бе на голову, обрызгивали ею свое тело, так что некоторые из наших предобродушно отправились поближе к их острову и начали делать то же. Тогда отважные туземцы пустились поперек водопада; один из них незаметно подкрался к нашему занзибарцу и убил его ударом копья в спину.
На другой день дневали. Сорок человек отправились в лес за провиантом; к ночи вернулись, нагруженные припасами, но один из них, мади, был тяжело ранен в спину стрелой.
7-го пришли в старый лагерь против слияния реки Нгулы с Итури; челноки совершили этот переход в 2 часа 30 минут, а пешие шли восемь часов. Расстояние должно быть около двадцати километров.
На другой день стали у селения Мамбанга на северном берегу, где нашли порядочный запас съестного; но занзибарец Джалиффи получил серьезную рану в грудь стрелою. Часть наконечника в 3 см длиною застряла в ране, что на два месяца сделало его ни к чему не годным. Когда наконечник вынули, рана зажила очень скоро.
В следующем селении, Мугуэй, или Май-Юй, мы застали большую перемену: все жилища уничтожены огнем, все банановые плантации вырублены, а на месте селения расположен громадный лагерь. Полагая, что тут стоит Угарруэ, мы выстрелили из ружья, чтобы подать сигнал, но никакого ответа не последовало, и мы направились к левому берегу в свой прежний лагерь, где на деревьях нашли пометку лейтенанта Стэрса: «31 июля 1887», сделанную им, очевидно, для майора Бартлота.
Придя в свой старый лагерь, мы увидели на берегу реки одну из женщин Угарруэ, только что убитую и обмытую; возле нее три кисти бананов, два горшка для приготовления пищи и челнок, вместимостью до пяти человек. Очевидно, тут были туземцы, которые собирались полакомиться, но, услыхав наш сигнальный выстрел, разбежались, оставив и свои съестные припасы.
Я послал несколько человек за реку посмотреть, что там творится, и они вскоре вернулись с известием, что Угарруэ, наверное, был тут не иначе как сегодня утром и отправился дальше, вниз по реке. Это мне было очень досадно, потому что я горел нетерпением узнать, не слыхал ли он чего о нашем арьергарде, а также хотел просить его не опустошать до такой степени страну, имея в виду другие караваны, идущие теми же местами; если же он будет продолжать свое дело разрушения, то все последующие путешественники будут серьезно страдать от этого.
10 августа я поручил старейшему из старшин, Решиду, с отрядом из тридцати пяти наиболее надежных людей идти нашей старой дорогой вдоль по берегу реки, а сам с челноками решился как можно скорее плыть близ берега реки до Осиных порогов, где, по всей вероятности, догоню Угарруэ и останусь с ним до тех пор, покуда подойдет Решид со своим отрядом.
В 6 часов 40 минут утра мы сели в челноки и к 11 часам, гребя из всех сил, подошли довольно близко к Осиным порогам. Но еще прежде чем услышали рев и бушевание реки, скачущей через острые скалы, преграждающие ее в этом месте, мы увидели на правом берегу громаднейший лагерь и вскоре заметили людей в белых одеждах, мелькавших между кустами. Подойдя на ружейный выстрел, мы подали сигналы, подняли флаг, и немедленно тяжелый залп из мушкетов доказал, что нас узнали. Несколько больших челноков отчалили от правого берега и пошли нам навстречу; люди из них окликнули нас на суахильском наречии.
После обмена приветствиями я спросил, что нового, и, к великой радости, впрочем, не без примеси огорчения, узнал, что гонцы, посланные нами за шесть месяцев перед тем, находятся в лагере Угарруэ. Они расстались с лейтенантом Стэрсом 16 марта и, выйдя из ставки Угарруэ, через 17 дней, т. е. 1 апреля, пришли к Осиным порогам, но тут потеряли четверых товарищей и, видя, что им ни за что не пройти вражеские полчища, вернулись назад; 26 апреля они пришли обратно в ставку и стали под защиту Угарруэ. Месяц спустя Угарруэ собрал своих людей, рассеянных по различным селениям, и вместе с нашими гонцами начал спускаться вниз по реке. Они прибыли к Осиным порогам 9 августа, пробыв в пути семьдесят шесть дней. Мы употребили столько же времени на переход сюда от Ньянцы, а от прежней ставки Угарруэ до Осиных порогов пришли на двадцать девятый день.
Мы стали лагерем на левом берегу в опустевшем селении Бандейя, а лагерь Угарруэ был расположен на правом берегу, в бывшей деревне Бандекайя. Угарруэ в сопровождении своих старшин и наших гонцов, оставшихся в живых, переплыл реку и явился к нам с визитом. Вот что поведал мне старший из гонцов посреди всеобщего молчания:
«Господин, когда ты вызывал охотников доставить от тебя письмо к майору, каждый из нас всей душой хотел сделать как можно лучше, зная, что большая награда и большой почет ожидают тех из нас, которые выполнят твое поручение. Мы сделали все, что могли, но поручение не исполнили. Стало быть, ни награды, ни почета нам не будет. Те, что ходили с тобою на Ньянцу и отыскали пашу и могут похвастаться, что сами видели его лицо, – те перед тобой больше заслужили. Но хотя нам не довелось отыскать майора, не удалось порадовать его сердце добрыми вестями, Бог знает, что это случилось не по нашей вине, а только потому, что на то была его воля.
