ии вокруг руки, парашютик навил на руку стропы главного купола, а нераскрытый купол как-то по-другому расположил тело.
Кто-то ему кричал, кажется, капитан Максимов. Слова, не встречавшие препятствий в воздухе, хорошо услышались на земле; но Федоров слышал только шипение и свист. Его сердце будто взвесилось в груди и стало там парить в невесомости. Он стал освобождаться от парашютика и строп, стараясь не думать о катастрофе. Но он подавил и стремление открыть запасной парашют, которому оранжевая арка преградила путь. Это уже случилось однажды. Его товарищ еще в аэроклубе разбился в схожем случае как раз из-за недостатка выдержки: оба купола у него мгновенно свились в единое нераздуваемое тряпье. Правда, можно было аккуратно извлечь запасной парашют из ранца и откинуть его от себя, но на большой скорости почти не уменьшалась вероятность соединения купола, и попробуйте быть аккуратным при смертельной опасности, рискните пожертвовать хотя бы долей секунды из оставшихся десяти секунд…
С земли это было ужасное зрелище. Оно страшило, но и захватывало, и от него было невозможно оторвать глаз. Начальник училища, стоя у «газика», так сжал челюсти, что едва не сломал зубы.
— Почему он не раскрывает запасной парашют? — спросил генерала шофер.
— Помолчи… — произнес Петров, не сводя глаз с неба, — помолчи-ка… — И подумал: «Если Федоров дернет сейчас кольцо, он погиб».
Федоров продолжал чуть заторможенно падать. Свернутый парашют выгибался над ним от ранца к подмышке; оранжевый чехол выглядел как знамя. Десантник никак не мог освободить парашютик и стропы. Он попал в ловушку. С ощущением близости земли нарушалась ледяная собранность и усиливалось дрожание рук. В ничтожные на земле частицы времени он в небе успел прожить целую жизнь, все вспомнить и передумать. Из груди его готов был рвануться крик. И это уже казалось Федорову признаком гибели. Ему чудилось, будто он ощущает спиной прикосновение травинок, а в следующий миг должен ощутиться удар о массу земли, жуткое физическое взаимодействие, при котором у человека отрываются легкие и почки, костяк рассыпается, а упругое тело, амортизируя, подскакивает словно мячик, наконец навсегда успокаивается. Он никогда не думал, что ему так хочется жить. Но если бы хоть раз испытал такое безумие, то после не растратил бы зря ни одной секунды. Он бы все секунды учел и распланировал: лишний бы раз глянул на цветок, на дерево, на лицо друга, на всю прекрасную землю, о которую должен был теперь разбиться…
Внизу неслась санитарная машина, распространяя тревожную сирену. Генерал Петров побледнел и подумал: «Похоже, что все». Федоров в это время вдруг увидел землю. Он не понял, почему это произошло и что он такое сделал, но огромная планета встала на дыбы, затем опрокинулась. Генерал заметил над парашютистом белый пузырек, который стал раздувать, тесня чехол. Внезапно над пузырьком выстрелился парашютик с чехлом; как странное видение на всю площадь размахнулся парашют, и вот десантник закачался на подвесной системе на самой неожиданной высоте.
Десант приземлился и пошел в атаку с криками «ура!», со свистом и гиканьем для устрашения. Атака увлекла и Федорова. Никто не отменял для него учебного боя, и при всем том, что с ним произошло, бой мог оказаться настоящим. Оттуда, где засел «противник», ринулась пулеметная очередь, но пулемет захлебнулся; десант захватил «противника» врасплох, поражая из автоматов и забрасывая гранатами. В укреплениях, имитированных при помощи мешков с песком, завязался рукопашный бой. Мелькали то приклад, то «финка». Капитан Максимов ворвался вместе со своими солдатами с пистолетом в руках.
После учений Максимов построил группу. Подъехал генерал. Десантники имели вид отчаянных рубак, а их полевые формы впечатляли хищной раскраской, учитывавшей летние цвета. Генерал прошелся вдоль строя не торопясь. Против Федорова он остановился и сперва поглядел на его ботинки, затем поднял голову, наморщив лоб.
— Как вы себя чувствуете? — спросил генерал.
— Спасибо, — ответил Федоров. — Хорошо.
— Что случилось?
— Открыл парашют в «плоском штопоре». Вытяжной парашютик попал под мышку. Я запутался в стропах.
— Почему не открыли запасной?
— Невозможно было, товарищ генерал.
— Знаю, — сказал Петров, разглядывая курсанта, и еще прошелся. — Послушайте, Федоров, — снова сказал генерал, — а ведь я вам не разрешал делать такой прыжок.
— Я не понимаю, товарищ генерал, — отвечал десантник, ловко скрывая ответную хитрость.
— Может быть, вы разрешили? — спросил Петров у капитана Максимова.
— Нет, не я, — вежливо отвечал капитан. — Не я разрешил курсанту Федорову прыгать со свернутым парашютом.
— Как, кстати, произошло приземление? — снова обратился генерал к Федорову.
— Обычно.
— Значит, возможно вот так прыгать?..
— Вполне.
— Как вы думаете, Федоров, что я должен с вами делать?
— Посадить на гауптвахту.
— За что?
