Он достал из-под кровати чемодан. Чемодан был коричневый, краска во многих местах вытерлась, и он стал пегий. Капитан снял со стены портреты и положил на дно чемодана, полез в шкаф и положил в чемодан нижнее белье. Тетя Лиза сказала, что он собирается рановато, впереди неделя, и она соберет чемодан сама, надо еще постирать и погладить, и надо купить теплые кальсоны и меховые рукавицы и связать толстые носки. Капитан ответил, что ему хочется собираться, потом он все из чемодана вынет и снова будет собираться, в ожидании дороги это очень интересно, особенно ночью, когда бессонница — перебираешь чемодан, и тебе весело, знаешь: скоро будет трудная работа и много будет людей, не то что когда возвращаешься в свою квартиру. «Скоро поплывем», — сказал он Марсу, но кот сам знал, что должно произойти, если хозяин вытащил чемодан, кот ходил и терся о ноги Семенова, подняв хвост. «Он морской кот, — сказал капитан, — поэтому самолюбивый. Звуки и запахи для него здесь не те. Здесь не качает и матросов нет. Он не привык к женщинам и не любит их. Я его взял котенком. Он любит пароходы, знает порядок и в порту вовремя возвращается с берега. Правда, его нельзя пускать на железную палубу, потому что его там бьет током».
Тетя Лиза стала вязать ему носки. Капитан отнес фотокарточки, и на него завели личное дело. Чтобы поскорее прошла эта неделя, он с утра уходил из дому, возвращался к вечеру и просил у Марса прощения. Теперь он сам останавливался, повстречав знакомых; и когда те спрашивали, как ему живется на пенсии, отвечал: ничего живется, неплохо, спасибо. Только пенсию ему платят не полностью, раз он еще работает. Скоро он уйдет в рейс. Не хочется, конечно, но что поделаешь — служба. Знакомых озадачил его ответ, но из деликатности они не задавали лишних вопросов, только справлялись, что за рейс. Так, рейсишко, отвечал Семенов. Баржу надо отвести на Камчатку. А про себя торжествовал, потому что знакомые тоже были моряки, и они понимали, как тяжел этот рейс с лихтером на буксире через несколько полярных морей, когда в запасе только половина июля, август, ну, еще половина сентября, а дальше подуют сильные ветры и начнутся снежные заряды, а в октябре уже надо будет пробиваться через лед…
Так прошло еще три дня. Дом на берегу уже потерял для него значение. Он приходил и сразу старался заснуть, чтобы наутро отсчитать еще один день, и утром снова заставлял себя приседать, махать руками и становиться под холодный душ — капитан обязан быть молодцом, чтобы команда ему доверяла, а полярный капитан не должен бояться движений и холода.
Уже был собран чемодан. Тетя Лиза связала носки и купила теплые кальсоны и рукавицы. Она достала дрожжей, чтобы испечь ему на дорогу пироги. Капитан приготовил выпивку и решил «полить дорогу» с друзьями. Немного ему становилось тревожно оттого, что его не вызывали в агентство и не предлагали познакомиться с судном и командой. Но когда он гулял по городу, то видел, что лихтер стоит на месте, у причала, а буксир, видно, еще не вышел из заводского ремонта — у него перебирали паровую машину.
Он навестил сторожа в агентстве и перед ним хвастать не стал, а рассказал все, как было: как он проходил комиссию и как договаривался с Чижовым, начальником отдела кадров; потом он со сторожем завел профессиональный разговор. Когда он сообщил, что назначен на ледокольный буксир и поведет на Камчатку лихтер, сторож сказал: «Глянь-ка. Тут еще один мастер потащит лихтер. Значит, пойдете друг за другом», — и указал на карту рейсов, в то место, где красным кружком был обозначен Ледоморск, где был притиснут кнопкой картонный буксирчик с фамилией капитана под ним. «Видно, пойдет впереди», — сказал сторож. Капитан засмеялся и ответил: «Слушай-ка! Этого не может быть. Нет больше рейсов с лихтерами». — «Стало быть, есть», — сказал сторож. «Нет, не может быть, — повторил Семенов, ему было не до смеха. — Это ошибка, — оказал он, догадываясь, что ошибки никакой нет, и страшась себе в этом признаться. — Подожди, старик, тут что-то не то». Сторож посмотрел на карту, потом на Семенова и увидел, что капитан побледнел, ноздри его раздулись. «Ты что? — спросил он. — На тебе лица нет». — «Ничего, — сказал капитан. — Видно, все-таки есть еще один рейс. Надо будет как следует об этом разузнать». — «Хороший мастер, — сказал сторож в сторону карты. — Мы с ним матросами вместе плавали. Потом он сдал в училище». — «Значит, молодой он?» — спросил Семенов. «А что в этом плохого?» — «Ну, друг, прощай. Пора мне. Я пойду». — «Ты полежи, когда придешь, — сказал сторож. — Должно быть, ты заболел. Купи перцовки и еще перцу в нее добавь. Потом закройся одеялами и пропотей как следует».
Он провел бессонную ночь, а к началу работы уже был в агентстве, сидел на скамье возле кабинета Чижова и ждал, когда тот появится. Увидев его, начальник кивнул и отвернулся. Семенов прошел следом, губы его были плотно сжаты, глаза провалились.
— Чижов, в чем дело? — сказал он. Начальник отвернулся к окну и раздернул шторы. — В чем дело? — сказал капитан, заходя к нему спереди.
