– М-да… вопрос родился сложный, – в раздумье сказал Владимир Сергеевич, а потом вдруг весело и лукаво посмотрел на нас. – Слушайте, а кто из вас может раздирать мясо руками и пить кровь из убитых буйволиц?
Этот вопрос застал всех врасплох. Мне, например, лично не приходилось в Москве заниматься таким делом. За Зойку и за Лёшку я тоже ручался.
– Я готов пить кровь, – вдруг как-то тихо сказал Лёшка. – Но на какие деньги мы будем покупать этих… как их… буйволиц и вообще где они водятся?
– Вот то-то и оно – где они водятся? – воскликнул Владимир Сергеевич. – Мы с вами живём в дебрях Кара-Бумбы, а буйволиц тут нет.
– Это ещё что за такая Кара-Бумба? – удивлённо спросил я.
– Ну, я так окрестил наш дремучий лес, – сказал Владимир Сергеевич.
– Вот этот, где мы сейчас сидим?
– Да.
– Хорошенькая Кара-Бумба! – засмеялся Лёшка. – Кара-Бумба – это, должно быть, где-нибудь у чёрта на куличках, в Средней Азии, а тут Ока, пароходы, электрички…
– А для романтики можно и Кара-Бумбой назвать, – сказала Зойка. – У тебя в школе спросят: «Ты где был летом?» А ты ответишь: «В лесу!» И не звучит. А когда скажешь: «В дебрях Кара-Бумбы!» – «О-о! – скажут ребята, и все начнут спрашивать: – Это что, пустыня или горы?» А на самом деле это под Москвой! Вот и весело! Только жалко, что здесь нет буйволиц!
– А корова не подойдёт? – спросил я у Владимира Сергеевича.
– Да кто тебе позволит раздирать корову руками? – сказал Лёшка. – Тут вмиг по шее накостыляют.
– Тише, тише, друзья! К чему весь этот шум? Я пришёл к выводу: раз в дебрях Кара-Бумбы мы не можем найти буйволиц, так, значит, я сейчас отправлюсь в… Москву. Встречусь с вашими мамами и, если хотите, попрошу у них разрешения на ваше дальнейшее житьё-бытьё в шалаше.
Такого вывода никто не ожидал, и мы с Лёшкой минуты две, поражённые, молчали. Потом я восхищённо сказал:
– Вот красота!
– Теперь дальше: мне сегодня очень нужно быть в нашем управлении. Там, может быть, уже готовы анализы. Кстати, я жду телеграммы из Красноярска. Вы останетесь здесь, в лесу, и будете охранять наше готическое сооружение, а я – три часа в Москву, три обратно. Это шесть часов. Плюс часа два на заход к вашим мамам. Да потом мне надо купить продукты. Это будет восемь часов. Следовательно, к шести-семи я вернусь назад.
– Нет, это уж дудки! – вскочил на ноги Лёшка. – Я тоже еду, и к бабушке эти… Кара-Тумбы.
– Не Кара-Тумбы, а Кара-Бумба, – вежливо поправил его Владимир Сергеевич и обратился ко мне: – А твоё мнение?
Я посмотрел на Зойку. Она сидела в уголке, притихшая, с насторожённым взглядом, направленным на Владимира Сергеевича. Над её головой, на еловых иголках, висели серебряные капли. Я знал: стоит Лёшке показаться в Москве, в этот лес он больше никогда не вернётся, а значит, и меня одного тоже не отпустят. И, следовательно, до будущего лета я больше не увижу Зойку.
В Москве я стеснялся звонить ей по телефону. Мне, правда, много раз хотелось заехать в её школу на велосипеде, но её школа была очень далеко от нашего дома, а мама мне разрешала кататься только в пределах наших переулков. И я никуда не ездил.
– Ну и трус же ты какой, Алёшка! – вдруг сердито сказала Зойка. – Если б я жила в вашем дворе, я бы всем девочкам рассказала, какой ты человек.