— За то, что я допустил «плоский штопор».
— Хорошо, — сказал генерал, — я подумаю. — И когда уже забрался в «газик», добавил: — Я еще над этим поразмыслю.
Небо, как в тот раз, было синим. Подул высотный ветер и разогнал облака. Полковник Воздушно-десантных войск Федоров, крепкий статный мужчина с усиками, машинально открывая пачку сигарет, глядел вверх из-под козырька форменной фуражки. Откуда-то в небе взялся самолетик, и он был как сияющий жук, который прицепился к синеве и старался поскорее уползти, оставляя позади себя мутную струю для маскировки. Небо было и внизу. Оно касалось земли. Только на земле все было по-другому относительно времени, и нескольких десятков секунд не всегда хватало, чтобы вынуть из пачки сигарету и прикурить.
Дракон
Боцман Василий Титов был лыс, невысок. Родился он и вырос на севере. Помор и «трескоед», Титов любил треску и мог есть ее в сыром виде, посыпав солью из щепотки, — возможно, именно поэтому был физически силен и ничем никогда не болел. Прозвище Дракон к нему привязалось. Еще в прошлом столетии, на парусниках, «драконами» называли боцманов, которые раздавали зуботычины матросам; но к нашему боцману это слово, понятно, относили без злого умысла.
Его также прозвали «морской плесенью», ибо Титов работал на флоте уже двадцать лет. В Ледоморске все здоровые мужчины — моряки. Не моряки — это врачи, учителя, специалисты по лесной промышленности и рабочие порта. Здесь, как родился в семье мальчик, он уж будущий матрос, боцман, механик или капитан. Подрастая, маленький ледоморец носит морскую фуражку, как носил ее Титов в детстве и теперь, — черную, с лакированным козырьком, с молодецким заломом.
Как-то Дракон нарушил непреложный закон тяготения. Разводили стрелы, и его вздернуло за ногу снастью, спаривающей две грузовые стрелы на пароходе через верхние блоки. Были еще другие случаи. Раз человек много и бесхитростно делает, то иногда может попасть впросак…
Он любил поговорить с матросами о жизни. Поводом мог быть отвлеченный момент. Видит, что матрос поднимает флаг на мачте и что поднимает неграмотно, то есть развернутым, и подступит:
— Дай-ка.
— Не все, что ли, равно? — говорит матрос.
— Нет. — И боцман сворачивает флаг в тугую колбаску, вяжет к линю рифовым узлом, а подняв, дергает за линь, и флаг вспыхивает неожиданно и лихо. — А ты поднимаешь флаг как кальсоны на просушку, — говорит боцман. — Становимся в чужом порту, а ты унижаешь свой флаг.
И вдруг вспоминает войну, как немцы бомбили и торпедировали наш торговый флот и флаги полоскались в черном дыму корабельных пожаров, израненные как люди.
— Чему вас только в морских школах учат? — замечает боцман, и этого достаточно, чтобы начать разговор.
Но матросы его не избегали. Как к такому человеку не прислушиваться, если он и моряк очень опытный, и у него полно воинских наград?
Но не любил Дракон болтовни. Когда принимали обязательство по досрочной доставке груза и все были согласны, он заявил так:
— Я тоже согласен. А как мы придем в Лондон на сутки раньше?
— Нужно прийти, — сказал капитан.
— Парок, парок надо держать! — добавил помполит.
— Ветер перестал дуть в зубы, — заметил старпом.
— Болтать легко, — ответил боцман усмехаясь. — Все равно не придем. При пятнадцати-то узлах! Хоть и ветер с кормы.
Начальство было им недовольно. А он позвал матросов и всю ночь сшивал с ними запасные трюмные брезенты, утром велел матросам поднять стрелы, закрепил к ним брезенты и поставил паруса. Конечно, странное это зрелище со стороны, и дело из-за превышения центра тяжести судна небезопасное, зато повеселела скорость, и вертушка лага, измеряя ее, быстро крутится на лине за бортом.
— Фу, — сказал капитан Чернышев помполиту Зайцеву, — даже пот прошиб со страху, как увидел. В общем, ничего себе боцман. Но где это видано, чтобы корабельный боцман упал снизу вверх или сделал из парохода чайный клипер?
Дракон был уже не первой молодости, хотя еще не пожилой. Всю войну он прослужил матросом в торговом флоте и теперь рассказывал товарищам, как ему пришлось тонуть при торпедировании. Потом он долго не женился и вот взял в жены очень миловидную женщину. Повторим старую истину, что женская душа — загадка; и непонятно и странно бывает нам, мужчинам, почему вдруг красавица выходит за совсем невидного человека. О красоте жены Титова стоит упомянуть по той причине, что она была настоящая и бросалась всем в глаза.
Жили они в доме тещи. Дом был собственный, рубленый, выходил тремя окнами на улицу. Окна имели резные наличники, а между рамами лежала вата. Теща уже состарилась. В ее комнате висели иконы, и перед ними чадила лампада. Теща была женщина смирная и любила поспать на печи. У себя в комнате боцман поместил шифоньер с зеркалом и телевизор, над постелью повесил коврик с оленями и купил туалетный столик для жены, куда Клава поставила пудру, духи и крем для лица. Все было, как положено.