Переизбытком здравого смысла он тоже не страдал. Многие из его знакомых охотно рассказывали, что он за деревьями не видел леса. «Про Алекса не скажешь, что он совсем уж витал в облаках, — говорить Вестерберг. — Не поймите меня неправильно. Но в его мышлении были пробелы. Помнится, однажды я вошел в кухню и учуял отвратительнейшую вонь. В смысле, пахло там не слишком приятно. Я открыл микроволновку, и все дно у нее было залито протухшим жиром. Алекс жарил в ней курятину, и ему даже в голову не приходило, что жир надо счищать. И дело не в лени — Алекс всегда держал свои вещи в чистоте и порядке — просто он не замечал этот жир».
Вскоре после весеннего возвращения МакКэндлесса, Вестерберг представил ему свою давнюю подружку, с которой постоянно то сходился, то расходился. Ее звали Гэйл Бора, она была миниатюрной, худой, как жердь, длинноволосой блондинкой с грустными глазами. Ей было тридцать пять лет, и она воспитывала двух детей-школьников. Гэйл и МакКэндлесс быстро нашли общий язык. «Поначалу он робел, — вспоминает она. — Вел себя так, будто люди его стесняют. Я сообразила — это потому, что он слишком долго жил в одиночестве.
Я кормила Алекса ужином почти каждый вечер. Он был знатный едок. Никогда не оставлял на тарелке ни крошки. Никогда. К тому же, отлично готовил. Порой подменял меня в доме Уэйна и делал ужин для всех. Всегда с рисом. Думали, рис ему рано или поздно надоест, но это было не так. Говорил, что может прожить месяц исключительно на одиннадцати килограммах риса.
Мы много разговаривали. О серьезных вещах. Он вроде как обнажал душу. Говорил, что рассказывает мне то, что не может обсудить с остальными. Казалось, будто что-то его терзает. Было очевидно, что у него нелады с семьей, но он никогда не говорил о родичах, кроме Карины, младшей сестренки. По его словам, они были очень близки. Рассказывал, что она невероятно красива, и когда идет по улице, парни вертят головами и глазеют».
Вестерберга семейные проблемы МакКэндлесса не заботили. «Не знаю, за что он имел на них зуб, но повод явно был. Теперь, когда он мертв, мне сложно судить. Если бы Алекс вошел сейчас сюда, уж я бы накрутил ему хвост: „Каким местом ты думаешь? Не разговариваешь с предками черт знает сколько времени, обращаешься с ними как с грязью!“ На меня работал один паренек, так у него вообще не было долбаных предков. Но ни одна душа не слышала, чтобы он скулил по этому поводу. Какая б ни была семейка у Алекса, гарантирую — я видал и похлеще. Зная Алекса, могу предположить, что он зациклился на чем-то, что случилось между ним и папашей, и просто не могу выкинуть это из башки».
Последнее предположение Вестерберга, как выяснилось, было предельно точным анализом отношений между Крисом и Уолтом МакКэндлессом. И отец, и сын были упрямы и нервозны. Поскольку Уолт пытался обуздать экстравагантную и независимую натуру сына, раскол стал неизбежен. Крис, сохраняя внешнее спокойствие, подчинялся авторитету отца в школе и колледже, но внутри у него все кипело. Он подолгу сосредоточенно размышлял о моральных промахах отца, ханжеской изнанке жизни родителей, тирании их условной любви. Рано или поздно, Крис должен был взбунтоваться, и когда это случилось, он сделал это с присущим ему максимализмом.
Незадолго до исчезновения, Крис жаловался Карине, что поведение их родителей было «так неразумно, так деспотично, неуважительно и обидно, что моя чаша терпения переполнилась».
Он продолжал:
Поскольку они не принимают меня всерьез, некоторое время после диплома я позволю им думать, что они правы. Я хочу, чтобы они верили, будто я «воспринял их точку зрения» и наши отношения упорядочиваются. А затем, когда придет час, одним коротким резким движением я выброшу их из своей жизни. Я хочу с ними развестись раз и навсегда, и никогда в своей жизни больше не общаться ни с одним из этих идиотов. Порву с ними раз и навсегда, окончательно.
Холодок между Алексом и его родителями, не ускользнувший от Вестерберга, резко контрастировал с теплотой, излучаемой Алексом в Картэйдже. Отзывчивый и очень обаятельный, когда он бывал в духе, МакКэндлесс очаровал многих. Когда он вернулся в Южную Дакоту, его ждала масса писем от случайных попутчиков, в том числе, по словам Вестерберга, «письма от втюрившейся в него по уши девчонки, с которой он познакомился у черта на куличках — кажется, в каком-то палаточном городке». Но МакКэндлесс никогда не упоминал о каких-либо своих романах.
«Не припомню, чтобы Алекс когда-либо говорил о своих подружках, — рассказывает Вестерберг. — Впрочем, пару раз он обмолвился, что хочет когда-нибудь жениться и завести семью. Можете поверить, он серьезно воспринимал подобные отношения. Не был из тех, кто снимает девчонок лишь для того, чтобы затащить в постель».
