Вечером мы узнали, что Колбасин идёт на шестичасовой сеанс в кино, и мы тоже пошли за ним. А потом по дороге из кино незаметно обогнали его и устроили засаду в тёмном парадном. Он входит в парадное, насвистывает, а мы вдруг встаём перед ним! Он даже опешил:
– Вы?!
А я взял его за шиворот и говорю:
– Ты что Колькин дневник читал?
– Просто так, – отвечает нахально Колбасин. – А ваша Лёлечка покраснела!
Тут Колька сказал:
– Покраснела? А ты у нас сейчас посинеешь!
– Вы что же, бить будете?
– Нет, – сказал я, – внушение сделаем!
Может быть, мы бы Колбасина и не били, но он сказал, что мы идиоты, и разъяснил, что идиотами называли в Древней Греции таких людей, которые не участвовали в общественной жизни.
Я очень люблю историю Древней Греции, но при чём тут мы?
И тут мы ему дали за идиота!
27 января. Ура! Я узнал, что наш классный руководитель – учитель черчения – очень хороший человек. И это вышло совершенно случайно. Я пришёл в учительскую за разными циркулями и кубами для урока геометрии. Здесь сидел Сергей Петрович. И вдруг циркуль у меня упал на пол и разлетелся на две части. Это у него просто винт выскочил. Я начал чинить циркуль за шкафом и вдруг слышу, в учительскую входит Колбасин.
Я хочу разговор Колбасина с Сергеем Петровичем привести дословно, потому что из него можно понять, что мы зря Колбасина выбрали старостой.
Когда Колбасин вошёл в учительскую, Сергей Петрович его сразу спросил:
– Что это у тебя, синяк под глазом?
– Нет, – ответил Колбасин. – Кровоподтёк. От удара.
И тут началось.
– А что случилось? – спросил Сергей Петрович.
– Меня избили.
– Кто?
– Два ученика.
– Они из нашей школы?! – удивился чертёжник.
– Даже из нашего класса.
– Кто, назови?
– Дудкин и Пташкин.
– Коля и Миша?
Я стоял за шкафом и не шевелился. А вдруг меня сейчас позовёт Сергей Петрович?
Но он не звал.
А Володька ему начал рассказывать и про то, как я его схватил за шиворот, и про древнегреческого идиота, а потом, наконец, дошёл и до драки.
И тут он сам себя выдал с головой.
– Значит, ты, Колбасин, из-за идиота, так сказать, за эрудицию пострадал? – спросил Сергей Петрович.
– Нет, за Колькин дневник, – сказал Володька. – Вот вы посмотрите, что там написано! Только посмотрите! Вот это место, например.
Тут Сергей Петрович стал читать:
«Сегодня я видел Лёлю в окне. Она выбивала палкой ковёр. Я хотел ей помочь, но не решился. Она на моё окно даже не посмотрела. И почему это я Зину могу звать и Зинка, и даже Зиночка, и Таньку тоже как угодно, а вот имя Лёля мне произносить трудно? Называю её только Лёлькой или по фамилии – Сверчкова. И почему это?!»
– Видали? Ага! «Почему?» – спрашивает, – обрадовался Володька, – философствует!
– И ты это читал всему классу?
– Да. А что? Пусть глупостями не занимается. Я, как староста, должен…
– Вот ты, оказывается, какой! – Сергей Петрович зашагал по комнате.
– Это ещё ничего. Но они, наверно, друг другу письма пишут!
– Ну и что? – спросил учитель.
– А Лёлька ему раньше всё время говорила: «Коля, прочти Дюма!», «Коля, прочти «Всадника»!» Этого самого, знаете, без чего-то там… без головы, кажется… И книжки из библиотеки ему сама доставала.
– Ну и что?
– Они, наверно, в кино вместе ходят, – захлёбывался Володька.
– Ну и что?
– Но ведь это же непедагогично!
– Да что ты в этом понимаешь?! Педагогично, непедагогично! – вдруг рассердился Сергей Петрович.
Тут Володька перепугался.
– Сергей Петрович, простите, я просто пришёл как староста, заявить…
– Ты ябедничать пришёл, наушничать! Не хочу с тобой разговаривать! Иди в класс!
Я сидел за шкафом и радовался. Так ему и надо, этому Колбасину. Конечно, ябедничать пришёл!
Я уж хотел было идти в класс, но тут раскрылась дверь, и я услышал, как в учительскую влетели Лёлька и Танька и затараторили, затараторили.
– Сергей Петрович, я никогда не ябедничала, но сегодня просто не могу… – говорит Лёлька. – Вы знаете, оказывается, Мишка Пташкин специально подослан Дудкиным в наш оркестр.
– «Подослан»? Какие слова! – удивился Сергей Петрович. – Для чего?
– Для того, чтобы сорвать наше выступление. Когда мы запоём песню, он должен всё испортить. А он у нас и на пианино играет, и партию барабана ведёт.
– Как, одновременно?
– Ну да, левой ногой по барабану бьёт. А в зале будут и родители, и шефы придут.
– Это ужасно, это ужасно! И глупо с их стороны! – завопила Танька. – Что делать, Сергей Петрович? Что делать?
Но тут Сергей Петрович спокойно сказал:
– Да-а, загвоздка… Ну что ж, я что-нибудь придумаю.
Когда девчонки ушли, Сергей Петрович зашёл ко мне за шкаф и вытащил меня на свет.
– Пташкин, – спросил он, – что всё это значит?
