— Вы знаете, над чем работал Эд? — спросил Томас.
Пожав плечами, отец Джованни отпил крошечный глоток кофе. Священник с большой неохотой согласился на эту встречу, причем только в надежде на то, что Томас прекратит преследовать монсеньора Пьетро. Сам Томас в этом сильно сомневался, но если отцу Джованни нужно было в это поверить, чтобы согласиться на беседу, то пусть будет так.
— Над раннехристианскими символами.
— Какими, например?
— Крестом.
— Разве о нем можно сказать многое?
— Ваш брат говорил: «Вам не кажется странным, что главным символом христианства является свидетельство унижения и казни его вождя?»
Томас молчал. Отёц Джованни повторил фразу дословно, будто он уже тысячу раз мысленно прокручивал в голове слова Эда.
— Я хочу сказать вот что, — продолжил священник уже своим голосом. — Допустим, в наше время кто-либо основал новую религию, а затем был казнен. Можно ли представить, что последователи этого человека станут носить символ электрического стула или виселицы?
— Вряд ли, — нехотя согласился Томас.
— Но крест является символом христианства, потому что Христос жил для того, чтобы умереть. — Отец Джованни улыбнулся и поднял палец. — Он принял на себя грехи мира ради спасения других людей.
— Значит, Иисус был самоубийцей, — заметил Томас.
В который уже раз он поймал себя на том, что не собирался произносить эти слова. У него в памяти всплыл образ стакана, наполненного таблетками, и фраза сама сорвалась с языка.
Отец Джованни удивился, но ответил ровным тоном:
— Самоубийство — это свидетельство величайшего самомнения. С самопожертвованием все обстоит как раз наоборот.
— Хорошо, — согласился Томас. — Однако я никак не могу взять в толк, какое Эду было до этого дело. Насколько я понимаю, брата в первую очередь волновало настоящее. Социальная справедливость, освобожденное богословие — вот чем он жил. Какое это имеет отношение к истории распятия?
— Самое прямое, — сказал отец Джованни. — «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».[16] Вот в чем смысл креста и освобожденного богословия: пожертвовать всем, что у тебя есть, чтобы те, у кого нет ничего, получили хоть что-то. Личное и духовное является частью общественного и политического. Вот в чем суть Евангелия.
— На сем завершим урок, — заметил Томас, слишком поздно подавив смешок.
— Скажите, вы атеист по убеждению или из принципа? — вдруг спросил священник.
— Есть какая-то разница? — Томас усмехнулся, приняв этот вежливый, но твердый ответный удар отца Джованни.
— Разумеется, — подтвердил тот. — Первый не верит в Бога, второй отказывается верить.
— Из принципа?
— Да, из-за того, что Господь связывает с религией.
— В таком случае я атеист по убеждению, — сказал Томас. — Я не вижу причин верить в Бога. То, что во имя религии творится много невежественного, поверхностного и разрушительного, лишь подкрепляет мое убеждение.
Отец Джованни пристально посмотрел ему в глаза. Он ничего не сказал, но Томас отвел взгляд и отпил глоток кофе. Священник ему не поверил.
«Быть может, он имеет на это право».
— Я не мой брат, — произнес Томас.
Это, по крайней мере, было правдой.
— Да, — согласился отец Джованни.
— То есть?..
— Ничего, — сказал отец Джованни, по-прежнему не мигая глядя ему в глаза.
— Вы считали себя другом Эда?
— Да, — подтвердил священник. — Хоть мы и не поддерживали связь после того, как он покинул Италию. Я думал, что мы с ним снова встретимся в этом году. Он собирался вернуться. Я очень огорчился, услышав о его смерти.
— Вам сказали, где и как он умер?
— Нет, — внезапно помрачнев, ответил отец Джованни. — Тут что-то?.. Не могу сказать это по-английски. Что-то не так?
— Есть ли что-то непонятное в обстоятельствах его смерти? Полагаю, это возможно.
— Я ничего не знаю.
— Вы можете предположить, чем занимался здесь Эд? Что именно поставило его жизнь под угрозу?
— Со стороны кого?
— Не знаю. Кого угодно.
— Мы с ним не виделись в день его отъезда, — сказал отец Джованни. — Я лежал в больнице и даже не знал, куда он отсюда улетел. Ваш брат оставил мне открытку.
— Она у вас сохранилась?
Улыбнувшись, священник сунул руку во внутренний карман и сказал:
— Я подумал, что вы захотите на нее взглянуть.
Это была открытка с видами Геркуланума и надписью по-английски: «Отец Дж., боюсь, когда вы получите это, меня уже не будет. Что касаетсяских символов, кажется, я наткнулся на материнскую жилу, хотя, наверное, лучше было бы назвать ее отцовской! Она ведет за пределы Италии, и я должен следовать за ней. Подробности пришлю позднее. Выздоравливайте скорее! Эд».
— Этот символ кажется мне знакомым, — произнес Томас, задумчиво разглядывая знак .
— Он означает христианство, — объяснил священник. — Ваш брат использовал греческие буквы «хи» и «ро», которыми ранние христиане обозначали Христа.
