Но стоило только маме послать Сашу в магазин за маслом, как ноги сами понесли его в переулок к Сурену Сумбатовичу.
Он вошёл во двор большого пятиэтажного дома и остановился.
Во дворе играли в чехарду какие-то мальчишки.
– Эй, ребята! – подойдя к ним, спросил Саша. – А где тут живёт Сурен Сумбатович?
– А для чего он вам? – отозвался маленький черноглазый мальчуган.
– Нужен.
– Очень?
– Очень!
– Ну пойдёмте, я вас провожу. Папа, наверно, уже проснулся.
Вот так встреча – попал на сына! Саша готов был удрать за ворота, но, решив, что тогда ребята могут подумать, что он какой-нибудь шпион, двинулся за сыном балетмейстера.
Его встретил черноволосый человек с синими, небритыми щеками. Он был в длиннополом пиджаке с поднятым воротником, надетым прямо на голое тело.
Саша сбивчиво рассказал ему о своих поисках.
– А вы тоже танцуете? – поинтересовался Сурен Сумбатович.
– Нет, это нужно для бала.
Балетмейстер провёл Сашу в большую квартирную кухню – в комнате ещё спали, – а сам, шлёпая туфлями, побежал к себе. Вернулся он, неся в полах пиджака штук двадцать кастаньет, притворил дверь и с шумом высыпал их на подоконник.
– Вот эты, бэлые, – из слоновой косты, – заговорил он с акцентом, – а эты – из самшыта. А вот эты мнэ подарыл испанский танцовщик Хозэ-Марыя-Хуан дэл Чэлэныто. Бог, а нэ танцор!
Сурен Сумбатович взял пару и надел на большие пальцы рук.
– А мэжду прочим, – сказал он, – наши артысты не умэют ыми пользоваться. Вот Кармэн совсэм без огонька играют. А надо, чтобы былы порыв, рэшительность! Вот как!..
Глаза у Сурена Сумбатовича дико сверкнули, он гордо выпрямился и вдруг, пустив кастаньетную трель, завертелся в бешеном танце.
Пиджак распахнулся, раскрыв волосатую грудь. Танцовщик прыгал, вскидывал ноги, манерно тряс плечами и зазывно улыбался.
Он совсем не стеснялся Саши. Ему, видно, казалось, что он находится не на кухне среди кастрюль и сковородок, а на ярко освещённой сцене и сотни зрителей любуются каждым его движением. Саше было очень неудобно – взрослый человек и так лихо танцует перед мальчишкой. Но вдруг до Саши дошло, что если Сурен Сумбатович так горячо любит балет, то о своём призвании он может рассказывать любому и каждому – пусть взрослому, пусть ребёнку, за кулисами, на кухне, на чердаке, в очереди на автобус, – лишь бы люди получше знали, какая это великая радость и красивое искусство – балет.
Однако дать пару кастаньет, хотя бы на один вечер, как ни упрашивал Саша, Сурен Сумбатович отказался наотрез. Это коллекция. Но по секрету сказал, что вчера в мастерской на Ярославском шоссе он испытывал десять опытных кастаньет, надо туда пойти…
– Я уже там был, – вздохнув, ответил Саша. – Не дают.
– Для школы должны дать!
– А мне для… знакомой, – признался Саша.
– Ах вот оно в чём дэло! – Танцовщик улыбнулся. – Тэпэр понятно, почэму вы у мэня с утра…
Саша снял очки и стал их протирать.
Сурен Сумбатович зашёл в комнату и написал записку в мастерскую…
Наконец-то! Наконец-то! Кастаньеты Саше вручал сам директор. И бесплатно! Об этом, оказывается, позаботился Сурен Сумбатович!
– Танцуйте! – улыбаясь, сказал директор, и вокруг него на стенах радостно загудели инструменты.
И впрямь Саше очень хотелось танцевать!
Выйдя на улицу, Саша нацепил кастаньеты на пальцы и радостно потряс ими в воздухе. Ему захотелось немедленно пойти к Лене и передать ей этот дорогой подарок. Но тут у него почему-то испортилось настроение.
А вдруг Лена о нём совсем и не думает и ходила с ним на каток и в кино лишь потому, что ей было одной скучно? А он вот с этим признанием и сегодняшним подарком прямо напрашивается к ней в друзья. Это не помужски.
Саша сжал кастаньеты так, что они заскрипели. Что же делать? Саша не хочет напрашиваться, он хочет, чтобы Лена сама оценила его. Саша гордый! И как бы узнать, как Лена к нему относится?
В школе на шумной переменке Саша отозвал Лену в сторону и напрямую спросил:
– Лен, скажи, а ты не шутила, когда сказала, что «этим не шутят»?
– Не понимаю, о чём ты? – как ни в чём не бывало спросила Лена.
– Ну… вчера…
– Что – вчера? – Лена опустила глаза.
– Ну, помнишь, ты на рояле играла «Собачий вальс», а я рядом стоял?
– А-а… это ты про день рождения? Да, да, я приду. – Лена провела пальцем по подоконнику.
– Да что ты всё про день рождения да про день рождения?! – уже с обидой пробурчал Саша. Он ведь чувствовал, что она понимает, о чём он говорит, но почему-то молчит.
И вдруг она сказала:
– Да, а ты знаешь, когда ты тогда ушёл, меня мама очень ругала за то, что я тебя отпустила, – у нас такой пирог был вкусный, с яблоками.
– С яблоками?! И ты не шутишь?
– Нет. Я тебе принесла в школу кусочек, но Лилька его съела.
– А я тебе кастаньеты достал, – не удержался Саша и вдруг, к удивлению всех ребят, гулявших по коридору, радостно рассыпал перед носом у Лены оглушительную кастаньетную дробь.
