Даже степенный, чопорный Торо с его знаменитой сентенцией, что он «вполне достаточно напутешествовался в Конкорде», все же соблазнился посетить более опасную глушь штата Мэн прошлого века, и подняться на гору Катадин. Восхождение на «дикую и ужасную, но исполненную красоты» вершину не только потрясло и испугало его, но также исполнило благоговения. Волнение, которое он испытал на гранитных высотах Катадина, наполнило вдохновением его лучшие произведения, и в корне изменило образ мыслей о земле в ее грубом, неукрощенном облике.
В отличие от Мьюира и Торо, МакКэндлесс удалился в глушь на для того, чтобы размышлять о природе или о мире в целом, но скорее чтобы исследовать внутреннюю природу своей собственной души. Однако вскоре он понял то, что Мьюир и Торо уже давно знали: длительное пребывание в дикой природе неизбежно заставляет сосредоточить внимание не только на своем внутреннем мире, но и на мире вокруг, и невозможно жить вдали от людей и не обрести тонкое понимание и сильную эмоциональную связь с землей и всем, что на ней.
Записи в дневнике МакКэндлесса содержат мало размышлений о дикой природе, да и вообще мало каких-либо размышлений. Лишь беглые заметки об окружающем пейзаже. В самом деле, как заметил Эндрю Лиске, прочитав фотокопию дневника, «эти записи в основном посвящены тому, что он съел. Он почти не писал ни о чем, кроме пищи».
Эндрю не преувеличивает, дневник очень похож на перечень собранных растений и добытой дичи. Но было бы ошибочно заключить, что МакКэндлесс не смог увидеть красоты окружающей природы, что невероятный пейзаж оставил его равнодушным. Как заметил специалист по экологии культуры Пол Шепард,
Бедуинский кочевник не восторгается видами, не рисует пейзажи и равнодушен к непрактическому естествознанию. … Его жизнь так тесно связана с природой, что в ней нет места абстракциям, эстетике или «природной философии», которую можно было бы вычленить из остальной его жизни. … Природа и его связь с нею — дело смертельной серьезности, облаченное в обычаи, таинства и опасности. Его личный досуг далек от бездеятельного развлечения или отстраненного вмешательства в естественные процессы. Но неотъемлемой частью его жизни является понимание их существования, местности, непредсказуемой погоды, той хрупкой грани, на которой покоится его существование.
То же можно сказать и о МакКэндлессе во время его пребывания у реки Сушана.
Было бы слишком легко представить Кристофера МакКэндлесса еще одним типичным слишком чувствительным мальчишкой, странным парнем, который прочел слишком много книг, но не обрел ни капли здравого смысла. Но стереотипы здесь не работают. МакКэндлесс не был очередным незадачливым бездельником, томимым экзистенциальным отчаянием. Наоборот, его жизнь была преисполнена смысла. Но его цель лежала вне протоптанных путей, МакКэндлесс не верил в ценность того, что достается слишком легко. Он от себя требовал многого — слишком многого, как оказалось в итоге.
Пытаясь объяснить необычное поведение МакКэндлесса, некоторые упирали на то, что, подобно Джону Уотермэну, он был невысокого роста и мог страдать от «комплекса коротышки», постоянной неуверенности в себе, которая заставляла его доказывать свою мужественность экстремальными физическими испытаниями. Другие считали, что у истоков его гибельной одиссеи лежал Эдипов комплекс. Хотя в обеих гипотезах можно обнаружить крупицы правды, такого рода заочный посмертный психоанализ — сомнительное и весьма спорное предприятие, которое неизбежно унижает и опрощает отсутствующего пациента. Вряд ли можно извлечь пользу из превращения необыкновенных духовных исканий МакКэндлесса в список психопатических расстройств.
Роман, Эндрю и я глядим на мерцающие угольки. Уже поздняя ночь, но мы все еще беседуем о МакКэндлессе. Роману тридцать два, он любознателен и откровенен. Он получил в Стэнфорде докторскую степень по биологии и стойко не доверяет общественному мнению. Он провел свою юность в тех же пригородах Вашингтона, что и МакКэндлесс, и счел их удушающими. Впервые он приехал на Аляску девяти лет от роду, чтобы навестить трех дядюшек, добывающих уголь в Усибелли, крупном карьере в нескольких километрах к востоку от Хили, и моментально влюбился в Север. В последующие годы он постоянно возвращался в сорок девятый штат. В 1977 году, закончив школу лучшим в классе, он переехал в Фербэнкс и поселился на Аляске.
Теперь Роман преподает в Тихоокеанском Университете Аляски в Анкоридже, и широко известен своими длительными приключениями в глуши. Среди прочего, он преодолел все тысячу шестьсот девять километров хребта Брукса пешком и на веслах, проехал зимой на лыжах четыреста километров через Арктический Национальный Заповедник, прошел одна тысяча сто двадцати шести километровый Аляскинский хребет и первым поднялся на тридцать с лишним северных гор и скал. И Роман не видит особой разницы между его собственными уважаемыми многими похождениями и приключением МакКэндлесса за исключением того, что МакКэндлессу не повезло, и он погиб.
