– Строительных рабочих готовит, – ответил я.
Мне было противно смотреть на этого человека. И хоть неудобно было себя хвалить, я добавил:
– Он почувствовал, что человек хочет по-настоящему работать.
– А я, значит, не хочу? – насторожился одноглазый. – А ну-ка клади капусту обратно за оскорбление при служебных обязанностях!
Я выложил из мешка мокрый кочан.
– Вот так! А теперь можешь его взять обратно. И ты не раздражай мои нервы.
Как таких дураков держат на работе, не понимаю. А может быть, это он только со мной так себя ведёт, издевается?
Мне очень хотелось размахнуться мешком картошки и трахнуть этому типу по роже. И в правлении он мне помешал, и тут кочевряжится… Но я должен был терпеть. Чуть бы я взбунтовался, он мог закрыть свою кладовку и сказать: «Зайдёте завтра!» А до завтра мы ждать не могли.
По дороге к шалашу со мной произошло ещё одно событие.
На узкой тропинке, которая шла через высокую рожь, я встретил Нарика и Гарика. Они словно меня поджидали.
– А ну, постой-ка! – схватил меня за мешок длинноволосый Нарик. – Ты что несёшь?
– Картошку, – ответил я и хотел пройти мимо.
– А ты не торопись, – загородил дорогу щуплый Гарик, растопырив руки. – Положи на землю, мы сейчас проверим. На колхозном поле выкопал?
– Я в кладовой получил.
– У Филимона? – спросил Гарик и прикрыл свой левый мышиный глаз.
– У Филимона.
– А где накладная?
– Какая накладная?
– При каждом товаре должен быть документ! – сказал Нарик и дал мне затрещину.
Дело оборачивалось худо. Драться я не мог. На спине у меня лежал мешок, а в правой руке я нёс банку с мёдом. Я втянул голову в плечи и спросил:
– Двое на одного, да?
Но они меня даже не удостоили ответом. Гарик нахально засунул указательный палец в банку и облизал его.
– Нарька! – вдруг обрадовался он. – Сплошная потрясёнка! Ей-богу, мёд!
Если бы у меня в руках был тот самый дрын, который мы изготовили для врагов в шалаше, ух и устроил бы я этим типам медовое угощение!
Пусть они вдвоём в конце концов и отдубасили бы меня – один Нарька был в два раза выше меня, – но кому-нибудь я бы всё-таки оставил на память фонарь. Я парень был отчаянный. Помирать – так с треском!
А теперь я должен был стоять и смотреть, как эти два На-Гарика (так мы их стали называть чуть позже), отняв у меня банку, макали в неё пальцы и пожирали мой труд.
Я не понимал, в чём дело. Почему они напали на меня?
И только когда они вылизали весь мёд и забросили банку в рожь, я понял.
Нарик поднёс к моему носу кулак и сказал:
– На, понюхай. Чуешь, чем пахнет? Будете Зойку к себе зазывать, сделаем из вас антрекоты с гарниром.
– И студень! – добавил Гарик и тоже поднёс кулак к моему носу. – Ультиматум предъявлен, а за остальное пеняйте на себя!
– Мы её не зазывали, – сказал я, – она сама к нам приходит.
– А кто ей пишет любовные записочки, как вы там называете… из Кара-Бумбы? – Гарик толкнул меня плечом и вынул из своего кармана записку Владимира Сергеевича: – «Зоя! Я вас очень прошу, достаньте немножко пенициллина. Я». Это не ваше послание?
Я был поражён: значит, Лёшка тоже побывал в их лапах?!
– Вам ясно наше предложение? Вы свободны!
И, получив от Нарика оплеуху, я отправился восвояси.
Владимира Сергеевича я застал у костра. Он помешивал кофе. Чёрно-бурая пена, словно лихо сдвинутый набок берет, лежала на кастрюле.
Под удивлённым взглядом Владимира Сергеевича я сбросил на землю мешок и спросил:
– Ну, как себя чувствуете?
– Немножко отпустило… Только слабость, – через силу улыбнулся Владимир Сергеевич. – А это что? – Он указал ложкой на мешок.
– Первый заработок! – сказал я. – Я тут ещё немножко гуляшу принёс. А Лёшка ещё не приходил?
– Пришёл.
– А где он?
– Твой дружок арестован! Вот такие дела, – бесстрастно сказал Владимир Сергеевич.
– Как – арестован?
У меня задрожали коленки.
– А очень просто: схвачен и брошен в кутузку! За тёмные махинации с фотоаппаратом!
– И он уже сидит?
– Сидит!
– И что теперь будет – суд?
– Сначала следствие, а потом суд.
– Надо немедленно поехать в Москву к его маме! – не на шутку всполошился я.
– Не надо! – вдруг раздался из шалаша Лёшкин голос. – Судить судите, а моей маме ничего не говорите!
– Арестованный, молчать! – приказал Владимир Сергеевич и обратился ко мне: – В нашем коллективе морально-бытовое разложение.
– А что же он натворил?
У меня уже немного отлегло от сердца.
– Да ерунда какая-то! Меня оклеветали, а вы уж тут раскудахтались! – сказал Лёшка, высунув из шалаша голову.
– Я кому сказал? – прикрикнул на него Владимир Сергеевич. – Будешь разговаривать только на следствии!
– Ха-ха! Следствие! Это беззаконие! – отозвался Лёшка. – Требую прокурора!
Владимир Сергеевич ему больше не отвечал. Он с интересом выкладывал из мешка моё добро и, подробно расспросив о том, где я его достал, радостно воскликнул:
– Вот молодец! Хвалю. Сейчас будем ужинать. И так как у нас сегодня праздник по случаю первого заработка, с нашего масла запрет я снимаю.