Мы потеряли четверых товарищей, и один я только из всех не могу показать тебе ни одной раны. Двое из нас хотя и живы, но вряд ли выздоровеют, так отравлена их кровь; у иных по пяти ран от стрел, они могут тебе показать свои раны. Мы шли довольно благополучно до Ависиббы, но тут начались наши беды. В Энгуэддэ двоих ранили, у водопадов Панга тяжело ранены стрелами трое. От водопадов Панга до здешнего места мы только и делали, что воевали изо дня в день и каждую ночь; должно быть, дикари везде наперед знали, сколько нас, какие наши силы, потому что нападали и среди белого дня, и среди темной ночи, и непременно хотели истребить нас. Отчего они выказали перед нами такую отвагу, в то время как они же так трусили, когда мы шли с тобой, я того не знаю.
Может быть, они испытали свою силу на наших беглецах, которые покидали нас вчетвером или вшестером, и, раз отведав занзибарской крови, эти язычники захотели и с нами сделать то же. Как бы то ни было, когда мы дошли до той деревни, где ты теперь стоишь лагерем, из нас только одиннадцать человек были еще на что-нибудь годны: все остальные страдали от ран, а один был чуть жив. Но вскоре опять пришлось сражаться. Жители Бандейи соединились с жителями большого селения по ту сторону реки; они пришли в челноках, и их было столько, что вся река кипела от них и все кусты вокруг деревни были ими набиты. Мы бились с ними час, должно быть, многих убили; потом они отстали. Мы воспользовались их отлучкой, чтобы укрепиться, выбрали несколько хижин для ночлега и в них по возможности оградили себя от нападения.
Пришла ночь, и мы поставили караульных, как нас учили вы, лейтенант Стэрс и Угарруэ. Но мы так измучились, так устали, что часовые, должно быть, уснули; мы очнулись только тогда, когда дикари повалили зерибу, ворвались в лагерь и одного из товарищей прокололи копьем, он страшно вскрикнул, мы проснулись и вскочили. Схватив ружья, мы выстрелили, и шесть туземцев упали мертвыми к нашим ногам. Это на минуту задержало остальных; но я слышал, их старшина закричал: «Эти люди бежали от Була Матари, не оставим ни одного живым». И они полезли из кустов и с реки такими густыми толпами, что когда наши выстрелы на секунду осветили их, то и храбрейшим стало страшно.
Однако Лекки, который бывает всего веселее в минуту опасности, закричал нам: «Чего вы смотрите, эти люди пришли за мясом, ну и дайте им мяса, только не нашего, а их!» И все мы, здоровые и раненые, ухватили ружья и ну стрелять, точно на ученье. Не знаю, сколько мы их покончили, но когда у нас оставалось уже немного патронов, они разбежались и предоставили нам считать мертвецов. Двое из наших уже не ответили на наш призыв; третий, Джума, сын Нессибов, позвал меня, и когда я подошел, то увидел, что он истекает кровью. У него достало силы только сказать мне: «Иди назад, вот тебе мое последнее слово: иди назад. Не можете вы дойти до майора, ступайте к Угарруэ». Сказав это, он вздохнул еще раз и покатился мертвый.
Поутру мы похоронили своих. Мертвых противников внутри лагеря было шесть, да за зерибой девять; мы отрубили им головы, сложили в кучу и стали рассуждать, что теперь делать. Нас осталось семнадцать живых, но только четверо не раненых. Последние слова Джумы отдавались у нас в ушах, и мы решили возвратиться к Угарруэ. Но это легче было решить, нежели сделать; на каждом шагу встречала нас новая беда. Кто был уже ранен, того еще ранили, а кого до тех пор стрела миновала, также не спаслись; меня одного только Бог миловал, я один остался невредим. У нас челнок затонул, и мы потеряли пять ружей. У водопадов Панга убит наповал Измаили. Но к чему повторять сказанное? Через сорок три дня по уходе от Угарруэ мы вернулись к нему: нас оставалось всего 16 человек, из них 15 раненых. Пусть рубцы от этих ран доскажут остальное. Все мы в руках Божьих и в твоих. Делай с нами, что сочтешь справедливым. Я все сказал».
В числе тех, кто в первый раз слышал этот рассказ, не нашлось ни одной пары сухих глаз. Обильные слезы текли по многим лицам, со всех сторон слышались глубокие вздохи и выражения горячего сочувствия. Когда он кончил речь, я не успел еще высказать своего приговора, как люди бросились к нему, протягивая ему руки, и, плача, приговаривали: «Слава Богу! Слава Богу! Вы отлично сделали, вы показали, чего вы стоите, храбрые, честные люди!»
Так мы приветствовали пропавших гонцов, судьба которых не переставала тревожить нас с тех пор, как мы покинули форт Бодо. Они особенно неудачно выполнили свою обязанность, но едва ли их чествовали бы лучше, если бы они пришли с письмами от майора. История их трудов и страданий была передана красноречиво, а вид многих ран, полученных членами отборного отряда, еще усиливал впечатление. Угарруэ также был искренно тронут рассказом, возбудившим его живейшее сочувствие, и его добрым попечениям обязаны мы тем, что вскоре все раненые вылечились, за исключением двух, которые продолжали хиреть. Здесь уместно будет сказать, что через два месяца один из них окончательно поправился, а другой тихо угасал и, наконец, умер.