– Вот и хорошо, что праздник. Подарки всегда в такие дни делаются. В лес-то сходим, а пока смотри, что мы принесли.
Миша нагнулся и поднял крышку будочки. Затем он вынул оттуда два термометра, маленькое ведёрко со вставленной в него линейкой, флюгер, вату и два стаканчика.
– Тогда дедка твой говорил, что мы с корабликами возимся, а для хозяйства ничего не делаем. Вот мы и решили ему доказать. Столб у вас найдётся?
– Найдём, – сказал Сеня. – Это что, уж не метеостанцию ли вы принесли?
– Верно, догадался! – сказал Миша и пошутил: – Либо дождик, либо снег, либо будет, либо нет… Теперь четыре раза в день погоду для колхоза можно определять.
– А почему четыре? – спросил Коля Силантьев.
– Ну, так на всех крупных станциях. Там, правда, они и круговорот водяного пара учитывают, и местные системы ветров, и куда девается лучистая энергия в атмосфере…
Минут через пять во дворе школы закипела работа. Сюда сбежались ребята почти со всей деревни. Сеня с Колей вырыли яму и вставили в неё невысокий столб. Миша со своими друзьями прикрепил к нему фанерную будочку, а на будочке установил флюгер. Лёгкая красная стрелка сразу повернулась на юг.
В это время во двор зашёл дед Аким.
– А-а, друг-приятель! С Первым маем! – обрадованно сказал он, увидев Мишу. – Ты это как же попал в наши края?
– Ваша лошадь дорогу показала!
– А ты что, говорил с нею?
– На дуге ещё тогда, в городе, прочитал: «Колхоз имени Пушкина».
– Та-ак… Хитрющий ты парень! А это что за больница? – Дед Аким удивлённо взглянул на будку и на стоявшие в ней термометры.
– Психрометр.
– Чего-о?! – Дед притворно перекрестился: – Господи, страсть какая! Это что же, его психам под мышку вставляют, что ли?
– Погоду определяют. Прибор для измерения влажности воздуха.
– Ну а ты, например, сможешь сказать, будет завтра дождь или нет?
– А это и я смогу сказать. – Сеня внимательно посмотрел на флюгер, затем на термометры. – Не будет дождя.
– Здо́рово! – обрадовался дед Аким. – Значит, я завтра могу к свояку в гости сходить.
– Да вы можете ходить в гости и без сообщения метеостанции, – сказал Сеня. – Нам главное колхоз обслужить. Пускай у председателя свой барометр, а мы будем давать ещё добавочные сведения. А поправится наш учитель физики, так ещё и скорость ветра начнём измерять.
В этот праздничный день ребята ещё долго гуляли по деревне, ходили в лес, жгли костёр на поляне.
Поздно вечером всей школой провожали гостей за околицу, где ожидала их грузовая машина.
Расставаясь, Сеня сказал Мише, что в самые ближайшие дни он тоже со своими ребятами придёт на станцию юных техников. И, стоя на пригорке, Сеня ещё долго видел в вечерней темноте огонёк карманного фонарика, которым, как бы салютуя и первомайскому празднику, и деревенским ребятам, размахивал Миша на удаляющейся машине.
Девчонки и мальчишки(из дневника Миши Пташкина)
15 января. Сегодня я заметил, что Колька Дудкин вдруг посерьёзнел. У него были начищены ботинки, и от него с утра пахло духами. Я долго думал, что всё это значит, а потом на уроке догадался. Колька написал какую-то записку и сказал мне: «Передай Лёльке Сверчковой! Это об общественной работе». Я человек не любопытный, но всё-таки эту записку случайно прочитал. Вот так общественная работа! «Лёля, я давно хотел сказать одну вещь. Ты помнишь тот день, когда у тебя в раздевалке пропала галоша и мы её вдвоём искали? Я этот день запомнил на всю жизнь, и я хочу с тобой дружить. С пионерским приветом!»
Когда мы с Колькой шептались, Колбасин – наш староста – сказал:
– Что за разговоры на уроке?
– А ничего, – нашёлся Колька, – я у Мишки резинку прошу.
В общем, я передал Лёльке на соседнюю парту записку. И они с Танькой сразу стали её читать.
Вот тут-то и произошёл самый трагический момент. Когда Колька получил через меня Лёлькин ответ, наш чертёжник Сергей Петрович, стоявший у доски, вдруг сказал мне:
– Пташкин, ты что Дудкину передал?
– Я… ничего… – сказал я и прошептал Кольке: – Когда древние греки попадались с тайными документами, они эти документы глотали.
Я сказал это в шутку, а Колька, видимо испугавшись Сергея Петровича, взял и вправду проглотил записку. Ой, вот смех!
Но смех смехом, а отсюда всё и началось…
На этом я свой дневник обрываю, потому что пришла мама с работы и спросила, что я делаю. Я ответил: уроки.
18 января. Я считаю, что если бы девчонки не были такими гордыми, то наша пионерская работа очень бы наладилась. Я, например, всё время хочу поговорить по-человечески с Танькой о шахматном турнире, а она убегает.
В тот день, когда Колька проглотил записку, мы с ним на перемене подошли к Лёлькиной парте.
– Ну что? – спросила Лёлька. – Ты ответ прочитал?
– Нет, – ответил мой друг, – ты знаешь, я эту записку… проглотил…
А тут Танька ввернула:
– Это очень некрасиво – глотать чужие письма.
– Но ведь эта записка чуть не попала к Сергею Петровичу! – сказал Колька.