– Ура-а! – закричал из шалаша Лёшка.
– А ты не радуйся, это тебя не касается! – ответил Владимир Сергеевич.
– Мне сегодня из-за вас морду набили, – проворчал Лёшка, – а вы меня голодом морите! Где справедливость?
– Ты знаешь, чем этот ребёнок около дома отдыха занимался? – посмотрев на меня, сказал Владимир Сергеевич.
– Чем?
– Кустарным промыслом!
– Не понимаю.
– А тут и понимать нечего. Он фотографировал отдыхающих! И брал с них деньги. По гривеннику за карточку. Я мешки за гривенник таскал, а он карточки! Набил полные карманы денег и сказал, что завтра принесёт снимки. Ну, все были довольны, а потом один из отдыхающих хотел ему помочь вытащить кассету, раскрыл фотоаппарат, и оказалось, что в нём не двигается плёнка.
– А я знал, что у меня перемотка не работает? – закричал Лёшка. – Не знал! А раз не знал, значит, не виноват!
– Ну, когда раскрылся обман, – продолжал Владимир Сергеевич, – этот кустарь-одиночка бросился бежать. Его поймали, арестовали…
– …Велели паспорт показать! – сообщил из застенка Лёшка.
– Имей в виду: хорошо смеётся тот, кто смеётся последний! – сказал ему Владимир Сергеевич и закончил рассказ: – И вот привели сюда. Ну, что будем с ним делать?
– Это что, следствие или уже суд? – спросил Лёшка.
– Суд! – сказал я.
– Нет, погодите, – вылез Лёшка из шалаша, – дайте мне слово! Во-первых, надо установить, для кого я фотографировал. Для себя лично или для всех нас – это раз. Во-вторых, отметим: я не просто снимал, а культурно обслуживал население. А в-третьих, скажите, кто ограничивал меня? Никто! Я имел право пойти на станцию и помогать нести дачникам сумки? Я имел право показывать людям, где тут можно снять дачи? Но я не пошёл на это. А если в доме отдыха вышла осечка, то я тут ни при чём!
– У тебя в голове осечка вышла, – сказал Владимир Сергеевич. – Ты должен был найти себе общественно полезную работу, а не лёгкую халтуру, понимаешь? Мы ведь об этом уговаривались?
– А у меня голова закружилась, когда мне Нарька по шее дал около пляжа. И у меня все мысли рассыпались! – с невинными глазками сказал Лёшка.
– Ладно, – сказал Владимир Сергеевич. – Если ты упорствуешь и не признаёшь свою ошибку, знай, что к концу нашей шалашной жизни никакого диплома ты не получишь!
– Диплома?! А какого? – спросил я, удивлённый.
– Об этом только я знаю! – сказал Владимир Сергеевич. – Доживёте – увидите!
Тем временем, пока мы разговаривали, у нас уже сварилась картошка, и мы сели ужинать. Лёшка насупился и ел молча.
В лесу уже стемнело. Стал накрапывать мелкий дождь. От костра наши лица были чёрно-красными. Если бы кто-нибудь посмотрел на нас со стороны – точь-в-точь разбойники пируют!
И в этот момент, ведя перед собой велосипед, к нам пришла Зойка! На ней был голубой плащ с капюшоном и высокие резиновые ботики.
– Владимир Сергеевич, что с вами? – положив велосипед на землю, быстро спросила она.
– Да ангина… – слабым голосом ответил наш вождь.
– Ну, это дело поправимое. Вы знаете? Минут пятнадцать назад ко мне под окно пришли Нарик и Гарик и стали меня разыгрывать какой-то запиской. А я эту бумажку вырвала у них, захлопнула окно и всё прочла!
– Это они у меня её отняли! – сказал Лёшка. – Я шёл к тебе, а они напали…
– Это возмутительно! – сказала Зойка. – Я, честное слово, пойду к Нарькиному отцу. Он как раз сегодня приехал. Вот лоботрясы!
– Да плюньте на них! – Владимир Сергеевич пожал Зойкину руку. – Мы сами с ними рассчитаемся. Дайте только встану! А вы мне что-нибудь принесли?
– Принесла. Только пенициллин не в таблетках, а в ампулах. Подойдёт? У нас другого не было.
– А кто ж ему укол сделает? – удивился я.
– Я, – ответила Зойка. – Я тут всё привезла: стерилизованный шприц, иголку, спирт. Это у папы всегда дома есть. Вы доверитесь мне, Владимир Сергеевич?
– Пожалуйста! А иголку не поломаете?
– Не волнуйтесь, я уж не первый раз. Я бы и папу сюда привела, но он в Москве. У него сегодня операция… Только вот здесь очень мало света!
Я молча раскрыл на перочинном ноже отвёртку, снял с переднего колеса велосипедную динамку и переставил её на вилку заднего колеса. Потом я перевернул велосипед вверх ногами, установил его на седле и на руле и приказал Лёшке:
– А ну-ка, арестант, крути педали!
Из маленькой фары, которую я держал в руках, брызнул ослепительный свет.
Такой эксперимент я не раз устраивал у себя дома и даже пытался под жужжание динамки учить уроки: так было интереснее, чем при электрической лампочке. Но Зойке сейчас, видимо, показалось, что я гениальный изобретатель. Она закричала:
– Ой, какая прелесть! Юрка, ты просто золото! Как ты додумался?
«Нет, Зоя, это ты золото!» – сказал я про себя.