Начальник поморщился и, делая вид, что удобнее ставит чернильницу, ответил:
— Только, пожалуйста, не шуми. Как я тебе мог об этом сказать, подумай сам? Мог у меня повернуться язык или нет? Ты думаешь, это я виноват? Черта с два! Было заседание у начальника агентства. Присутствовали специалисты из Москвы. Судили-рядили. Обсуждали кандидатуру. Я предлагал тебя. Сказал, что ты уже оформляешься… Но что я? Они — повыше. Говорят: капитан Семенов? Отличный капитан. Ставим вопрос, чтобы его именем назвать ледокол. Ему бы, мол, и карты в руки, но вот беда — староват; не то чтобы, конечно, беда, но лучше взять капитана помоложе. Рейс, понимаешь, такой… Вот они и решили назначить капитана помоложе, но тоже опытного в полярных проводках. Бондарев. Слышал, наверное…
— Так, — сказал Семенов, сел в кресло, потер лоб и прибавил: — Дай-ка сообразить.
— Да ты не расстраивайся, — сказал начальник. — Будут другие рейсы. Не в этом, так в будущем году. Что ты в самом деле?
— Значит, староват я? — спросил капитан.
Начальник развел руками.
— Вот что, — сказал Семенов. — Сволочи вы…
Он вышел с почерневшим лицом, не взглянув на начальника, не закрыв за собой дверь, пошел по городу, не взяв определенного направления, ладони его сжимались в кулаки, подбородок выдался вперед, губы двигались. Вначале он ругался про себя, потому что если у него однажды и были от вина слезы, то это еще не значит, что он умел плакать, он плакать не умел, а ему хотелось.
Он шел быстро и зло ругался. Его энергия была энергией солдата, который, получив тяжелое ранение, еще некоторое время может рваться вперед. И он шептал: «Это еще не все. Было бы просто удивительно, если бы это было все. Я найду управу. Безусловно! Я буду жаловаться. Кому? Министру морского флота. Я вам покажу заседание со специалистами из Москвы! Вы у меня полетите вверх тормашками! Сначала лычки ваши полетят, а потом вы все полетите!» Но горячка начала иссякать. Он остановился с разгону, как перед препятствием, поглядел по сторонам и будто лишь сейчас узнал, что находится в городе, услышал звуки города и увидел, что опять стоит хорошая погода, поэтому все кругом нарядные и довольные. По дороге проехал автомобиль, нагруженный лесом. Прохожий нечаянно задел капитана и не извинился. Семенов посмотрел, куда ему идти, и пошел тихо, мышцы ног его ослабли, злости уже не было, а были страшная тоска и беспомощность. У него стала кружиться голова, к горлу подступила дурнота, слюна во рту сделалась густой и противной, лоб и спина покрылись испариной, кончики пальцев на руках похолодели. Он испугался, что может упасть посреди улицы, но кое-как добрался до дому, и не заметил Марса, и, вместо того чтобы поздороваться с тетей Лизой, которая его уже ждала, ухватился рукой за косяк, и, судорожно глотая, посмотрел тете Лизе прямо в глаза. «Батюшки!» — воскликнула она. «Ничего, — сказал он, стараясь улыбнуться. — Это сейчас пройдет». — «Старичок ты мой хороший!» — произнесла тетя Лиза испуганно, подхватила его под руки и привела к дивану, на который он лег в ботинках. «Дай лекарство», — сказал капитан. Пакетик с таблетками всегда лежал на столе. «Очень прошу тебя, никуда не звони, — сказал он, отворачиваясь к стене. — Я не хочу. Я уже чувствую себя неплохо. Посиди со мной».
Она его ни о чем не спросила. Чтобы женщина все сразу поняла, ей во многих случаях ничего спрашивать не нужно. Семенов сам сказал, закрыв глаза:
— Тетя Лиза, пироги мы твои все равно съедим. Мы будем вместе смотреть телевизор и грызть семечки. Ведь если рассуждать без обиды, — сказал он, — то они тоже правы. Дело надо сделать хорошо. Раз есть молодой капитан, зачем брать старого?
— Ты лучше просто лежи, — сказала тетя Лиза. — И ничего не говори.
Федосья Марковна
В одной деревне среднерусской полосы (назовем эту деревню Корягино) собрались как-то летом несколько старух и начали петь песни.
Они собрались в саду у Татьяны Тихоновны Кукушкиной, тоже пожилой крестьянки, сели за стол под многолетней тенистой вишней и для начала выпили по стопке водки и закусили. Муж Татьяны Тихоновны, дед Захар Петрович, поставив босые ноги на ступеньку, сидел на крыльце избы, к которой подступали вишневые деревья. Куря по старой привычке самосад вместо фабричных табачных изделий, он прилежно заменял сломанные зубья у деревянных грабель. Пение этих старух дед уже слышал много раз, а вина ни капли не пил. Рассказывали, правда, что, будучи помоложе, Захар Петрович, напротив, употреблял вино не в меру и однажды, когда явился домой сильно под хмельком и лег спать, Татьяна Тихоновна взяла и отхватила ему портняжными ножницами правый ус. Это якобы так потрясло старого гвардейца, участника империалистической войны и георгиевского кавалера, что дед только и произнес: «Дура». И сразу бросил пить. Впрочем, чего люди не наговорят шутки ради. Его супруга, загорелая, морщинистая, покрытая белым платком, стояла сейчас в некотором отдалении от стола, скрестив на груди руки и нас