Обычно Кукин не словоохотлив, но стоит ему выпить, как он начинает говорить не умолкая.
Подошел парень в синем костюме, который держал речь за столом.
— Если что, кликни, — сказал он, присаживаясь на край лавочки и обращаясь к Володе: — Так и так, мол, товарищ Мокров, есть такая-то необходимость. И все будет исполнено в лучшем виде. Понял? — Парень стиснул Володе руку. — Мокров своего слова не забывает. Понял? — продолжал парень, не выпуская Володиной руки. — Ты только кликни…
Серега Щеглов принес гитару, сел на приступок крыльца. Кукин сразу же затянул про трех танкистов. Щеглов пробовал делать замечания насчет тональности, но его никто не слушал — по улице неудержимо неслась песня:
Три танкиста,
Три веселых друга —
Экипаж машины боевой…
Клавдия тоже подпевала и тихонько раскачивалась взад и вперед, обняв Алексееву зазнобу.
Пели песню за песней: «Если завтра война», «И кто его знает», «Как родная меня мать провожала». Кто-то один запевал, остальные подтягивали.
Володя слушал, опустив голову. «Никто из тех, — думал он, — кто сейчас пел под Серегину гитару, даже представления не имеет о великом композиторе Иоганне Себастьяне Бахе, о его фугах, контрапункте. Но как они смогли постичь так глубоко музыку?» Песня звучала стройно, и Володя слышал голос Клавдии, выводившей неожиданным дискантом мелодию, и голос Анны, вторившей ей с увлечением. И только Алексей все портил, когда присоединялся. Рядом с Алексеем сидела его зазноба. Она тоже пела, временами ее глаза, устремленные на Алексея, выражали откровенную нежность. Откуда эта девушка? Володя никогда раньше не видел ее. Живет где-то на Красном Перевале — в пригороде. Алексей умеет завязывать знакомства. Он общителен, и ему даже не надо прилагать стараний — девушки сами тянутся к нему. Чего-то они в нем находят? Вон как зазноба смотрит на него.
Женщины вдруг запели старую русскую песню. Пели Клавдия, Анна и Алексеева зазноба. Щеглов подыгрывал на гитаре. Тоненьким голоском подпевала мать. Это было неожиданно. Володя никогда раньше не слышал, чтобы мать пела эту песню. Бесхитростный, проникающий в душу напев:
Ах, мороз, мороз,
Не морозь меня —
Не морозь меня,
Моего коня…
До поздней ночи не умолкали песни во дворе у Метелевых. До полного изнеможения теребил струны гитары Серега Щеглов, и под ее рассыпчатые переборы люди и веселились и плакали.
Утром всей семьей отправились на сборный пункт. Впереди шагал Алексей с матерью, позади — Володя и Николай. У матери — заплаканное лицо, глядит не наглядится на сына, утирает концом платка глаза. Когда подошли к красным военкоматовским воротам, Алексей закинул мешок с вещами за плечо, остановился. На тротуаре, по обе стороны улицы, на мостовой толпились призывники с родственниками: потертые, в заплатах пиджаки, куртки из «чертовой кожи», рубахи-косоворотки, полинявшие от бесконечных стирок. Табачный дым плыл над гудящей толпой.
— Ну, братишки! — Алексей вытер со лба пот. — Смотрите тут без меня! Матерю слушайтесь!..
— Поцелуйтесь, чай не чужие, — с укоризной сказала сыновьям мать.
Братья заморгали, быстро и неловко расцеловались. Алексей, хмурясь, то и дело поглядывал по сторонам. За минувший день он словно стал выше ростом.
— Ты, мама, шла бы домой. Вон какая тут суета, чего зря жариться.
— Ничего. Насижусь еще дома. А вы, ребята, — обратилась она к сыновьям, — идите, вам тут в самом деле нечего делать.
Володя и Коля пошли.
За площадью Коммуны, недалеко от трамвайного депо, они встретили Алексееву зазнобу. Она шла очень быстро, почти бежала. На ней было вчерашнее красивое платье. Она пролетела, не заметив ребят.
Братья постояли около кинотеатра «Горн». Поглядели на фанерный щит, с которого улыбалась Любовь Орлова. Володя вспомнил: в прошлом году дважды ходил с Ольгой в этот кинотеатр. Гуляли по набережной, потом смотрели кино… Что-то поделывает сейчас Ольга? Две недели как нет от нее писем. Должна, наверно, скоро приехать — каникулы.
— Как думаешь, она взаправду вылетает из пушки? — спросил Коля, показывая глазами на золотоволосую Любовь Орлову.
— Бутафория, — вздохнул Володя.
— Что ты сказал?
— Бутафория. Обман, — ответил Володя.
Солнце заливало улицы, дымился гудрон на мостовой — дорожники в неуклюжих брезентовых куртках орудовали катками.
— Жарко. Пошли искупаемся, — предложил Володя.
— Я пойду домой, я сегодня не выспался.
— Ну ладно, валяй.
Володя побрел по теневой стороне улицы. Вышел на площадь, повернул на бульвар. Знакомый, исхоженный маршрут. Шагая по аллее, вдруг заспешил — так он всегда привык ходить здесь. Посторонний мог подумать: идет парень по срочному делу, а дела у него никакого нет, спешить некуда. Сидят старички на лавочках, блаженствуют в тенечке, а Володя шагает широким шагом. Надо бы остаться с матерью, проводить до конца Алексея, да зачем — Алексей прогнал их, ждал свою зазнобу. Красивая девушка, вспомнил Володя, наверняка будет скучать без Алексея.
