Охота найти себе слушателя не покидала Егора. Теперь он увидел впереди другую пару, людей посолиднее, лет тридцати — тридцати пяти. Мужчина был статный, в хорошем костюме и в очках; а женщина — немного полная, в удлиненной юбке, шерстяном жакете и в туфлях на высоком каблуке. Егор Осипович нагнал их и произнес:
— Добрый вечер, молодые люди.
— Добрый вечер, — сказала женщина, но, впрочем, таким тоном, каким говорят интеллигентные люди с плохо воспитанными.
Мужчина добавил:
— Если не шутите, то добрый вечер.
— Да нет, не шучу, — отвечал Егор Осипович, усмехаясь. — Просто одному скучновато. Хочется поговорить. Хочется, чтобы тебя послушали.
— О чем же вы хотите поговорить? — вежливо спросил мужчина.
— Так… Про разное. Про войну… Вы, извиняюсь, кто будете по профессии?
— Инженер. А жена моя, если угодно, педагог, учительница.
— Ага. Я так и подумал, — сказал Егор Осипович. — Про жену вашу подумал, что она или бухгалтерша, или учительница. А про вас — или доктор, или инженер. Что-нибудь в этом роде. А я токарь. По седьмому разряду. Теперь на пенсии. Но все равно помаленьку тружусь.
— Очень приятно, — сказал мужчина и кивнул. Иронии в этом кивке простодушный Егор Осипович, конечно, не заметил. Женщина поглядывала то на своего мужа, то на незнакомого человека. — Так о чем вы хотели поговорить? — опять спросил мужчина.
— Про войну, — повторил Егор. — Дело в том, что я ее… от звонка до звонка… Самолично четыре немецких танка подбил. Вообще-то, наш расчет уничтожил побольше. А я вот четыре танка — самолично, в одном бою. Прошу, конечно, извинить за нескромность…
— Это очень интересно, — многозначительно произнес мужчина и кашлянул.
— Еще бы! — отвечал, загораясь, Крылов. — Хотите, расскажу? Я хорошо умею рассказывать!
Мужчина заколебался с улыбкой, потом все так же любезно ответил:
— Мы бы с женой вас с удовольствием послушали. Но поймите сами… Вам лучше идти домой. У вас есть родные?
— Есть. Сын и сноха.
— Как же они отпустили вас одного?
— Я сам ушел, — сказал Крылов и добавил с упреком: — Между прочим, что плохого в том, что я выпил? Чай, не каждый день… Ну, выпил. Свои боевые сто грамм… Чувствую себя в норме. Не хулиганю, никого не обижаю. Что плохого?..
Мужчина подумал и тактично ответил:
— Я не говорю, что вы сделали что-то плохое. Но вам лучше было не выходить из дома. Все же вы не молодой человек. У вас, наверное, здоровье слабое. Вон вы — провоевали всю войну.
— Вам может сделаться плохо, — сказала женщина с сочувствием. — Вы можете где-нибудь упасть или заблудиться.
— Да, да, ступайте домой, — сказал мужчина. — Может быть, вас проводить?
— Нет, провожать меня не надо, — ответил Егор Осипович, усмехаясь. — И бояться за меня не надо. И учить не надо. Я уже вышел из того возраста. Вот какое дело. Не упаду и не заблужусь. На здоровье пока не жалуюсь. Дай бог всякому. Извините, конечно. Всего хорошего. Так хотелось поговорить…
И он замедлил шаг, размышляя с досадой: «Ну, что им — трудно было со мной поговорить? Что стоило? Убыло бы у них? Все равно ведь просто так ходят. А я бы поговорил — и мне хорошо, и им интересно». Но тут же опять почувствовал себя виноватым и сокрушенно подумал: «В самом деле, чего я им всем, старый хрен, надоедаю? Чего пристаю? У меня всегда так: как попадет шлея под хвост, сразу развязывается язык, начинаю трепаться точно баба. Ах, не надо бы пить «посошок»! Все дело испортил!.. Вот теперь голова стала кружиться. Во рту пересохло. Сейчас водички бы… А теперь плакать хочется. Может, в самом деле домой повернуть?..»