В дебрях Кара-Бумбыповесть
Глава IУдар сабли
Всю дорогу мы с Лёшкой ехали в тамбуре и то и дело высовывались из вагона. Мы были счастливы. На рельсовых изгибах мы с восторгом оглядывали всю нашу электричку, которая, иногда тоненько посвистывая, отчаянно неслась среди полей и мелколесья.
Вагон болтался из стороны в сторону, колёса без умолку тараторили, буфера звенели, и в тамбур вместе с солнечной пыльцой, поднятой со шпал, врывался медовый ветер. Настроение было великолепное. Свобода! Свобода от пап и мам!
– Вот здорово, что поехали! – восторгался Лёшка. – Ведь это же моё первое самостоятельное путешествие! И ты ведь тоже никуда один не ездил?
– Не ездил! – ответил я. – А кто первый тебя позвал?
– Ну ты, ты! Успокойся! Подумаешь, какой изобретатель!
– Не изобретатель, а настойчивый человек.
– Ну ладно, пусть настойчивый! Только не хвастайся!
А я и не хвастался. Мне просто очень хотелось, чтобы Лёшка по заслугам оценил мою выдумку уехать из города.
В то лето, когда все ребята с нашего двора после экзаменов разъехались по лагерям и деревням, мы с Лёшкой остались в городе. Вышло так, что у Лёшки заболел отец и слёг в больницу, а у моей мамы на дачу денег не было.
Обычно наши семьи – уж который год подряд! – уезжали за сто километров от Москвы под Коломну, в небольшую деревеньку, расположенную неподалёку от Оки, и там жили до конца августа. А в это лето нам было обидно, что мы опять не сможем поселиться в просторной избе у нашего сверстника Сашки Косого и его матери тёти Груни. Это были очень приветливые и добродушные люди, и к нам они относились как к своим родным.
В общем, июнь и половину июля мы с Лёшкой ещё крепились: играли в футбол, ходили в детский парк в драмкружок, купались за парком в пруду величиной с блюдце. Но когда однажды Лёшка вытащил из пруда на своей спине две чёрные пиявки, терпение моё лопнуло.
– А знаешь, – сказал я, – а ну его ко всем собакам, этот пруд! Давай завтра махнём на Оку! Встретим Зойку, покупаемся!
– Хм!.. Махнул один такой! – безнадёжно усмехнулся Лёшка. – А кто нас отпустит одних? Мамы, да? Ой, умора! А если тебе на Зойку охота посмотреть, так бы сразу и сказал.
И тут же мой план поездки на Оку он разбил в пух и прах.
Я знал, что Лёшкина мама, Тина Львовна, никуда его одного не отпустит. Но почему бы не попробовать уговорить её? Ведь попытка не пытка? И если мы её уговорим, значит, я скоро увижу Зойку!
Вечером у себя дома за ужином я был очень грустный, еле-еле ковырял вилкой в тарелке, смотрел на маму отсутствующим взглядом.
– Что с тобой? – наконец спросила она.
– Да так… ничего…
– Нет, а всё-таки?
– «Всё-таки, всё-таки»!.. – сказал я с горечью. – Все ребята разъехались кто куда, и Лёшка вот также завтра один на Оку уезжает, а я дома сижу…
– Его отпускают одного?! – изумилась мама.
– Да, одного! – Я сделал очень честные глаза.
– Странное дело, я вчера была у Тины, но она мне ни слова не сказала об этом. А ты хотел бы с ним поехать?
– Конечно! А что тут нам делать, в Москве? Сиди пыль глотай!
– Хотя что ж… – вдруг в раздумье сказала мама. – В деревню – это дело. На два денька, пожалуй, и можно прокатиться. И у меня котлеты на завтра есть. Вы с утра хотите ехать?
После этих слов я бросил ужин и побежал к Лёшке.
– Добрый вечер! – сказал я, заходя к нему в комнату. – Ну как, Лёшка, подготовка идёт?
– Какая подготовка? – насторожилась Тина Львовна.
– Как – какая? Меня мама отпустила на три дня к тёте Груне. У нас уже котлеты жарятся. И Лёшка хочет со мной…
– Что-о?! – Тина Львовна побледнела. – На три дня? А вот я сейчас позвоню твоей маме и проверю. И если ты солгал, ноги твоей здесь больше не будет!
Тина Львовна кинулась к телефону. Я заволновался: а вдруг всё раскроется?
– Наталь Петровна, – сказала в трубку Лёшкина мать, – это правда, что вы… Что? У вас котлеты горят? Хорошо, я попозже позвоню.
– Ну что? – сказал я победно. – Сами слышали – уже котлеты горят!..
– Мам, пусти и меня! – заныл Лёшка.
– Прекрати! Прекрати! Вы что, с ума сошли – за сто километров, в глухомань! Одни!
– Ну какая же это глухомань? Три часа езды! – сказал я. – Электричество! Река рядом!
– Вот-вот, я и говорю про реку! – ответила Тина Львовна. – Не хватало, чтобы вы ещё там утонули!
– А мы можем и не купаться, – сказал Лёшка. – Вот дадим честное слово и не будем купаться!
– Знаю я ваши честные слова. Наверно, только слезете с поезда, так сразу же в речку. В общем, о чём разговор? Этого я не позволю! И что мне папа скажет? Он в больнице, его волновать нельзя. А я приду и скажу, что ты уехал? Нет, этого не будет!
В этот вечер Тина Львовна слово «нет» произнесла, наверно, раз пятьсот.
И что мы ей только не обещали! И что поедем в деревню всего лишь на два дня, и что привезём оттуда цветов, берёзовый веник, свежих ягод…