Зойка протёрла пинцет ваткой со спиртом и вынула из никелированной коробочки шприц. Я освещал велосипедным фонариком её пальцы. Они работали быстро и уверенно.
Вот Зойка уже перелила пенициллин из ампулы в стеклянную трубочку, просунула в кольцо на поршне большой палец и сказала:
– У меня готово!..
Укол она сделала в одно мгновение. Потом разобрала шприц и снова уложила в коробочку.
Мы дали в руки Зойке тарелку с варёной картошкой. Владимир Сергеевич позволил из неприкосновенного запаса раскрыть банку с судаком в томатном соусе, и пир на весь мир закипел.
Несмотря на то что мы съели по две тарелки картошки и выпили полную кастрюльку кофе, после ужина мы ещё стали печь картошку.
Мы вытащили из шалаша постельные принадлежности и, расположившись на них, стали смотреть в костёр.
Огня уже не было, только тлели малиновые угли да по краям очага вспыхивали сосновые иголки.
Зойка, поджав ноги и покусывая травинку, сидела рядом со мной. Мой локоть, которым я поддерживал подбородок, касался её руки.
– Вот в такие часы хорошо рассказывать легенды, – улыбнулся Владимир Сергеевич. – Мне часто рассказывал их тот старик, который подарил мне женьшень.
– Какой женьшень? – спросила Зойка. – Корень?
– Да, – ответил он. – Это такой у меня талисман.
– Если Владимир Сергеевич его потеряет, то потеряет своё сердце, – пояснил я.
Я сделал ударение на слове «сердце» и почувствовал, как у меня под локтем шевельнулась Зойкина рука.
– А ну их… эти легенды! – сказал Лёшка-фольклорист. – Они все про любовь! Давайте лучше анекдоты!
Но вдруг Зойка сказала:
– Мальчики, а кто меня пойдёт провожать?
Мы с Лёшкой переглянулись.
– Да посидите ещё, куда вам торопиться? – отозвался Владимир Сергеевич.
– Нет, меня уже дома ждут.
– А сегодня Владимира Сергеевича очередь! – будто шутя сказал я.
– Ну, куда ему! – Зоя махнула рукой. – А может быть, ты, Лёшка, теперь пойдёшь?
– Я не могу, я под арестом!
– Трусишки вы, вот что я вам скажу! – улыбнулась Зойка и отдёрнула руку от моего локтя. – А теперь слушайте: я вас нарочно проверяла. Мои родители уехали в Москву, и я остаюсь вместе с вами.
– Вот и отлично! – сказал Владимир Сергеевич, почему-то обрадовавшись. – Свистать всех наверх! Нашей Белоснежке стелить в шалаше, а семь гномов будут спать около костра!
Зойке мы сделали постель прямо пуховую. Стелили ей при свете электрофары: сбили в одну кучу все листья в шалаше, отдали ей самую мягкую подушку и самое тёплое одеяло.
Чего греха таить, мы с Лёшкой думали: слава богу, что не пошли провожать! Куда идти: кругом темь, страшно!
И вскоре все уснули. А я лежал и думал: а почему почти все легенды только об одном – о любви? И почему, когда Зойка с нами, не только мы, мальчишки, но даже и Владимир Сергеевич какой-то другой становится? А ведь он-то старше Зойки почти на девять лет!
В предутренней мгле я, поёживаясь, чуть приоткрыл глаза и в полусне усмехнулся: «Показалось!» Я увидел, что в глубине кустарника на краю тропинки, ведущей к шалашу, будто бы стояло что-то чёрное и мохнатое.
Глава VIIIКостры наших душ
После первой ночёвки в лесу Зойка позвонила со станции в Москву и узнала, что её родители не приедут на дачу три дня, и, следовательно, она могла жить в деревне как ей вздумается.
А вздумалось ей остаться на этот срок у нас в шалаше и ввести новый образ жизни.
По утрам мы все вместе, кроме Владимира Сергеевича, должны были делать зарядку, а потом как очумелые бежать на речку. Мы стали чистить зубы углём, а в «санитарный день» стирали своё бельё.
Зойка также постановила «приём пищи» производить только в определённые часы.
Раньше, до этих нововведений, мы по нескольку раз в день варили себе кофе «Здоровье» и садились за еду, когда хотели, а теперь нашей казацкой вольнице пришёл конец. Зойка вбила на лужайке осиновый кол и начертила лопатой по дёрну циферблат. И когда солнечные часы, например, показывали 6 утра, на столе уже дымился завтрак, и мы, причёсанные и умытые, глядели на то, как Зойка раскладывала нам по тарелкам пшённую кашу.
Я затащил Лёшку на стройку колхозного клуба, и он начал свой трудовой путь с чернорабочего: подносил Петьке и Мишке песок, размешивал в ящике цементный раствор. Сам же я был допущен к более сложным работам: притирал на цементной подушечке кирпич к кирпичу и даже брал в руки мастерок.
Заметив нас с Лёшкой на стройке, к нам со всех сторон сбежались деревенские мальчишки, начиная с пятилетнего Васятки и кончая здоровенным Сашкой Косым. Ребята подтаскивали брёвна, рыли яму под заборные столбы и укладывали лаги для пола из толстого подтоварника.
Я уже многое узнал: и что такое сшивать доски внахлёстку, и как прибивать их заподлицо. Бутом назывался белый камень, очень прочный и водостойкий. Он обычно укладывается в землю. А «подтоварник» – это просто брёвна длиной шесть метров и толщиной десять – двенадцать сантиметров.