Егор Осипович вздыхал, тряс головой и что-то приговаривал, как это делают люди незаметно для самих себя в минуты нарастающего волнения. Улица по-прежнему была оживленной. Опять проходили фронтовики. Ярко светили фонари. Шелестело и топало множество ног. Проносились машины и, сбавляя скорость на перекрестке перед светофором, повизгивали тормозами. Разные мысли, теперь лишь печальные и удручающие, мелькали в голове Егора Осиповича, и он то снова видел свой орудийный расчет, то вспоминал жену, мать Петра, умершую пять лет назад от рака, и мысленно повторял тяжкий для него разговор с нею: «Ну, что, Екатерина Николаевна, поживем мы еще с тобой?» — «Поживем, поживем, Егор!» — «А что невесела?» — «Да нет, не невесела. Просто что-то у меня вот здесь болит». — «Ты бы к доктору пошла», — «Да я вчерась ходила. Анализы велел сдавать…»
«Куда они все идут?» — подумал он вдруг.
Народ двигался теперь в одну сторону. За ним пошел и Егор. Заметив, что приближается к центральной площади, Егор Осипович воскликнул про себя: «Ах ты господи! Совсем позабыл! Нынче же открытие Вечного Огня! Возле памятника! Вот туда все и идут! Пойду и я! Может, еще поспею!»
Открытие Вечного Огня было назначено на десять вечера — вероятно, с той целью, чтобы церемония выглядела торжественнее и Огонь в ночи был бы виднее и, подсветив окружающие предметы зловеще-траурным светом, создал некоторую иллюзию отблеска боев и военных пожаров. Крылов услышал ружейный залп, второй, третий, и понял, что Огонь уже зажгли, а теперь солдаты салютуют выстрелами из винтовок. Выстрелы прекратились. Оркестр заиграл Гимн.
Наконец Егор Осипович увидел и сам Огонь. Он был единственным источником света на затененной сейчас площади. Площадь с одной стороны была ограничена городским парком, с другой — продолговатым Дворцом пионеров. Огонь горел как раз посредине ее. У Огня в почетном карауле стояли два вооруженных солдата. Небольшое, но стойкое пламя лохматилось, вздрагивало на слабом ветру и тускло освещало памятник, который располагался позади чаши-горелки, оправленной каменными плитами. На памятнике, отшлифованной гранитной глыбе, виднелся барельеф: под развернутым знаменем бойцы идут в атаку. В полумраке проступала и угадывалась высеченная подпись: «Вечная память героям, павшим в боях за Родину!»
Вокруг Огня собрались люди, большая толпа. Они заполнили площадь и ступеньки, ведущие к Огню и памятнику. Несколько мальчишек искали под ногами стреляные гильзы в том месте, откуда недавно воинское подразделение производило салют. Перед ступеньками возвышалась трибуна, обтянутая кумачом. На трибуна стояли представители городских властей, и один из них говорил по микрофону. Егор Осипович подошел поближе к трибуне, кого-то потеснив.
Оратор продолжал:
— …Ведь недалеко то время, когда мы будем разыскивать последних живых участников Отечественной войны, как разыскивали, например, последних героев крейсера «Варяг». Говорят, еще не так давно в какой-то деревеньке умер старик с белой бородой. Ему было за сто лет. Он служил матросом на «Варяге» и участвовал в героическом бою с японцами… Останется когда-нибудь и последний участник Отечественной войны… Стоит ли ждать этого времени? Не лучше ли сейчас отдать фронтовикам дань уважения? Они уходят! Их становится все меньше!..
Будто теплое ласковое облачко вмиг обволокло Егору Осиповичу душу. От той удрученности, какая недавно овладела им, не осталось и следа, и он, уставившись на оратора, радостно, почти восхищенно подумал: «Так, так, сынок! Все, как говоришь, так оно и есть! Дай бог тебе здоровья! Вырос умницей!»
