В страшном душевном смятении я направился в правление колхоза.
Около правления – кирпичного дома с широкими окнами – стояла новенькая «Волга». Об её передний буфер тёрся поросёнок. Над шиферной крышей дома возвышалась алюминиевая телевизионная антенна. На доске объявлений висело: «Товарищи колхозники! Организуется экскурсия на один день в Ленинград. Полёт на «Ту-104». Записываться у Кукушкиной».
На ступеньках дома я остановился. Из раскрытого окна вылетали стук счётных костяшек и чей-то голос: «Райфо! Райфо! Это Коляскин говорит! Плохо слышно!»
Над чайной, которая была по соседству с правлением, плавал запах гуляша с картошкой.
Я стоял в полном смысле слова на пороге новой жизни. За дверями была РАБОТА. Та, за которую платят деньги, и на них можно будет купить тарелку гуляша. Об этой работе говорят во всех семьях взрослые: «Ну, как ваша работа? А где вы работаете? А по душе ли нашли работу?»
Но, по-честному говоря, меня сейчас очень мало интересовали деньги. Я знал, с голоду не пропаду. У нас есть продукты. Владимиру Сергеевичу, конечно, не нужны наши заработки. Он просто хочет заставить нас заниматься делом. А помогать я буду колхозу от души, бесплатно!
Я вошёл в правление.
В светлой комнате, оклеенной зелёными обоями, за столом сидел какой-то одноглазый мужичок.
Я с ним поздоровался и спросил:
– А можно ли видеть председателя колхоза?
– А зачем он тебе? – спросил мужичок и стал оглядывать меня своим мутным и красным глазом.
Я замялся, а потом прямо сказал, что пришёл устраиваться на работу.
– На работу-у?! – удивился мужичок и даже привстал со стула. – И как, значит, за деньги?
– Могу и бесплатно.
Мужичок вдруг хихикнул и полез в карман за кисетом. Свернув цигарку и пыхнув в меня едким дымом, он сказал:
– А губа у тебя не дура, я гляжу. Папка с мамкой тебя кормят-поят, а ты, значит, на лисипед хочешь подзаколотить?
– А я теперь сам себя кормлю.
Лицо у одноглазого вытянулось.
– А, ты сирота, что ль?
Что отвечать? О нашем уговоре – хлебнуть самостоятельную жизнь – рассказывать мне не хотелось. И я вздохнул:
– Может быть, и сирота…
– Знаешь, пацан, идит-ко ты отсюда, пока я тебе кузькину мать не показал. А к кому намедни матеря в шалаш приезжали и вы там чаи распивали, а? Я всё знаю!
Красный глаз у мужичка недобро сверкнул, и я понял, что никакого председателя колхоза мне тут не видать. Мне хотелось зайти в соседнюю комнату, в которой какой-то Коляскин настойчиво вызывал по телефону райфо, но, кто знает, может быть, и там меня на смех поднимут. Ведь действительно смешно: пришёл незнакомый мальчишка и требует работу!
Я вышел из правления. Село в этот жаркий полдень было словно вымершее. Куры лежали в серой придорожной пыли. Под плетнём в тени, полузакрыв глаза и разбросав точёные ножки, валялся жеребёнок. А из людей только одна девчонка в красном платье крутила колодезный ворот.
Где-то в поле тарахтел трактор. В кузнице звенела наковальня. Чей-то женский голос кричал: «Эй, Манька-а, идём полоть!»
Везде шла работа.
А настроение у меня было неважнецкое.
Меня уже по-настоящему стало задевать: неужели мне, мальчишке, очень трудно найти для себя настоящее дело?
И вдруг я увидел, что неподалёку от пруда строится дом. Я подошёл поближе к строительной площадке и стал смотреть на то, как двое молодых рабочих в узкой траншее в земле укладывали огромные куски белого камня и заливали их цементным раствором.
Широкоскулый парень в голубой грязной майке – его звали Петька – говорил:
– Сегодня обязательно мы должны всё забутить. А то Коляскин даст нам жару!
– Пускай людей даёт, тогда лучше будет. Взвалил такое дело на двоих и пошёл щи хлебать! – отозвался Мишка, краснолицый и небритый паренёк. – А ты что, малец, рот разинул? – вдруг рявкнул он на меня.
– Да ничего, – ответил я.
– А ты нам дёру на рубль купишь в сельпо?
– А что такое «дёр»?
– Вот подойди сюда поближе, узнаешь…
Я подошёл к Мишке, и вдруг под хохот своего приятеля он схватил меня за ухо и начал его трепать!
Я в один миг вывернулся и с размаху дал Мишке ногой под зад и отскочил в сторону.
– О, вот это мне нравится! – обрадовался Петька. – Теперь оба узнали, что такое дёр! А я тебя видел. В лесу живёшь?
Тон у Петьки был миролюбивый, и Мишка уже тоже смотрел на меня без злости, которая на секунду загорелась в его глазах после моего удачного удара. И потому я, улыбнувшись, ответил:
– В лесу.
– Эх, хорошая житуха: лежи и плюй себе в небо!
– Ага, – согласился я, – а оттуда всё на тебя опять летит!
– А ты что ж, недоволен? – спросил Мишка.
– Доволен. Только делать нечего.
– Ох, смехотура! «Делать нечего»! Да вот пожалуйста, бери лопату и ковыряйся с нами от зари до зари. Хочешь? – И Петька шутя протянул мне лопату.
– Спасибо, – сказал я. – А что копать?
– Ну вот хоть яму под стояк: два метра на метр.
Я подошёл к указанному месту и нажал ногой на лопату.