На земле возле дома была сложена обрешётка для крыши и тонкие доски для чёрного пола. Иногда я слышал, как Петька советовался со своим напарником:
– Какой раствор будем здесь делать: один к четырём или один к шести?
– А какая у нас марка в этом мешке?
– Не то «300», не то «400».
– Давай один к шести.
И Петька приказывал Лёшке насыпать в ящик для раствора шесть вёдер песку и одно ведро цемента.
А марки расшифровывались очень просто: чем выше марка цемента («200», «300», «400», «500»), тем больше песку он связывает и крепче схватывает.
Наблюдая за тем, как работают Петька и Мишка, и прислушиваясь к их рабочему разговору, я понял, что каждая профессия имеет свой словарь и свои хитрости. И мне было приятно щеголять рабочими словечками:
– Эй, Сашка, давай сюда вагу, а сам зайди с торца!
Так мы укладывали венец – нижние брёвна дома.
Однажды подошёл к нам Коляскин. Посмотрел на мальчишек, облепивших сруб, и сказал удивлённо:
– Вот архаровцы! То их сахаром сюда не заманишь, а то сами налетели как на мёд…
Мы с Лёшкой уже имели право есть мамо-папины продукты, потому что работали в поте лица. Так настояла Зойка. Владимир Сергеевич, правда, говорил, что это уже неинтересно, если мы всё-таки начинаем прибегать к чьей-то помощи. Вот Робинзон Крузо добился всего сам, так и мы должны делать.
– И глиняные горшки будем обжигать? – спросил Лёшка.
– А хотя бы и так.
– И пшеницу сеять?
– Ну, не совсем сеять, но надо знать, как её сеют.
– А чего тут знать: бросил в землю и пошёл руки в брюки. А она растёт себе.
– Вот за одни такие слова тебя и стоит отлучить от мамочкиного сахара и консервов.
– Владимир Сергеевич, вы не правы! – сказала Зойка. – Вот если бы они вообще балбесничали, как эти На-Гарики, тогда другое дело: пусть сами себе и добывают пропитание. А раз они работают, мама и папа должны их поддерживать.
– Но Лёшка-то ведь ещё не получил аванса, – возразил Владимир Сергеевич.
– А вы сами-то работали? – насупился Лёшка.
– У Владимира Сергеевича бюллетень, – сказала Зойка.
– Знаем мы этот бюллетень! – ответил Лёшка и подмигнул мне.
– А ты что ему подмигнул?
– Ничего, это у меня нервный тик.
Но этот «нервный тик» для меня лично означал многое.
Позавчера, когда мы с Лёшкой ушли на работу, Владимир Сергеевич с Зойкой остались одни. А когда мы прибежали на обед, то увидели, что Зойка с Владимиром Сергеевичем режутся в шашки и у него на лбу красное пятно.
Я догадался, что эти шашки Зойкины, и мне почему-то стало грустно. Значит, она специально ходила за ними домой.
А тут ещё Лёшка подлил масла в огонь. Когда мы пошли по грибы, он сказал мне:
– Ну, теперь пропало твоё дело, не видать вам теперь Зоечку, как уши без зеркала!
– А куда она денется? – спросил я, сделав вид, будто ничего не понимаю.
– Никуда. Но просто она теперь будет чихать на вас с пятого этажа. Нужны вы ей больно!
– С чего это ты взял?
– А ты посмотри, кого она теперь по лбу щёлкает?
Эти обидные для меня Лёшкины домыслы я решил проверить сегодня же. Вернувшись к шалашу с грибами, я предложил Зойке сыграть в шашки, но она ответила:
– Некогда, некогда! Ты видишь, что с ним!
Она заботливо укрывала Владимира Сергеевича. Он не хотел ни есть, ни пить, но Зойка говорила:
– Ну пожалуйста, я вас очень прошу! Вы увидите, вам же лучше сразу станет! – и пыталась его поить горячим кофе из кружки.
О, почему я не заболел ангиной!
А потом Владимир Сергеевич нам стал рассказывать эпизоды из своей жизни. И слушать его было необычайно интересно.
Однажды в зимнем туристском лагере он ехал с товарищем на лыжах по склону горы, и вдруг снежная лавина сбила товарища с ног и засыпала. Надо было мчаться за помощью в лагерь, но Владимир Сергеевич не бросил друга, а стал его откапывать сам. И так он разгребал снег всю ночь, пока не вытащил на склон своего полуживого товарища.
Зойка с горящими глазами смотрела на Владимира Сергеевича.
– И он, значит, живой остался?
– Живой. Что ему сделается! Сейчас тоже, как и я, геолог, – сказал Владимир Сергеевич. – А вот ещё другой случай…
Наш вождь с головы до ног был напичкан разными случаями. Каждый его герой, будь то какая-нибудь бабушка или профессор, все они имели свои голоса, свои походки, и я, например, очень зримо представлял себе худощавого охотника в рваном полушубке, в огромной волчьей шапке, на которого в тайге напал уссурийский медведь-шатун. Владимир Сергеевич пошёл с ружьём на подмогу охотнику, выстрелил в упор, но медведь всё-таки успел снять скальп с Владимира Сергеевича. И ему в больнице снова натягивали волосы на голову. Это был невероятный случай, и мы, может быть, и не поверили бы начальнику Кара-Бумбы, но он в доказательство показал нам длинный шрам под волосами на лбу.
Я слушал Владимира Сергеевича и думал о том, что за таким человеком я пошёл бы на край земли. Только зря он всё это при Зойке рассказывает!