Я несколько раз чувствовал, как в мои ладони тюкались рыбки, но схватить мне их не удавалось.
– А ты не торопись, – медленно, без шума погрузившись по горло в воду и еле заметно подбираясь к ивняку, учил меня Владимир Сергеевич, и вдруг – цоп! – в его руке опять блестит рыбка!
За час мы наловили семь рыбок. В конце концов и я поймал одну: серебряной ёлочкой висели они у нас на прутике и тянули граммов на двести пятьдесят. Как-никак, а завтрак у нас всё-таки был.
Я то и дело выскакивал из воды и, посиневший, бегал по берегу. У Владимира Сергеевича лицо было в мурашках, и он отчаянно щёлкал зубами.
– Вот бы сейчас стаканчик горячего какао да яичницу с жареной ветчиной! – говорил он, переходя по реке с места на место.
– А может быть, лучше сосиски с пюре на молоке?
– Нет, пельмени с маслом… Эх, каналья, ушла! – горько вздыхал Владимир Сергеевич. – И здоровая была, на полкило. Вот бы поели!
Мы ещё с полчаса ходили по реке, но поймать ещё какую-нибудь дурную уклейку или зазевавшегося пескаря нам не удалось.
Придя к шалашу, мы рыбу почистили, посыпали солью и уложили в кастрюлю. После чистки рыбки сделались ещё меньше, но Владимир Сергеевич не огорчался. Он то и дело подливал в кастрюлю воды.
– Одно ведро воды, – говорил он, – заменяет сто граммов мяса, а два ведра воды – два яйца. И стоит только нам вскипятить три ведра воды, как у нас будет королевский завтрак!
В кастрюле уклейка догоняла уклейку.
Наша «уха» бурлила долго, а Лёшки всё не было. Без него завтракать мы не могли.
Мы с Владимиром Сергеевичем лишь в порядке пробы съели по четыре ложки «ухи». И остались довольны. Мутно-серая эмульсия с костями была приятно солоноватой и имела далёкий запах рыбьего жира.
– А Лёшка, видимо, всё-таки удрал к своей мамочке, – сказал я, вдыхая парок над кастрюлей. – Уже к Казанскому вокзалу подъезжает.
– Ты прав, надо садиться за стол, – сказал Владимир Сергеевич. – Что ж, будем есть без хлеба.
– Слушайте, Владимир Сергеевич, – сказал я, – а может быть, взять нам какой-нибудь крупы и насыпать в кастрюлю? Всё-таки сытнее будет.
– А уговор?
– Да бог с ним, с этим уговором!
– А ты, брат, малодушный, – усмехнулся Владимир Сергеевич. – Говорил, надо воспитывать волю, надо закалять характер, а сам? Можешь, конечно, брать продукты. Там, кстати, на верёвочках висит и масло и сахар. Я их рюкзаком прикрыл – не промокли.
Он взял ложку и принялся хлебать нашу «уху».
Кастрюлю мы уничтожили в пять минут. Но не всю. Мы ещё надеялись, что придёт Лёшка и спросит свою порцию.
Дождь перестал. С неба уходили последние тучи, и лес ежеминутно менял своё освещение: то становился ярко-зелёным от солнечных лучей, то моментально темнел. И миллионы капелек на ветвях, на сосновых иголках, на цветах то вспыхивали, как алмазы, то угасали. И птичий щебет то умолкал, то раздавался с новой силой. Потом вдруг всё зазеленело, зацвенькало, засверкало, и к нам в лес пришло ослепительное, жаркое утро.
– Да здравствует шалаш – поел и шабаш! – воскликнул Владимир Сергеевич. – Начинаем трудовой день! Сегодня у нас разведка: где работа, какая работа. Мы можем пойти на подсобное хозяйство дома отдыха, в колхоз. А то и на Оку. Видел, там баржа с цементом пришла? Станем грузчиками! Лучше помогать от чистого сердца, чем болтаться без дела. «Все работы хороши, выбирай на вкус…»
Мы прикрыли наш шалаш «дверью», сплетённой из еловых ветвей, предварительно уложив в него всё походное имущество, и снова отправились на реку.
Маленькая баржа была причалена к деревянным жиденьким мосткам. Она была уже наполовину разгружена, и цемент в мешках лежал под брезентом на берегу. Около баржи нас встретила женщина-сторож.
– Скажите, тётя, – обратился к ней Владимир Сергеевич, – а чья это баржа?
– Колхозная.
– А разгружать будете?
– Конечно. Тут ребята были, Мишка да Петька, а потом ушли. Говорят, мало платят.
– А сколько платят?
– Десять копеек за мешок. Вынести из баржи и уложить. А в мешке, чай, килограммов сорок.
Владимир Сергеевич, прищурив глаз, прикинул расстояние от баржи до штабеля мешков и спросил:
– А деньги когда?
– Разгрузите и сразу получите.
– Без ведомостей? – улыбнулся Владимир Сергеевич.
– Да зачем они, волынку разводить! Мне председатель дал десятку и говорит: рассчитывайся сама.
– Отличная постановка дела! – сказал Владимир Сергеевич и, сняв с себя рубаху и штаны, бросил их на траву.
Эта работа была очень тяжёлая. Помогать Владимиру Сергеевичу я не мог. Я только стоял в барже на мешках и пытался за края подцепить их и поудобнее укладывать на его спину.
Шатающиеся мостки прогибались под ногами Владимира Сергеевича, и он ежесекундно мог свалиться в воду. Его чёрная загорелая спина покрылась цементной пылью, которая смешалась с потом и струилась по ложбинке между лопаток.