Гэйл уверена — МакКэндлесс не был и завсегдатаем баров для одиноких: «Однажды ночью мы всей толпой заскочили в бар в Мэдисоне, и никак не могли вытащить его на танцпол. Но когда это все же удалось, он за весь вечер не присел. Мы были в ударе. После того, как Алекс погиб и все такое, Карина сказала мне, что, насколько она знает, я стала одной из очень немногих девушек, с которыми он танцевал».
В школе у МакКэндлесса были близкие отношения с парой представительниц противоположного пола, и Карина вспоминает, как однажды он напился и пытался посреди ночи затащить подругу в свою спальню (они так грохотали на лестнице, что Билли проснулась и отправила девушку домой). Но имеется очень мало свидетельств его сексуальной жизни в юном возрасте, и еще меньше — поводов считать, что он спал с женщинами после получения диплома (равно как и оснований думать, что он мог иметь сексуальную близость с мужчиной). Судя по всему, МакКэндлесса притягивали женщины, но по большей части или даже полностью он соблюдал целибат[28], словно монах.
Целомудрие и моральная чистота были качествами, о которых МакКэндлесс рассуждал часто и помногу. Так, одной из книг, найденных рядом с его останками, был сборник рассказов, включающий «Крейцерову сонату» Толстого, в которой ставший аскетом дворянин отвергает «плотскую любовь». Некоторые из подобных пассажей выделены и помечены звездочками, поля испещрены неразборчивыми записями МакКэндлесса. И в главе «Высшие законы» в «Уолдене» Торо, который тоже был найден в автобусе, МакКэндлесс обвел цитату: «Целомудрие есть цветение человека, и то, что зовется Гениальностью, Героизмом, Святостью и им подобным, — не что иное, как различные его плоды».
Мы, американцы, наэлектризованы сексом, одержимы им, пугаемся его. Когда здоровый человек, в особенности молодой, решает отвергнуть обольщения плоти, это шокирует нас. Мы смотрим на него искоса, исполненные подозрений.
Видимая сексуальная чистота МакКэндлесса, однако, органично вытекает из того склада характера, которым в нашей культуре принято восхищаться — по крайней мере, в лице его более известных носителей. Его равнодушие к сексу напоминает о знаменитых людях, единственной страстью которых была природа — Торо (всю жизнь остававшегося девственником), натуралиста Джона Мьюира, и это не говоря о тысячах тысяч менее известных паломников, неудачников и искателей приключений. Как и многие другие любители диких просторов, он был одержим иным стремлением, более мощным, чем похоть. Его страсть, в сущности, была слишком сильна, чтобы насытить ее общением с людьми. МаКэндлесс мог чувствовать соблазны, связанные с женщинами, но они бледнели по сравнению с возможностью единения с природой, со всей Вселенной. И поэтому его тянуло к северу, на Аляску.
МакКэндлесс заверил Вестерберга и Бору, что когда его северное путешествие закончится, он вернется в Южную Дакоту, по крайней мере, на всю осень. А там поглядим.
«У меня сложилось впечатление, что эскапада с Аляской должна была стать его последним большим приключением, — предполагает Вестерберг. — И он хотел в чем-то остепениться. Сказал, что напишет книгу о своих странствиях. Ему нравился Картэйдж. С его образованием никто и не думал, что он всю жизнь проведет на чертовом элеваторе. Но он действительно собирался ненадолго вернуться сюда, помочь нам и решить, что делать дальше».
Но весной все помыслы МакКэндлесса были сосредоточены на Аляске. Он не упускал ни единого случая поговорить о поездке. Разыскивал по всему городу опытных охотников и расспрашивал их, как выслеживать добычу, свежевать туши, коптить мясо. Бора отвезла его в К-март[29] в Митчелле, чтобы закупить остатки амуниции.
В середине апреля Вестербергу не хватало рабочих рук, и он попросил МакКэндлесса отложить отбытие на пару недель. МакКэндлесс не мог об этом и помыслить. «Когда Алекс что-то решал, с ним было бесполезно спорить, — жалуется Вестерберг. — Я даже предложил ему купить билет на самолет до Фербэнкса, что позволило бы ему поработать еще десять дней и все равно успеть на Аляску до конца апреля, но он ответил: „Нет, я хочу добраться до севера стóпом. Самолет — это нечестно. Он испортит мне всю поездку“».
За две ночи до отправления, Мэри Вестерберг, мать Уэйна, пригласила МакКэндлесса поужинать. «Мама не в восторге от моих подручных, — говорит Вестерберг, — И не горела желанием видеть Алекса. Но я продолжал доставать ее, говоря, что она должна познакомиться с этим парнишкой, так что, в конце концов, уломал. И они моментально поладили. Болтали без умолку пять часов».
«В нем было нечто восхитительное, — объясняет Мэри Вестерберг, сидя у полированного каштанового стола, за которым они ужинали тем вечером. — Алекс рассуждал более зрело, чем его сверстники. Что бы я ни сказала, он желал знать больше — что я имею в виду, почему считаю так, а не иначе. Он жадно учился. В отличие от многих, он жил по своим убеждениям.
Мы часами беседовали о книгах. Здесь, в Картэйдже, сложно найти людей, с которыми можно обсуждать книги. Он снова и снова говорил о Марке Твене. Черт возьми, мы прекрасно болтали, и я хотела, чтобы ночь длилась вечно. Очень надеялась снова увидеть его осенью. Не могу выбросить парня из головы. Его лицо и сейчас у меня пер