– Это Колькин благородный поступок, – добавил я.
Но тут как-то всё нескладно получилось. Колька хотел пригласить Лёлю вечером на каток, и вдруг входит в класс Колбасин и говорит:
– Лёлька, пойдём в воскресенье на каток?
– Я… я… мне кажется… – растерялась Лёлька и смотрит на Кольку.
– Но ведь ты свободна? – пристал Колбасин.
– Свободна.
– Вот и прекрасно! Я за тобой зайду. Кстати, там и поговорим о вечере. Вечер – дело серьёзное, товарищ руководитель музыкального кружка. Итак, до воскресенья!
И Колбасин вышел из класса.
Мы с Колькой стояли очень разозлённые. Да и самой Лёльке, видно, было неудобно перед нами, и поэтому она первая заговорила ангельским голоском:
– А вы, Коля и Миша, будете в вечере участвовать? Ты бы, Коля, мог стихи прочитать, а Миша музыку сочинит или песенку.
Но Колька – очень гордый человек – сказал холодно:
– Нет!
Тут девчонки сразу стали юлить:
– Отчего? Почему?
А Колька ответил очень правильно:
– Потому, что кончается на «у»! – и хлопнул дверью.
Вот как бывает! Писали, писали друг другу и – поссорились!
Я знаю, почему все великие люди сочиняют по ночам. Потому что ночью тишина и можно думать, о чём хочешь. А вот интересно, спит ли сейчас Танька или нет?
20 января. Вдруг утром – звонок! Да, кстати, я не случайно так подробно описываю историю с Колькой. Но на его примере надо научиться всем, кто хочет дружить с девочками. Я сегодня угостил Таньку конфетой, а она её съела и не стала со мной разговаривать. Это невежливо! Раз человек, положим я, хочет спросить, когда мы идём к шефам на завод, надо остановиться и ответить…
Итак, сегодня у меня утром в комнате – звонок!
– Слушай, я придумал! – говорит Колька. – Надо, чтоб у нас был свой музыкальный кружок, без девчонок. Они сами по себе, а мы сами по себе.
– А может быть, лучше всем вместе? – предложил я.
Колька задумался, а потом сказал:
– Стой! Эврика! Правильно! Ты пойдёшь к этой Лёльке Сверчковой и будешь там играть хоть на барабане, хоть на арфе. И при этом старайся, пусть тебя хвалят!
– Есть, – говорю, – буду стараться на барабане!
Тут Колька понизил голос и так страшно сказал, что у меня даже мурашки по телу пошли:
– А в концерте, в самый ответственный момент ты им такого набарабань, чтобы они с треском провалились! Гром и молния! Как гроза в Большом театре! Ясно?
Я сказал:
– Но, может быть, ты, Коля, не прав? Когда в Древней Греции один какой-то грек с кем-то поссорился, он никому зла не делал, а сам яд выпил.
Колька на меня разозлился:
– Ну что ж, я теперь, по-твоему, травиться должен? Делай, как говорят, и всё! Да не забудь, что сегодня воскресенье, вечером они на катке! Там будет эта… Лёлька со своим Колбасиным кататься.
Вечером мы с Колькой взяли коньки и перелезли через забор на каток. Вскоре мы заметили Лёльку с Танькой, а около них Колбасин увивался – то пистолетиком ездил, то восьмёрку делал. А потом мы их догнали, и я хотел им показать, как надо ездить, но случайно упал и коленку расшиб.
Девчонки все закричали: «Ой!» – а Колбасин сказал:
– Так и надо! Чтоб не хвастался!
А Танька обрадовалась:
– Но он же перед нами, перед нами!
Подъехал Колька и, увидев Лёлю, растерялся и не мог сказать ей «здравствуйте», хотя она первая с ним поздоровалась. А Колбасин это заметил и съехидничал:
– От волнения юноша потерял дар речи!
Колька посмотрел на него презрительно:
– Дар речи! Потерял! А ну-ка, давайте отсюда! Фьють!
Колька мог ударить Колбасина по шее, но не ударил. Он только толкнул его локтем.
– Ты потише! – сказал Колбасин и, подхватив девчонок, уехал с ними.
А я с Колькой остался сидеть на скамейке, потому что очень болела нога.
23 января. Всё-таки Колька – мой настоящий друг. Я лежу в постели, а он меня навещает каждый день. Врач сказал, что у меня серьёзный ушиб и нужен покой. Но покоя у меня нет. Например, Колька с утра уже звонил три раза и спрашивал, как аппетит и температура. Я сказал, что течение болезни нормальное. А Колька вызвался достать профессора. Вскоре выяснилось, что профессор у Кольки по уху, горлу и носу и мне не подходит. Я не понимал, почему Колька так стремится, чтобы я побыстрее пошёл в школу. А потом понял: он хочет, чтобы я побыстрее втёрся в доверие к Лёльке и Таньке и попал к ним в музыкальный кружок.
Но я и без него очень хорошо втёрся в доверие. Лёлька и Танька тоже навещают меня. Я уже написал свою музыку для песни «Девчонки и мальчишки», и репетиции у нас идут полным ходом. А Танька говорит, что я баснословно талантливый человек. Ей очень нравится, как я играю на пианино. И мне нравится, как она поёт.
26 января. Сегодня днём в классе произошло ужасное событие. Я никогда не думал, что Колька ведёт дневник, а он, оказывается, ведёт. И этот дневник нашёл в классе Колбасин и всем его прочитал. Все дураки хохотали, а мы с Колькой стиснули зубы.