Парни непонимающе переглянулись.
В обед Петька и Мишка из принесённых из дому свинины и картошки сварили себе на костре гуляш. Вернее, варил его я: начистил картошки, нарезал свинины с луком и положил в кастрюлю с водой. Теперь у меня уже был опыт.
У ребят третьей ложки не оказалось, и я ел свой первый трудовой гуляш широкой щепкой с заострённым концом. Лопаточкой я подхватывал картошку, а на остриё насаживал мясо.
Петька дал мне большой ломоть хлеба, но я его разделил на две части и одну половинку спрятал под брёвна. А из трёх широких лопухов, скреплённых между собой тоненькими щепочками, я соорудил плошку, и Петька наполнил её густым гуляшом – для Владимира Сергеевича.
О нём я помнил всё время. Как он там один? Как чувствует себя?
Когда мы, сидя по-турецки вокруг кастрюли, навалились на гуляш, Мишка случайно обернулся, посмотрел вдоль улицы и прошептал:
– Кажись, моя любовь идёт! Коляскин!
– А кто он у вас тут? – спросил я.
– Председатель колхоза, – ответил Петька и стал газеткой обтирать свою ложку.
К нам подходил высокий человек в синей сатиновой рубахе, подпоясанной узким кавказским ремешком. Лицо у него было морщинистое, чёрное от загара. Он шёл быстро и тоненькой хворостинкой охлёстывал свои пыльные сапоги.
Мишка и Петька встали. Я тоже.
Коляскин остановился около четырёхугольной траншеи и молча осмотрел её.
– Значит, на точке замерзания? – наконец сказал он.
– Нет, почему же, Иван Спиридонович… – ответил Петька. – Вон мы уж сколько заложили. Сегодня закончим забутовку, а завтра уж цоколь начнём гнать.
– Да что ты меня завтраками кормишь? – вдруг вскипел Коляскин и с силой хлестнул хворостинкой по сапогу. – По договору уже клуб должен стоять, а у вас?
– И будет стоять! – сказал Мишка. – Людей вот не хватает.
– А ты что, не знаешь, где люди? В поле! Я вас специально освободил, а вы? То у тётки Евфросиньи на крыше подхалтурили, то у Тимофея сарайку поправили…
– Ну просит же народ… Мы ведь после работы… – опустил голову Петька.
– Я видел, как после работы. Чуть председатель в район, так они уж пошли налево! И цемент бросили из баржи разгружать?
– Да ладно тебе, Иван Спиридоныч, – попытался улыбнуться Мишка. – Сделаем – сам похвалишь за ударный труд. Вот садитесь с нами обедать.
– Не буду! – сердито сказал Коляскин.
Петька огорчённо бросил свою ложку в кастрюлю, и она черенком воткнулась в гуляш.
Председатель повернулся и быстро зашагал от нас.
– Товарищ Коляскин! Товарищ председатель! – крикнул я и побежал за ним.
Иван Спиридонович оглянулся.
– Здравствуйте, – вежливо сказал я. – Вот у вас людей не хватает, возьмите, пожалуйста, меня, а? И у меня ещё двое приятелей есть! Они тоже могут!
– А ты сам-то откуда? – прищурив глаза, спросил председатель.
– Из Москвы!
– Из дачников, что ль?
– Да вроде бы, – помялся я. – Мы… в шалаше…
– А-а… слыхал. А какие документы у тебя?
– Могу привезти из дому дневник. Достаточно?
– Если паспорта нет – достаточно. А что умеешь делать? – Иван Спиридонович пощупал у меня мускулы на руке.
– Да я… куда пошлют!
Председатель усмехнулся и, вертя в воздухе хворостинкой, задумался. Потом сказал: «Идём!» – и пошёл обратно к стройплощадке.
– Вот что, вы, работяги! – обратился он к Петьке и Мишке. – Назначаю к вам ученика. Парня не обижать. Ясно? А ты, одним словом, – он повернулся ко мне, – будешь помогать им, что скажут…
Я кивнул головой.
– А на шалашное пропитание, – продолжал он, – я тебе сейчас дам записку, и ты получишь аванс. Картошку там, кислой капусты, огурцов. В общем, с голоду у меня не помрёшь. А там под конец – полный расчёт…
Когда председатель ушёл, Петька хлопнул меня по плечу:
– Вот как у нас люди растут! От горшка два вершка, а уже строительный рабочий.
У меня было очень радостно на душе. Назначение на работу произошло так быстро, словно по мановению волшебной палочки. И даже аванс уже можно получить! Так это на каждые летние каникулы можно в колхоз выезжать! И кормёжка будет! Красота!
Глава VIIЛегенда о любви
Под вечер в рогожном куле, который я взял у тёти Груни, я нёс к Владимиру Сергеевичу из колхозной кладовки мой аванс.
Выдал мне его одноглазый мужичок. Мне казалось, что он в колхозе какой-то большой начальник, а на самом деле это был простой кладовщик. И притом пьяный. Вместо полупудовой гири при взвешивании картошки он поставил на весы пудовую. А отпуская килограмм мёду, он ошибся на полкило. Потом, правда, он заметил свою ошибку и набросился на меня за то, что я его не поправил. Но мне, вошедшему со света в полусумрачную кладовую, просто не было видно ни гирь, ни чашек весов.
Выдавая мне квашеную капусту в кочанах и огурцы, он приговаривал:
– Вы небось уж сегодня дёрнете! Закус богатый. Ежели что, можете позвать. Я к вашим услугам. А чего это председатель так расщедрился: и на работу поставил, и вот уж продукты, пожалте!