Через час, когда сгустились сумерки, разведка отправилась на задание. Впереди шагал Жердев в немецкой плащ-накидке и немецкой каске, за ним — солдаты Мухин и Жилин в таких же накидках и касках.
В лесу шли быстро — Жердев проложил здесь не одну тропинку, ориентировался легко, уверенно. Было прохладно, похрустывали под ногами сухие сучья, шелестела трава. Иногда путь им пересекали сойки. Отлетев поодаль в кусты, птицы наблюдали за пришельцами.
— Что там у тебя хлюпает? Хлюп, хлюп… — спросил Жердев, поворачиваясь к Мухину.
— Не знаю. Может, портсигар. Да вот еще перочинный ножик.
Обычно колкий, ироничный, Мухин сейчас присмирел. То, что лейтенант услышал, как в его кармане постукивает портсигар, удивило Мухина.
— Обвяжи тряпкой. А лучше, положи эти вещи в разные места, — посоветовал Жердев.
Мухин переложил перочинный ножик в нагрудный карман гимнастерки, а портсигар собрался было выбросить: все равно табаку нет. Но его остановил Жилин:
— Не дури. Красивая штука.
— Это мне ребята в цеху подарили.
— В цеху? За какие такие таланты? — не удержался Жилин.
— Провожали в армию и подарили.
— Вон оно что! Значит, память. Тем более нельзя бросать. Сам-то откуда?
— С Урала. Город Челябинск. А ты?
— Я из деревни. Псковская область. Все хотелось в город попасть, да не вышло, не пустили…
Видимо, Жилин вспомнил что-то неприятное из своей жизни и хотел рассказать о себе подробнее, но Мухин перебил его, сказав, что если учитывать факт его рождения, то оно произошло тоже в деревне, где он жил недолго: отец с матерью померли и его поместили в детский дом, потом он кончил ФЗУ, жил в общежитии, работал на заводе.
— Но понимаешь, какая странная штука, — продолжал Мухин, — все время мечтаю попасть в деревню. Тянет. И сам не знаю почему. Тянет, и все.
После этих слов оба неожиданно замолкли и до самой речки шагали молча, внимательно поглядывая по сторонам, как было приказано лейтенантом! Мухин — влево, Жилин — вправо.
Подойдя к речке, они напились и умылись.
Потом Жердев повел их широкой выемкой, заросшей по бокам ивовым кустарником и болотной травой. Выемка перерезала поле, на дне ее струился ручеек, образуя маленькие бочажки. Жердев шел вдоль ручья, сапоги его утопали в болотном мху, Жилин и Мухин следовали поодаль.
Тьма сгустилась. Стая птиц с шорохом ветра поднялась с кустов при их приближении. Жердев, оглядевшись, тихо выругался. Сделали еще несколько шагов и замерли: из-за кустов показались крыши строений. Несколько минут лежали не шелохнувшись, прислушивались. Потом лейтенант жестом позвал Жилина и показал рукой вперед. Тот уже не раз ходил в разведку и потому сигналы понимал быстро: тотчас сбросил накидку и уполз.
Прошло с полчаса, может, даже чуть больше. Где-то недалеко урчал мотор. Звук был четким и ровным, будто кто-то мягко бил молоточком по наковальне.
Наконец вернулся Жилин.
— Тута, за пригорком, человек двадцать полегло наших, — заговорил он, немного заикаясь. — Лежат непохороненные.
— А в деревне что?
— Немцы в деревне, а наших людей нет. В баньке старика со старухой обнаружил. Напуганы очень.
— Пошли, — чуть слышно произнес Жердев.
Быстро миновали взгорок. Тяжело было смотреть на разбросанные по земле в уродливых позах трупы красноармейцев. Многие лежали с винтовками, но без единого патрона. Похоже, это была одна из групп, пробивавшихся из окружения и застигнутых здесь немцами.
На краю деревни, за огородами, в окружении трех молодых березок стояла банька. На лавке около дверей сидели согнувшись старик и старуха.
Жердев поздоровался полушепотом и объяснил, зачем они пришли. Старик долго молчал. Казалось, он не понял, о чем его спрашивают. Но спустя немного времени, почмокав губами, заговорил хрипло и тягуче. Да, болота тут непроходимые. Однако перейти можно. Он замолк, затем повторил слово «можно». Пробирались когда-то мужики… Если взять чуток левее ручья, то при большой сноровке можно. Однако чужому человеку не разобраться — места гибельные, скотина, бывало, заблукает и утопнет.
— Выручай, дедушка, проведи, — стал просить Жердев.
Старик не ответил. Опустив голову, о чем-то думал и, казалось, забыл про разведчиков. Кряхтел, охал. Посчитав, что старик не расслышал его просьбы, Жердев произнес громче:
— Пропадем, если не выведешь.
— И не знаю, как быть. И вас жалко, и стар я, давно не ходил. — Старик высморкался в подол рубахи. — Ходок-то я никудышный — ноги не держат.
— Мы тебя на руках пронесем, только покажи, — вступил в разговор Мухин.
Опять воцарилось молчание. Старуха сидела замерев, будто неживая.
— Как быть-то, не соображу. Не сплоховать бы, — сказал тихо старик. — А вы-то далече ли? К вам-то теперь как попасть?
— Рядом, километра три, — соврал Жердев.
— По зорьке, стало быть, надо. Чтобы светло. В потемках не получится.
— Пока до леса доберемся — и рассветет. Тут и наши подойдут.