Я описываю самонадеянность и глупые ошибки МакКэндлесса — два-три промаха, которые стоили ему жизни. «Да, он напортачил, — отвечает Роман. — Но я восхищаюсь тем, что он попытался сделать. Жить совершенно отрезанным от цивилизации, месяц за месяцем, невероятно сложно. Я никогда этого не делал. И очень сомневаюсь, что многие из тех, кто называет МакКэндлесса неумехой, когда-либо совершали это, хотя бы на пару недель. Долго жить в глуши Аляски, существуя лишь тем, что удалось подстрелить или собрать — большинство людей даже не представляют, как это сложно. А МакКэндлессу почти удалось».
«Мне сложно не сравнивать себя с этим парнем, — продолжает Роман, пошевеливая угли палкой. — Не хочется признаваться, но не так давно я легко мог закончить так же, как и он. Когда я только переселился на Аляску, то был очень похож на МакКэндлесса — такой же молодой и горячий. Уверен, что многие жители Аляски, включая изрядное число его критиков, имели немало общего с МакКэндлессом когда впервые попали сюда. Наверное, именно поэтому они так обрушиваются на него — он слишком напоминает им тогоом, кем они когда-то были».
Наблюдение Романа подчеркивает, как сложно нам, поглощенным рутиной взрослой жизни, вспоминать о бурных страстях и стремлениях своей юности. Как признавал отец Эверетта Рюсса через много лет после исчезновения двадцатилетнего сына в пустыне, «Взрослому не постигнуть полета души подростка. Думаю, мы все плохо понимали Эверетта».
Давно миновала полночь, а мы с Романом и Эндрю все еще пытаемся разобраться в жизни и смерти МакКэндлесса, и все же его сущность ускользает от нас. Постепенно беседа наполняется паузами и замирает. Когда я ухожу от костра, чтобы найти место для спального мешка, первые сочные мазки зари уже легли на северо-западный край неба. Хотя ночью москитов особенно много, и автобус, несомненно, послужил бы отличным убежищем, я не решился спать внутри него. Проваливаясь в глубокий сон, я успел заметить, что остальные поступили так же.
Глава восемнадцатаяТРОПА СТЭМПИД
Современному человеку почти невозможно понять, что значит жить охотой. Все существование охотника — сплошное тяжелое, непрерывное путешествие. … Жизнь в постоянном беспокойстве, что следующая попытка окажется неудачной, что ловушка не сработает, что в этом сезоне стада не появятся. На главное — жизнь охотника постоянно находится под угрозой лишений и голодной смерти.
А что такое история? Это установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и ее будущему преодолению. Для этого открывают математическую бесконечность и электромагнитные волны, для этого пишут симфонии. Двигаться вперед в этом направлении нельзя без некоторого подъема. Для этих открытий требуется духовное оборудование. Данные для него содержатся в Евангелии. Вот они. Это, во-первых, любовь к ближнему, этот высший вид живой энергии, переполняющей сердце человека и требующей выхода и расточения, и затем это главные составные части современного человека, без которых он немыслим, а именно идея свободной личности и идея жизни как жертвы.
После того, как его попытка выбраться провалилась из-за разлива Текланики, МакКэндлесс 8 июля возвратился в автобус. Никто не знает, что творилось у него в душе. Дневник молчит. Вполне возможно, что его не слишком заботил отрезанный пусть к спасению. И в самом деле, у него в то время не было причин волноваться: стояла середина лета, земля в изобилии снабжала его растениями и дичью, еды хватало. Он, вероятно, предположил, что если переждет до августа, то Текланика обмелеет достаточно, чтобы ее пересечь.
МакКэндлесс вновь устроился в ржавом остове автобуса номер 142 и вернулся к рутине охоты и собирательства. Он прочел «Смерть Ивана Ильича» Толстого и «Человек-компьютер» Майкла Крайтона. В дневнике он отметил, что дождь непрерывно льет уже неделю. Дичь попадалась в избытке: за три последние недели июля он убил тридцать пять белок, четыре дикуши, пять соек и дятлов и двух лягушек, которых он съел с гарниром из дикого картофеля, дикого ревеня, разнообразных ягод и огромного количества грибов. Но, несмотря на кажущееся изобилие, мясо было очень постным, и он получал меньше калорий, чем сжигал. После трех месяцев подобной диеты, он балансировал на опасной грани. А потом, в конце июля, МакКэндлесс совершил роковую ошибку.
Он только что закончил читать «Доктора Живаго» — книгу, которая вдохновила его на восхищенные комментарии на полях и подчеркивание некоторых фрагментов:
Лара шла вдоль полотна по тропинке, протоптанной странниками и богомольцами, и сворачивала на луговую стежку, ведшую к лесу. Тут она останавливалась и, зажмурив глаза, втягивала в себя путано-пахучий воздух окрестной шири. Он был роднее отца и Матери, лучше возлюбленного и умнее книги. На одно мгновение смысл существования опять открывался Ларе. Она тут, — постигала она, — для того, чтобы разобраться в сумасшедшей прелести земли и вс