– Рассказывай на здоровье! И кому хочешь! А на самом деле я не трус, а разумный человек. И все девчонки меня поймут. А в щелчки вы с Юркой и в Москве сможете сыграть.
– Очень нужен ты девчонкам, чтобы они тебя понимали!
Владимир Сергеевич зорко посмотрел на нас и сказал:
– Время для прений истекло. Всё ясно, Юрка, вот тебе карандаш и бумага, пиши маме записку, а ты, Лёшка, можешь ехать со мной.
– И ты поедешь? – спросил я Лёшку.
– Конечно, поеду, – ответил он.
– Такой стал, да?
– Такой…
– Ну ладно, езжай, езжай к мамочке! Мы ещё когда-нибудь поговорим на эту тему!
Я написал на бумажке:
«Ма! Я живу очень хорошо у Зои на даче. Ты не беспокойся. Нашему Владимиру Сергеевичу, который тебе принесёт записку, дай каких-нибудь продуктов и немножко денег. Целую тебя крепко».
– А ты, Лёшка, – сказала Зойка, – можешь в Москве поцеловаться с любым фонарным столбом. Мы тебе разрешаем.
– Кто это «мы»? – спросил Лёшка.
– Я, например, и Юра.
– Ха-ха! Тили-тили-тесто – жених и невеста!
Эти слова для меня были очень обидными, и по ним я понял, что Лёшка идёт на разрыв со мной: дескать, бог с ним, с этим Юркой! Проживу без него. А уж напоследок насолю! И мне также хотелось сказать Лёшке что-то очень обидное. Ведь не я же первый начал эту ссору!
Но пока Владимир Сергеевич доставал из рюкзака свой паспорт, пока зашнуровывал тапочки (он ходил по лесу босиком), я увидел, что на Лёшкином лице появились тяжёлые переживания: ехать ему или не ехать?
– Ну-с, до вечера! – сказал Владимир Сергеевич, пожимая мне руку. – С огнём не баловаться. Если хочешь, позволяю тебе пообедать у Зои. Встреча будет здесь, около шалаша.
– Есть! – ответил я по-военному.
Лёшка подождал, пока Владимир Сергеевич скроется в гуще, а потом, схватив бумагу и карандаш, быстро нацарапал своей маме записку и стремительно побежал за ним…
Владимир Сергеевич не приехал к нам в шалаш ни в семь, ни в восемь, ни в девять часов вечера. Мы с Лёшкой пообедали у Зойки, а поужинали у Сашки Косого. Тётя Груня дала нам по куску ржаного хлеба собственной выпечки и по два сырых яйца. Потом мы вернулись из деревни к шалашу и зажгли костёр.
Что произошло с Владимиром Сергеевичем, я никак себе не мог представить. Попал под автомобиль? Свалился с поезда?
– А может быть, он получил у наших мам продукты и удрал, а мы тут как дураки сидим в лесу и ждём? – говорил Лёшка, помешивая в костре палкой. – Ведь мы же его совсем не знаем!
– Ну, как не знаем? Знаем! – сказал я. – Фотографии смотрели, этот самый… талисман.
– А документы он тебе свои показывал?
– Не-ет…
– Ну, вот видишь, а ты говоришь, что знаем. А может быть, у него там в паспорте стоит штамп: «Жулик»?
– На жулика он не похож, – сказала Зойка.
– А по лицу трудно узнать человека, – ответил Лёшка. – Вот попробуй определи меня, какой я, хороший или плохой?
– Я-то уж тебя как облупленного знаю, – сказал я. – Ты серединка на половинку! У тебя семь пятниц в неделю.
– А Зойка какая?
– Зойка хорошая.
– А почему ты так говоришь? Потому, что вы знакомы с ней с прошлого года. И ты её родителей знаешь и как она учится. А с Владимиром Сергеевичем мы ведь только вчера познакомились. И что мы о нём скажем? Ничего!