— Что Эд имел в виду под материнской жилой?
— Не знаю, — сказал отец Джованни. — Я предположил, что речь идет о кресте, поскольку это основной христианский символ. Но точно не могу сказать.
— Эд как раз вернулся из Геркуланума?
— Он разъезжал по всем раскопкам, — объяснил отец Джованни. — Геркуланум, Помпеи, Пестум, археологический музей здесь, в Неаполе. Каждый день был то тут, то там. Возвращался поздно, нередко возбужденный, уставший. Вот только свои мысли Эдуардо держал при себе. Со мной он ими не делился, — поправился священник.
— А больше он ни с кем не был откровенным?
Пожав плечами, отец Джованни ничего не ответил. Томас пристально посмотрел на него.
— Он говорил с отцом Пьетро?
— Да, — неохотно подтвердил священник. — Они с монсеньором много беседовали. Но я не знаю, о чем именно.
— Они работали вместе?
— Нет. — Лицо отца Джованни растянулось в улыбке, не затронувшей глаз. — По-моему, они не очень-то ладили между собой. По крайней мере, в отношении того, над чем трудился Эдуардо.
— Они спорили?
— Да. Порой очень бурно. Но сути я не знаю.
— Значит, отец Пьетро был рад его отъезду?
Отец Джованни надолго задумался, и его ответ прозвучал неуверенно, с оттенком печали:
— Думаю, он испытал облегчение, но очень огорчился, узнав о смерти вашего брата. Сейчас отец Пьетро кажется… другим.
— В каком смысле? — настаивал Томас.
— Не знаю. Разгневанным. Опечаленным. Встревоженным? Да, думаю, так.
— Но вы понятия не имеете, что такого мог сказать или сделать Эд, чем так на него подействовал?
— Падре Пьетро стар, — начал отец Джованни, стараясь облачить мысль в слова. — Я имею в виду его взгляды.
— Он католик, не принявший решения Второго Ватиканского собора,[17] — кивнул Томас.
— Не совсем, — возразил священник. — Некоторые его взгляды не просто ортодоксально католические. Они никогда не признавались официально, не были — как бы это сказать? — общеприняты. Падре Пьетро не обсуждает свои убеждения со мной, потому что у нас различные точки зрения. Некоторых его идей я не понимаю.
Томас был заинтригован как все возрастающей сбивчивостью и тревогой молодого священника, так и тем, что тот говорил.
— Например? — спросил Найт. — В чем таком убежден отец Пьетро, а вы — нет?
— Он очень сильно верит в… медитацию мертвых.
— В посредничество?
— Да. В старину верующие молились через святых, так? Они мыслили категориями ранга, класса…
— Иерархия? — подсказал Томас.
— Да. Так что они не обращались к Богу напрямую, действовали через святого Петра, Богородицу или кого-нибудь из более современных святых. Те, кто уже умер, должны были стать их посредниками в общении с Господом, обеспечить им личную связь с Богом. Разумеется, все это продолжается и сейчас, но уже не в такой степени. Есть те, кто, подобно Лютеру, считает, что святые превратились…
— В конечную цель, а не в средство?
— Совершенно верно. Люди молятся святому, а не посредством него.
— Отец Пьетро по-прежнему придерживается такой точки зрения?
— Она является достаточно распространенной. Но примерно сто лет назад здесь, в Неаполе, развился один вид посредничества, связанный с мертвыми, находящимися в одном определенном месте.
— В Фонтанелле? — спросил Томас, не в силах подавить холодные мурашки, пробежавшие по его спине струйкой ледяной воды.
— В Фонтанелле, — вздохнув, подтвердил отец Джованни. — Падре Пьетро водил меня туда один раз, шесть или семь лет назад. Больше я никогда не возвращался в это место. У меня нет желания приходить туда.
— Что это такое?
— Первоначально — как это сказать? — там из земли добывали камень.
— Каменоломни?
— Да, — подтвердил священник, улыбаясь этому слову. — Каменоломни. Многочисленные пещеры и ходы под городом, оставшиеся от добычи камня для строительства. Понимаете, Неаполь очень старый город. Его размеры ограниченны. Вот улицы, — показал он, кладя руку на стол. — С одной стороны горы, с другой — море. Шло время. Городу несколько тысяч лет. Новые здания возводились поверх старых. Земля использовалась снова и снова. Это не как Рим, который расползался во все стороны так, что все древние памятники остались в центре. Неаполь строится сам на себе, и старинные сооружения оказываются под землей. Поскольку городу постоянно не хватает земли, кладбища через какое-то время используются повторно. Давным-давно по Италии прошла страшная болезнь, убившая почти всех.
— Бубонная чума, — сказал Томас. — Черная смерть.
— Совершенно верно. Трупов было слишком много. Хоронить их было негде. В основном умирали бедняки, у которых не было денег, чтобы покинуть город, поэтому их безымянные тела сваливали вместе. Сотни тысяч мертвецов. В конце концов покойников перевезли в Фонтанеллу.
— Как же их там погребли, если Фонтанелла — это каменоломни?