Владимир Сергеевич вынес на себе двадцать мешков, а потом лёг на траву и закрыл глаза. Я сел около него и молчал. У него высоко вздымалась грудь и на шее пульсировала жилка.
Владимир Сергеевич заработал два рубля. Мы их тут же получили и пошли отмывать рабочий пот.
– Даром деньги никому не даются! – сказал Владимир Сергеевич. – Но главное, честное слово, не в деньгах, а в том, что поработал, сделал дело.
В буфете на станции мы купили батон белого хлеба, бычки в томате и свежих огурцов.
Неподалёку от шалаша, пробираясь через кусты, мы случайно забрели в малинник. Красно-фиолетовые прозрачные ягоды, ещё влажные от дождя, словно маленькие китайские фонарики, гирляндами висели на кустах, окружённых крапивой.
– Ну, вот нам и ещё дело подвернулось! – подмигнул я Владимиру Сергеевичу.
Малина была сочная, сладковатая. Я сначала, сняв ягодку с ножки, заглядывал в её беленькое бархатное нутро – нет ли там червяка, – но, не найдя во многих ягодах и намёка на его существование, отказался от предварительной проверки и пустил малину в «переработку» с удвоенной энергией.
Но вот около шалаша послышались какие-то женские голоса.
Потом мы увидели, как мимо нас с чайником к роднику пробежал… Лёшка. Вот так новость!
Нам захотелось посмотреть на незнакомых пришельцев, и мы решили подобраться к шалашу незаметно.
Первое, что мы увидели сквозь кусты, – это наш стол. На нём на развёрнутых бумажках лежали колбаса, плавленый сыр, яйца, открытая банка шпрот.
– Мама! – закричал я и бросился к маме, которая на четвереньках вылезала из шалаша. Следом за ней показалась и Тина Львовна.
Обе мамы горячо поцеловали меня, а увидев Владимира Сергеевича, протянули ему руки.
– Владимир Сергеевич, что это значит? – вдруг возмущённым голосом сказала Тина Львовна. – Выходим мы на станцию и вдруг видим – ну подумайте только! – мой мальчик на перроне. И что он делает? Торгует земляникой! Я его спросила: «Сколько стоит?» А он: «Двадцать копеек стакан!» Держит в руках кастрюлю и торгует! Я прямо заплакала: «Лёша, объясни, что это такое!» А он: «Мы так решили!» Скажите, что это значит? Что вы решили? Как вы решили?
Но Владимир Сергеевич что-то промычал в ответ и тут же, улыбаясь, пошёл в лес за дровами.
Лёшка принёс с родника чайник и повесил его над костром на толстой палке. Потом он полез в шалаш и, вытащив оттуда буханку чёрного хлеба, положил её на стол и торжественно сказал:
– Вот! Моя! А у вас что-нибудь есть?
Я показал ему пальцем на кастрюлю с «ухой».
Тина Львовна взяла кастрюлю в руки, понюхала её и брезгливо поставила на стол.
– Ты что даёшь? – спросила она меня. – Ты видел, что ты даёшь ребёнку?
– Это уха, мы тоже ею питались.
– А ты загляни в кастрюлю, загляни!
Я заглянул в кастрюлю и ахнул. В нашей «ухе» было полно еловых иголок, которые, видно, нападали туда с шалашных веток.
– Подумаешь, иголки! – сказал я. – С ними даже вкуснее. Это витамины.
– Вот ты сам и доедай витамины, а Лёша будет питаться по-человечески, – сказала Тина Львовна и принялась делать бутерброды. – И вообще садитесь все за стол. Сначала поедим, а потом пойдём гулять.
Наши мамы в четыре проворные руки быстро вымыли стаканы, ложки, тарелки, поставили сковородку на угли и зажарили яичницу с луком и колбасой. Откуда-то у нас на столе появились бумажная скатерть и букетик ромашек.
Моя мама то и дело гладила меня по голове. Лёшкина тоже не сводила глаз со своего чада и причитала:
– Господи, на кого он похож! Похудел, оборвался, на шее космы… Совсем в папуаса превратился…
Я наблюдал за Лёшкой. Он всё время поглядывал на стол с богатой закуской, но одновременно не сводил глаз и с нашей «ухи». Его, видно, очень интересовало: а как мы выполнили свой долг? Потом он незаметно от мамы взял в руки ложку и хлебнул нашего варева. Рыбно-хвойный экстракт, видно, был слишком крепок: Лёшка тут же выплюнул его и ещё с минуту после этой процедуры ходил с открытым ртом, часто-часто дыша и ежесекундно отплёвываясь.
– Хороша кашка, да мала чашка! – сказал он.
Пока наши мамы заканчивали приготовления к обильному обеду, мы устроили тайное совещание.
Положение было тяжёлое. С одной стороны, мы поклялись жить самостоятельно, а с другой – в этот полуголодный день у нас от снеди ломится стол. Как быть? И тем более что Лёшка ничего не ел.
Мы с надеждой смотрели на Владимира Сергеевича: что он скажет? Мы чувствовали, что он человек твёрдый. Но неужели в этот «родительский» день он не снимет с нас клятвы?
– Вот, слушайте, ребята! – вдруг произнёс Владимир Сергеевич. – Наше слово нерушимо. Однако, если ваши мамы узнают о нашем секрете, нас будут бить. Так что да здравствует на один день колбаса и прочие пампушки!
Мы были готовы расцеловать Владимира Сергеевича и, не дожидаясь маминых приглашений, бросились к столу. После первой чашки чаю Тина Львовна вдруг подняла руку:
– А вы знаете что? Я привезла вам подарок, – сказала она и полезла в кожаную сумку. – Вернее, «вам» вообще, а в частности моему сыну. Вот смотрите…