На лавочке сидел парнишка в старом, залатанном пиджаке, кепка сдвинута на лоб.
Что-то показалось Володе знакомым в опущенных плечах, в повороте головы.
— Федя!
Парень поднял голову, прищурился.
— Ты что — не узнаешь?
— Узнаю.
— Ну, здравствуй! Откуда ты?
Федя в ответ только усмехнулся, а в глазах у него блеснула какая-то жесткость.
— Смотрю, вроде знакомый, — улыбнулся Володя. — Как живешь? Снова на стройке?
Федя помедлил, зыркнул глазами по сторонам, ответил коротко:
— Нет.
— Где же?
— Между небом и землей.
— Не хочешь говорить?
— Почему. Говорю так, как есть.
— Где-нибудь работаешь? Говори толком.
— А чего говорить. Все очень просто. Убрали меня со стройки как опасный элемент. В лагерь на север увезли. А я убег.
— Убежал?
— Да.
Володя заморгал глазами:
— Как же так! Ведь тебя могут опять…
— Ничего. У меня справка есть. Ничего.
Федя поправил на голове кепку, откинулся на спинку лавочки, огляделся.
— Пойдем к нам.
— Нет. — Он посмотрел Володе в глаза: — Спасибо. Сейчас никак не могу.
— Почему?
— Уезжаю.
— Далеко?
Федя хмыкнул:
— Какой ты дотошный! В Астрахань еду. — Он поморщился, помолчал. — Ну вот и время подошло, пора.
Он встал.
— Я тебя провожу.
Федя пожал плечами, дескать, как хочешь. Немного спустя, идя как-то боком и косясь на Володю, спросил:
— А ты как живешь? Играешь на скрипке?
— Играю.
— И музыку сочиняешь?
— Я, Федя, недавно ездил в Москву. С осени совсем туда уеду. Учиться.
— Здорово!
— Конечно, здорово. А сегодня мы Алексея в армию проводили.
— На службу, значит, — Федя оживился. — Я тоже жду не дождусь срока: возьмут в армию, тогда отмыкаюсь.
— Тебе плохо?
— Ничего. Люди добрые везде есть — живу.
Вышли на набережную. Около старой, покосившейся пристани покачивал растопыренными боками колесный буксир с громким названием «Нептун».
— Вон мой пароход, — показал Федя.
— Это же буксир.
— Ну и что! Я с командой. — Федя, прищурившись, посмотрел на Володю, губы его дрогнули. — Ты дальше не ходи, я один… Спасибо тебе за все.
— Может, напишешь?
— Напишу, если хочешь. — Голос у него стал тихим. — До свиданьица, Вовка, поклон матери, братишке…
Володя смотрел на Федю и чувствовал, как в груди у него накатывалась какая-то тяжесть. Почему этот парень должен скитаться по чужим людям? За что?
— Обязательно дай знать о себе, Федя. Как устроишься, сообщи. Если плохо будет, приезжай.
— Спасибо!
Федя махнул рукой и побежал вниз по лестнице. Кургузая кепка мелькнула в проеме пристани. Володя ждал: оглянется. Не оглянулся.
Вечер. Из кухни глухо доносились голоса: мать рассказывала соседям, как провожали призывников. Особенно запомнился ей духовой оркестр: бухал и бухал без передышки.
— Наплакались на целый год.
Одно удручало ее. С военкоматовского двора призывников повезли на грузовиках, да так быстро, что она не успела разглядеть, в какой машине ехал Алексей. Гвалт стоял жуткий, все махали руками, и на машинах тоже махали, да еще оркестр наяривал вовсю.
Соседи заверяли мать, что все было очень хорошо, проводили нормально, и переживать не надо — год-другой пролетят незаметно, и вернется Алексей домой. И еще что-то хорошее говорили, хваля Алексея, и дважды как бы вскользь упомянули об Алексеевой зазнобе, но мать оставила это без внимания.
Володя сидел задумавшись, вспоминая прошедший день. Снова и снова прикидывая, как они будут жить без Алексея. Захотелось все волнения выразить в музыке.
Мелодия не получалась. Он писал и перечеркивал на нотном листе, потом взял в руки скрипку — и зазвучала тихая мелодия. Сумерки в комнате сгустились, замолкли голоса на кухне. Володя смотрел в окно на темное, без звезд, небо и играл.
Тихо, пустынно было в доме, как будто все покинули его, а ведь уехал только Алексей.
Вошла мать, зажгла свет. Окинула глазами комнату, поглядев чуть дольше на диван, где обычно спал Алексей. Первый вечер без старшего сына. Непривычно, грустно. Мать стала доставать из корзины белье: рваные носки, майки, рубашки. Принялась за штопку. Ее рука в набухших венах сноровисто ходила вверх-вниз. Изредка она смотрела на сына, который продолжал играть. Раньше она почти не обращала внимания на его занятия — мудреной казалась музыка. А тут вдруг прислушалась. Чисто поет скрипка, будто человеческий голос, протяжно и проникновенно, только вот слов нет, хотя все ясно и понятно: скрипка рассказывает о человеческой жизни, в которой и боль бывает и печаль, но все равно надо идти вперед, преодолевая все боли и печали.
Когда Володя опустил смычок, мать спросила, откусывая нитку:
— Что это ты сейчас играл?