Я не знаю, правильно я сделал или нет, но я тут всё рассказал Сергею Петровичу и про Колбасина, и про Колькину записку к Лёле, и про каток. Но про наш уговор – сорвать концерт – не говорил. И главное, он сам меня об этом не спрашивал. Потом он сказал, что это нехорошо – бить товарища, – и отпустил меня на урок.
Интересно, что же придумает Сергей Петрович для того, чтобы не сорвался наш концерт?
28 января. Сегодня у нас была последняя репетиция. Мы все выступали очень здорово. У нас есть и акробаты, и жонглёры, и дрессированная собака, которая может держать на носу колбасу. Правда, эта колбаса не естественная, из картона, но её мы так раскрасили, что получилась «краковская». А когда мы Тобику положили на нос настоящую, «чайную» за семнадцать рублей, то он сожрал её моментально.
Сегодня я разговаривал с Колькой по телефону. Он меня спросил, готов ли я на всё. Я ему ответил: готов! Правда, мне не очень хочется портить собственную песню, но ради друга можно.
Новость! Мы вчера Колбасина переизбрали! Он, как унтер Пришибеев, на всех кричал и ругался. Теперь будет потише.
Я очень волнуюсь за завтрашний концерт. К нам приедут и родители, и шефы с завода. Кольке-то ничего не будет, а на меня все шишки посыплются за срыв концерта. Танька на меня не глядит, ну, и я тоже на неё не гляжу. Она стала носить голубую ленточку вокруг головы. До меня дошли слухи, что Танька предлагала снять меня с должности барабанщика, но шумовой оркестр не согласился. Все закричали: «Пусть только Мишка сорвёт наше выступление! Мы ему дадим дрозда!» А я не боюсь ваших «дроздов»!
29 января. Эти строки я уже пишу ночью. Час тому назад кончился наш концерт, но я только что пришёл в себя.
Представьте себе наш школьный зал, а в нём народу – полно! Там и генералы сидели, и учителя из соседней школы, и какие-то неизвестные мальчишки, и один милиционер (чей-то папа).
Сначала Федька показывал фокусы, потом спела Милка из восьмого класса «А», потом вышел на сцену Тобик, и все ему аплодировали за то, что он не ел колбасу.
Но вот наконец и Лёля нас зовёт. Мы расселись на сцене, занавес раскрылся, и Лёля объявила: «Песня о дружбе»! Музыка Миши Пташкина!» Ребята наши закричали: «Да здравствует Пташкин!» А я про себя подумал: «Ух! Как сейчас ударю по барабану!» Но я специально пропустил первый куплет. Пусть, думаю, все послушают, а вот после припева я и ударю!
Но как-то вышло у меня, что я и на втором куплете не поломал ритма. Все поют, и я пою! Больно уж музыка у меня хорошая получилась. И Танька рядом со мной пела:
Девчонки, мальчишки!
Мальчишки, девчонки!
Нам всем подружиться пора!
И будет нам весело в классе,
Да здравствует дружба! Ура!
Но вот подошёл третий куплет, и я подумал: «Ну, Лёлька, держись! Как сейчас вдарю левой ногой по барабану!»
И только я ногой замахнулся, глядь, а песня… уж кончилась! Ой, что я наделал? Ведь теперь мы с Колькой поругаемся. Он скажет, что я слово не сдержал!
И я решил спрятаться за кулисами. Но тут подошёл Сергей Петрович и говорит:
– Миша, почему не идёшь в зал пожинать лавры?
А я отвечаю:
– А мне и здесь неплохо. Тихо, уютно. Сергей Петрович, а вы что хотели придумать, чтобы концерт у нас не срывался?
А он улыбнулся и говорит:
– Ничего. Честное слово, ничего. Я просто верил в тебя и в Колю.
И он ушёл.
И только он спрыгнул со сцены в зал, подходит ко мне Колька.
– Ну, Мишка, заказывай себе гроб! Где была твоя левая нога в самый ответственный момент?
– На барабане! – сказал я. – А что?
– А гроза, как в Большом театре? Знаешь, что древние греки делали за такие дела?
– Знаю, – сказал я, – но пойми, я не мог испортить песню о дружбе. Я сам заслушался.
И вдруг Колька как стукнет меня по плечу.
– Ты знаешь, Мишка, я тоже заслушался! Ну и молодец же ты у меня, композитор! Хороший оркестр получился!
Тут к нам подошли Лёлька и Танька и пригласили нас на танцы. Мы с Колькой хотели на них не обращать внимания, но раз они к нам подошли, то и мы решили больше на них не сердиться. И Колька сказал:
– Спасибо, Лёля, за концерт!
Это он её впервые Лёлей назвал. И, пожалуй, я теперь Таньку буду звать Таней.
Кто знает, может быть, она не хотела со мной раньше разговаривать потому, что я её звал неласково? Не знаю. Но, в общем, надо подумать над этим вопросом. Обязательно подумаю!
Мой учитель
Когда я был маленьким, отца я видел довольно редко. Он уходил на работу рано утром, а приходил, когда мы с сестрёнкой, набегавшись за день, уже видели десятый сон. И даже в выходной день, когда, казалось бы, папа должен был с нами идти в кино и покупать мороженое, он, позавтракав, уходил к себе в комнату и садился там за стол. Через щёлку дверей, наблюдая за ним, мы с сестрёнкой с нетерпением ожидали того момента, когда он начнёт разговаривать сам с собой. Он сидел за столом, здоровый, широкоплечий, что-то писал и вдруг, отрываясь от бумаг, произносил вслух: