только по пропускам. Кто после «ЧП» мог выпустить вас с базы в город по личным вопросам? На третью базу стягиваются все подразделения, а вы бежите. Может, это вы устроили пожар в ангарах?
— Мы их на середине реки нашли, товарищ полковник, — вмешался матрос с парома, услышав грозный голос начальника. — В резиновой лодке. В потемках в борт врезались, вот мы их и подобрали.
— Кто они?
Матрос пожал плечами.
— Арестовать, оружие и документы забрать. В машину — и под конвой.
Затея не удалась. Чертов паром! Надо же было ему встретиться на пути. Пронесло бы их мимо, но нет! — Муратов верил в приметы и в судьбу. Рогожкин верил только в справедливость. Взяли — так им и надо. Капитана такой расклад не устраивал.
Скот согнали, колонна машин въехала на паром, и он тронулся в обратный путь.
— Знать бы, где упадешь… — вздохнул Муратов, но фразу не закончил.
13.
В село заходили тихо, с рассветом, когда все мирные люди должны спать. Тринадцать человек, с винтовками в руках, в полувоенном обмундировании, без погон, короткими перебежками, прячась за деревьями и плетнями, незаметно вышли на единственную улицу. Кого они боялись, входя в мирное село, удаленное от цивилизации на сотни километров? Всех боялись. Мирная жизнь им была непонятна. На памяти у каждого столько трупов ни в чем не повинных людей, что понятия добра и милосердия стерлись в их сознании. Они знали наизусть — побеждает сильнейший. По тем же законам жили звери в тайге. Но даже и среди них нашлось исключение. Отец Федор шел последним, карабин висел на плече. Стрелять он не умел и не хотел, все его внимание было приковано к церквушке, стоящей по другую сторону села. Он надеялся увидеть в ней иконы, а не хлев.
Аккуратные домики с яблоневыми садами стояли по обеим сторонам широкой улицы, прямой и длинной, как струна. Удивляла мертвая тишина. Даже петухи не вели свою обычную перекличку, ни одна собака не гавкнула. У первых домов залегли в овражке и выслали разведку. В дом по левой стороне улицы капитан направил Лешего и Кистеня, в дом по правой — отправились Пилот и Трюкач. Остальные заняли оборону. Яблоневые сады уже расцвели, вокруг стоял сладостный аромат.
Улдис Блонскис остановился на тропинке, ведущей к дому, и тихо сказал:
— Хозяев мы вряд ли застанем.
— Калитка не заперта. Куда им деваться? — пожал плечами Кострулев.
— Посмотри на огород. Он зарос цветами. Хороший хозяин давно бы его вспахал. Поверь мне, Петя, я бывший крестьянин.
— Поживем — увидим. Мне тут тоже не все нравится.
— Пойдем к дому.
Они поднялись на крыльцо. Дверь была не заперта, Леший потянул за ручку, послышался предательский скрип петель.
— Входим резко.
Они ворвались в дом, готовые открыть огонь. Разбежались в разные стороны, описали полукруг и встретились в горнице — комнатушек было много, все проходные,
— Никого, — удивился Кострулев.
— Может, они нас заметили на подходе и попрятались? — предположил лесной брат.
— Ну да, и постели успели за собой застелить. Тут убрано так, словно хозяева гостей ждут.
— Надо бы Важняка позвать, он обстановку лучше нас оценит. Заметь, Петр, лая в деревне не слышно.
— Может, они не любят собак.
— Здесь живут охотники и рыбаки. Кругом тайга. Без собак не обойтись. Хотя бы от таких психов, как мы, могли оградить. К тому же у крыльца есть собачья будка и цепь.
— Собачья будка — аргумент серьезный. Возвращаемся.
Они вышли из дома. С противоположной стороны улицы из калитки вынырнули Чалый и Шабанов.
— Что у вас? — спросил Трюкач.
— Пусто.
— И у нас пусто.
Из укрытия появилась Лиза, за ней поднялись остальные.
— Мы никого не нашли, — сказал Шабанов.
— Надо бы Важняку посмотреть на обстановку, — предложил Улдис.
Лиза повернулась к Журавлеву:
— Матвей Макарыч, а Леший прав. Может, вам взглянуть? Идемте в следующий дом.
Никто уже не прятался. Зашли на новый участок.
— Замки здесь не в ходу, — отметил Журавлев.
— От кого запираться? Все же свои.
— От медведей. Щеколды есть, но не задвинуты.
Следователь и Лиза скрылись в доме, а через пять секунд раздался выстрел. Вся команда, стоявшая у калитки, бросилась к дому, передергивая затворы винтовок. В сенях стояла побелевшая от страха кожаная леди, рядом невозмутимый Важняк, а в углу валялась окровавленная крыса размером с кошку.
— Нет, женщин в разведку брать нельзя! — вздохнул Качмарэк.
— Все во двор, занять оборону! — приказал Дейкин и выхватил пистолет из кобуры.
— Теперь и мертвых на ноги подняли, — с сожалением покачал головой Огонек.
— А кого вы боитесь? — удивленно спросил Князь.
— Береженого бог бережет, — ответил Трюкач.
Лиза вышла со всеми, Журавлев остался в избе один. Группа рассредоточилась в саду, наблюдая за улицей.
Улдис подошел к Лебеде.
— Послушай, Герасим Савельич, кроме нас с тобой никто не смыслит в деревенской жизни. Я свои выводы сделал, а ты что скажешь?
— Я с твоими выводами согласен, Улдис. Мы с тобой на мерзлой земле огород разбили. Не забыл еще маяк? Чтобы люди так наплевательски относились к своим садам и мягкой рыхлой земле, я не видел. Ты ведь об этом подумал?
— От тебя ничего не скроешь.
— Мышление у нас крестьянское. И у тех, кто жил здесь, оно другим быть не может. Охота и рыбалка — это промысел, а земля — твое хозяйство. Твоя мать. Она всегда накормит.
— Глянь на соцветия. Они больше плодов. Вся природа неестественная. Смотришь вокруг, словно через увеличительное стекло, не говоря уже о красках.
— Может, они вывели особые сорта или удобрения?
— Лесные луга не удобряют. Там одуванчики растут с апельсин. Ночное небо видел? Даже у нас на Кубани столько звезд не горит, а на юге самое яркое небо.
Из избы вышел Журавлев. Группа подтянулась к крыльцу.
— Что скажешь, Матвей Макарыч? — спросила Лиза.
— Полагаю, хозяева ушли полгода назад. Осенью. Такой вывод можно сделать по слою пыли и отсыревшему за зиму постельному белью. Дрова пересохли, печь не топилась.
— Вот так всё бросили и ушли? — удивился Гаврюха.
— Не все. Оружие с собой взяли. На стене — медвежья шкура, чуть выше вбит гвоздь, на нем висело ружье. На шкуре остались масляные пятна от оружейной смазки. Патронов я тоже не нашел. В погребе полно крыс. Запасы картошки, грибов, сушеной рыбы, вяленой дичи съедены, обглоданы. Здесь жили чистюли и очень хозяйственные люди, они не допустили бы нашествия крыс.