– А по документам тоже нельзя судить о человеке, – сказала Зойка. – Есть только один самый хороший способ узнавания: надо с человеком пуд соли съесть. Но сначала всё равно нужно доверять людям. И не бояться их.
– Ой какая философка нашлась! «Доверять»! Надо и проверять!
– Ладно, не волнуйся, – сказала Зойка. – Я за него ручаюсь!
Если бы не Зойка, мы с Лёшкой в лесу ни за что бы не остались. Здесь было страшно. За кустами чудились какие-то звери и бородатые люди. То тут, то там, казалось, кто-то тяжело дышал и посапывал.
Наш шалаш находился в глухом ельнике. До деревни было километра с полтора, до станции лесом – километр. Ни дороги, ни тропок поблизости не было. Лишь невдалеке от нас под пригорком возле кладбища журчал родник.
Мы просидели в лесу до десятичасовой электрички. Она прострекотала вдали, тоненько просвистела и затихла около станции.
И вдруг до нашего слуха донёсся далёкий-далёкий крик:
– Э-ге-ге-ге-ей! О-го-го-го-о!
– Владимир Сергеевич! – воскликнула Зойка. – Честное слово, это он! Слушай, Юрка, бежим встречать его! Он, может быть, что-нибудь несёт. А ты, Лёшка, подкинь в огонь хвороста!
Мы помчались по кустам к Владимиру Сергеевичу.
Да, да, это был он! Весь увешанный кульками, авоськами, бумажными свёртками. Это был он, наш Владимир Сергеевич, уставший и запылённый и – честное слово! – в эту минуту самый родной человек.
Владимир Сергеевич распределил между мной и Зойкой свои свёртки, положил себе на плечо свёрнутое одеяло с подушкой, и мы весело зашагали к шалашу.
– Ну, как вы тут прожили без меня? – спрашивал Владимир Сергеевич. – Не волновались?
– Волновались! Ещё как! – ответил я. – Мы думали: ну куда вы делись?
– А я там в Москве задержался. Малость не подрассчитал со временем. И я тоже волновался: как вы тут?
– А вы наших мам видели?
– Видел! Вот они и держали. Тут они такой надавали всякой всячины, что я еле-еле донёс. До вокзала такси пришлось брать. Я им говорю, что нам ничего особого не надо, а они: «Надо!»
– А когда они велели приехать?
– Это я потом всё подробно расскажу. Вот сядем у костра. А эта Тина Львовна, ой, смешная! «Владимир Сергеевич! Родненький, родненький! Вы Лёшу своими глазами видели, да? У меня прямо всё сердце изболелось! Зачем я его отпустила?» А я отвечаю: «А зачем вашему сердцу болеть, он парень уже взрослый, себя в обиду не даст!»
И вдруг впереди, в темноте, мы услышали отчаянный крик Лёшки:
– Караул! Спасите!
– Что за чертовщина? – удивился Владимир Сергеевич и на мгновение остановился.
– Спаси-ите! – опять завопил Лёшка.
Тут Владимир Сергеевич рванулся на голос.
Я тоже побежал за ним и летел, не чуя под собой ног. За мной неслась Зойка.
Что с Лёшкой? Режут? Убивают? Вот тебе и отдохнули на даче!
К моей великой радости, Лёшка был жив. Только он стоял около шалаша с выпученными глазами и трясся так, будто сию минуту вылез из проруби.
– Ты что орал? – подскочив к нему, спросил Владимир Сергеевич.
– Ч-чёрное и м-мохнатое… – еле выдавил из себя Лёшка.
– Что чёрное?
– М-мохнатое! – опять отвечал Лёшка. – Оно вышло и з-зарычало. А п-потом ускакало.
– Ну, медведь, что ли? – возбуждённо спросила Зойка.
– Нет, не м-медведь, но на четвереньках… А л-лица нет.