Оратор говорил ярко, незаученно. Чувствовалось лишь некоторое тяготение к привычным оборотам, но речь лилась из самой души. Он скрывался в тени, и не разобрать было, каков приблизительно его возраст, но по звонкому голосу и энергичной жестикуляции было ясно: мужчина этот еще достаточно молод.
«Так, сынок!» — все повторял Егор Осипович, кивая в такт своим мыслям.
Рядом с ним тихо делились мнениями:
— Очень хорошо говорит.
— Толково…
Речь закончилась. И вдруг ярко вспыхнули фонари на столбах и на специальных подвесках, протянувшихся через площадь. Почетный караул остался возле Огня, а толпа пришла в движение: одни начали расходиться, другие искали знакомства и возможности поговорить. И здесь между ветеранами Егор Осипович увидел немало парней и девушек. Вновь почувствовал старый солдат прилив сердечного тепла и желание рассказать кому-нибудь из молодых о себе. Добродушно переждав, когда двое ребят перестанут шутливо бороться, Егор сказал:
— Я молодым был, любил бороться.
Ребята были высокого роста, оба с длинными волосами и в узких штанах. Один из них, курносый и лупоглазый, ухмыльнулся и ответил:
— Тебя одним пальцем можно положить.
— Да нет, не положишь, — произнес Крылов. — Это так только кажется. Я, может, не очень силен, да ловок. Между прочим, мальчишки, я на войне четыре танка в одиночку подбил.
Теперь они уставились на него насмешливо. Затем второй, по виду более серьезный и возмужалый, чем первый, воскликнул:
— Иди ты! Ни за что бы не подумал!
Лупоглазый же покачал головой и опять ухмыльнулся, но без слов.
— Не верите? — спросил Егор Осипович.
— Что-то на тебя не похоже, — сказал второй, смерив Крылова взглядом с головы до ног. — Шпендель ведь ты!
«А ты мне что «тыкаешь»? И «шпинделем» что называешь?» — хотелось произнести Крылову, однако он смолчал, почувствовав в этом фамильярном обращении к себе не неуважение, а невоспитанность, которую, как известно, устранить одним махом нельзя.
— Мало ли что не похоже, — ответил он. — Все равно правда. Хотите, расскажу?
— Ну, давай! — весело сказал второй. — Валяй! Поскорее только! Загибай, да не очень!
— Брось ты, Артем! — произнес лупоглазый. — Пошли. Что ты взялся тары-бары с ним разводить?
— Если тебе не интересно, уходи, — сказал ему Егор Осипович, внешне смутясь, но заглушив в себе раздражение. — Уходи.
— Ладно, — сказал второй приятелю. — Ступай. А я послушаю. Беги, беги! Чего стоишь?
Тот пробурчал что-то, отошел к другим юношам и вместе с ними скрылся в толпе.
Егор заговорил не откладывая и очень серьезно:
— Дело, сынок, было так. Воевали мы тогда под Наро-Фоминском, знаешь, Московской области, еще в самом начале войны. Немцы пёрли на Москву. Ихняя танковая колонна нацеливалась форсировать речку Нару. Мы им не давали. Вот и все. Я был подносчиком снарядов при полевом орудии сорок пятого калибра. Расчет весь убило, окромя меня. Сам я до смерти перепугался и уж хотел пятки смазать, драпануть. Потом думаю: как побегу, они меня в спину из пулеметов застрелят, а буду палить по ним, глядишь… всякое бывает. Ну, зарядил бронебойным, прицелился, вижу: головному в правую гусеницу попал. Закрутился он как ошпаренный. Оттеда танкисты немецкие полезли, смешались с пехотой. Тогда я долбанул разрывным, потом хватаю автомат — и пошел косить… Гляжу, второй танк напирает. Я снова бронебойным…