— Так, так… Прямо не знаю. Стар я. Ох, стар! Но уж коли очень надо, то послужу. Подождите трошки, соберусь…
Жердев с Мухиным присели на копешку сена неподалеку от баньки, где их поджидал Жилин. С беспокойством озирались вокруг, вздрагивая при каждом шорохе. Старик вскоре вышел с маленькой котомкой за плечами, и все четверо двинулись к ручью. Медный круг луны глядел на них из-за леса.
— Тут открытое место, надо бы побыстрей, — полушепотом просил Жердев старика, поддерживая его под локоть.
Они уже пересекли страшный взгорок, за которым лежали трупы убитых красноармейцев, когда раздался выстрел, вспыхнула, очерчивая дугу, ракета, и тут же перед ними возникли немцы.
— Хальт!
Жердев, вскрикнув, схватился за автомат, выстрелил и повалился на землю как подкошенный. Старик и Мухин упали рядом. Жилин бросил гранату, побежал, путаясь в высокой траве. Услышав близко лязгающее гудение, лег. Вся лужайка и взгорок вдруг оказались освещенными: немецкие бронетранспортеры шли на них с включенными фарами. Лучи фар двигались вправо-влево, скользнули по бугру и остановились, застыли, освещая распростертые тела разведчиков и старика. Две ракеты догорали возле кустов ивняка. Жилин достал вторую гранату, зачем-то оглянулся на неподвижно лежащего Жердева, приподнялся на левый локоть для броска — и тут пулеметная очередь ударила ему в грудь и в голову…
Всю ночь Поздышев ждал Жердева с разведчиками. Под утро понял; ждать не надо — не вернутся. Жгучий холодок перехватил горло, неприятно засосало под ложечкой.
Он приказал накормить людей пораньше, сам достаточно ясно не представляя, какой приказ отдаст потом. Он предчувствовал, что день будет тяжелым, что именно в этот день все решится. Каким-то непостижимым образом его предчувствие связывалось с гибелью Жердева. Жердев погиб. Значит, кольцо сужается. Значит, они в ловушке.
Завтрак был скудный — запасы продуктов иссякли. Полсухаря на человека и банка тушенки на шестерых. Самому Поздышеву есть не хотелось. Он попросил Рябинина принести котелок воды, ополоснул лицо, остальное выпил, заедая сухарем.
— Тушенку, товарищ капитан, — стал предлагать Рябинин.
— Не хочу.
— Ну вот еще, — Рябинин насупился, испуганно глядя на капитана. — Второй день ничего не едите. Так нельзя. — Но, видя, что капитан не слушает его, закрыл откупоренную банку и спрятал в мешок.
Что могло случиться с Жердевым? Попал в засаду? Убит? Эти вопросы не давали Поздышеву покоя. За несколько дней боев и отступления, блуждания по лесам он привык к Жердеву, как к близкому человеку. Привык к его отрывистой манере разговора, к его исполнительности и деловитости. С ним, с Жердевым, и больше ни с кем, делился он своими опасениями и надеждами, на него возлагал самые ответственные и опасные задания. После того как батальон, обороняясь, потерял большую часть своего состава, не было у Поздышева ближе человека, чем Жердев. «Как же это случилось, что Жердев погиб?» — спрашивал себя Поздышев, совершенно уверенный сейчас в том, что Жердев именно погиб, а не взят в плен и не ранен.
В десять часов утра с шоссе свернули две танкетки, проехали метров двадцать по направлению к лесу и остановились. Тут же выпустили две фосфоресцирующие трассы. Пули защелкали по стволам деревьев, сучья и листва мягко падали на землю и в окопы к солдатам. Дав несколько очередей, танкетки двинулись вперед и снова встали, и снова над окопами засвистели пули, вгрызаясь с треском в деревья.
Затаив дыхание, Лубянов наблюдал за танкетками. «Нащупывают, пристреливаются. Скоро подойдут к опушке вплотную», — думал он. Танкетки, однако, постреляв, пошли вдоль леса, одна за другой, держа интервал метров в десять, потом повернули обратно.
Сзади, в кустах, послышалось шелестение. Лубянов обернулся и увидел Поздышева.
— Не стрелять! Без команды не стрелять! — повторил капитан сиплым голосом и, присев на корточки за кустом, раздвинув ветки, стал разглядывать немцев в бинокль. Видимо, Поздышев чувствовал себя плохо — лицо синее, с желтизной, глаза запали.
— Они разворачиваются, — заметил Лубянов.
— Спокойно, товарищи, — отозвался Поздышев. — Не шевелиться!
— Уходят вроде…
— Может…
— Тихо, тихо…
Прижав к глазам окуляры бинокля так, что кости надбровных дуг запыли, Поздышев следил за танкетками.
— Уходят.
Он поднялся, пошел, пригнувшись, в глубь леса, и в эту минуту громовой треск раздался над их головами. Один, другой, третий… Взрывы следовали друг за другом так часто, что невозможно было понять, откуда стреляют: то ли из деревни, то ли со стороны шоссе. Осколки с яростью вонзались в землю, с отчетливым стуком впивались в деревья, хищно стрекотали в листве. «Шрапнелью бьет», — подумал Лубянов и скомандовал:
— Всем в окоп!
Лес наполнился жутким ревом, треском. Жужжали осколки, падали отрываемые ими ветки деревьев. Поднявшийся было из траншеи Спирин присел тотчас на дно окопа, обхватил руками голову. Осколки, казалось, не успевали упасть на землю, как высоко над деревьями возникал новый, рвущий душу вой. Этот вой заполнял все вокруг, и некуда было от него деться, некуда спрятаться. Все лежали, уткнувшись лицом в землю, ни одна голова не поднималась над окопом, никто не решался взглянуть поверх бруствера, чтобы узнать, что же делается в поле, на шоссе. Всех сковал неуправляемый животный страх.