И я так на нее засмотрелась, на эту куклу, что с трудом оторвала от нее глаза, когда увидела ту самую женщину, к которой меня и вела Матильда-Адель. Я сразу ее узнала. Образ ее со слов Матильды-Адели вполне отчетливо нарисовался в моем воображении. Она была необыкновенной. Достаточно молодая и очень красивая. Статную фигуру ее весьма соблазнительно обтягивало серебристо-серое трико невиданного покроя; странно было видеть такое одеяние на женщине, которая не скрывает своего пола. А она даже не то что не скрывала, но и подчеркивала: каждая деталь ее внешности, ее одежды была исполнена выразительной женственности… Росту она была достаточно высокого, хоть не чрезмерного; и из-за пучка роскошных волос на макушке казалась еще стройней и выше. И в волосах ее были заметны пряди рубинового цвета. Наверное, именно так должна выглядеть сказочная фея… Что ж, теперь мне пришлось воочию убедиться, что они и вправду существуют.
Она приближалась к нам из глубин этой комнаты, и на лице ее расцветала приветливая улыбка. В зеленоватых глазах ее светилась доброжелательность. Кроме того, глаза эти были так проницательны, словно знали все тайны мира, но наряду с этим они говорили о том, что их владелице в значительной степени свойственны сочувствие и любовь. «Богиня разума»… Так, кажется, выразилась о ней юная мадмуазель? Да, эта женщина была похожа на богиню. На Цирцею, которая либо превращает мужчин в свиней, либо возносит их до богоподобного состояния. Рядом с ней я вдруг показалась самой себе убогой и ущербной, больной и глубоко несчастной…
– Анна Сергеевна, – пискнула Матильда-Адель, – эта Надежда Дурова. Я привела ее к нам, потому что в лечебнице ее могли застукать, что она женщина. И вообще, она очень несчастная: много курит и всего боится. Помогите ей, пожалуйста, я вас очень-очень прошу.
Выслушивая все то, что говорила Матильда-Адель, я, испытывая смятение чувств, опустила голову. А Анна Сергеевна, не обращая внимания на мое смущение и подойдя ко мне почти вплотную, произнесла очень приятным, мелодичным голосом:
– Здравствуйте, Надежда Андреевна. Очень рада видеть вас у себя… Присаживайтесь, пожалуйста, и расскажите мне, что вас беспокоит…
Четыреста шестьдесят четвертый день в мире Содома. Заброшенный город в Высоком Лесу.
Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.
При первом взгляде Надежда Дурова показалась мне загнанной в угол зверушкой, хотя она и старалась держаться уверенно и невозмутимо, как подобает существу мужского пола. Но меня не обманешь! Даже не входя в ее средоточие, я уже видела скорчившуюся там маленькую девочку, с рождения обделенную материнской любовью. Несмотря то, что мы с ней биологически были одного возраста, мне захотелось обнять этого испуганного ребенка и прижать к своему сердцу, как еще одного из своих гавриков. Но я не могла этого сделать. Ведь она хотела казаться сильной… Она хотела бы быть мужчиной, бедная Надя. Она думала, что только мужчинам в этом мире живется легко и свободно, что лишь им доступны свобода и право выбора своей судьбы. Что ж, неудивительно… Этот взгляд привила ей как раз ее мать. Мать, которая тоже изначально обладала очень свободолюбивой душой, но ей не удалось стать по-настоящему счастливой (иначе она бы не выбрасывала маленькую дочь из экипажа и после не обозлилась бы на весь мир за то, что тот не дал ей всего желаемого). Мать Надежды всю жизнь сетовала на женскую долю, говоря, что быть женщиной – настоящее проклятие… Естественно, сознание девочки значительно исказилось. Ведь любой психолог знает, как сильны в нас установки, данные в малолетстве родителями, даже невзирая на наше отношение к этим родителям. Эти психоэмоциональные программы постепенно разрушают нас, извращая отношение к себе и к миру.
Надя внешне спокойна, но ее жесты выдают внутренне напряжение. Она стоит посреди моей комнаты и комкает форменное кепи с назатыльником, не зная, куда деть руки. Я прекрасно вижу, что ей хочется по-женски кусать губы от волнения, но она сдерживает себя сознательным усилием. Однако в глазах ее – дружелюбие и надежда. И еще она всячески старается унять чувство удивления, вызванное в ней видом моего жилища. Ах да, ведь она прекрасно может видеть Белочку! Я так привыкла к своей живой кукле, что порой даже забываю о том, какое ошеломляющее впечатление та может произвести на неподготовленного человека, вплоть до обморока. Хорошо еще, что я приучила Белочку на бросаться к гостям к радостным визгом, а тихонько сидеть где-нибудь в уголке. Правда, она слишком любопытна, и потому уголок ее не устраивает; но я, собственно, закрыла на это глаза, благодарная своей несносной малышке и за то, что она хотя бы сменила крик на вкрадчивое бормотание. Это все же выглядело не так пугающе-неожиданно.
Дурова изучает меня внимательным взглядом. Да, вижу, что она весьма неглупа, наблюдательна и умеет владеть собой. Мое уважение к этой женщине растет, наряду с симпатией. И я дружелюбно улыбаюсь ей, говоря:
– Здравствуйте, Надежда Андреевна. Очень рада видеть вас у себя… Присаживайтесь, пожалуйста, и расскажите мне, что вас беспокоит…
Дурова кивает, ничего не отвечая, и немного растерянно оглядывается по сторонам. Тут же невидимые слуги подставляют ей стул; она чуть бледнеет (вижу, подавляет вскрик) и, бросив на меня ошарашенный взгляд, неловко садится. Стул массивный, прямоугольной формы, но сидеть на нем очень удобно, сама проверяла. Однако сидит Надежда напрягшись, на самом краешке этого замечательного стула, при этом чуть наклонившись вперед. Так-так… что ж, придется ее немного расслабить.
Я картинно щелкаю пальцами – вот уж невидимые слуги влекут по воздуху второй такой же стул (для меня), а также чудный резной столик красного дерева. Все это бережно устанавливается рядом с Надеждой самым удобным образом для того, чтобы могли с ней побеседовать в непринужденной атмосфере. Естественно, моя гостья смотрит на происходящее несколько испуганно; ну да ничего – к чудесам быстро привыкаешь. Прекрасно знаю (так как наблюдала не раз), что адаптация к магическому миру составляет около часа, а полная «акклиматизация» – три дня. Однако знаю я и то, что сеанс моей психотерапии будет иметь гораздо больший эффект, если организм пациента еще не приспособлен к другой реальности. Поэтому сейчас самое время заняться этой выдающейся женщиной, Надеждой Дуровой, даже не подозревающей, насколько она прославится в будущем своей удивительной историей. Кстати, мне вдруг вспомнилось, что свою знаменитую книгу она написала из-за нужды, которую она испытывала, выйдя в отставку. Я, конечно, слышала высказывание, что «лучшие произведение рождаются только на голодный желудок», но все эта деталь казалась мне немаловажной в том, чтобы оценить жизненные перспективы Дуровой в том случае, если оставить все как есть.
Я опять щелкаю пальцами, отдавая мысленные приказания – и вот к нам гуськом плывут по воздуху: чайник, чашки, блюдца, ложечки, вазочки со сладостями и тарелка с маленькими бутербродами.
– Ася, детка, спасибо тебе, а теперь иди погуляй, нам с Надеждой Андреевной нужно побеседовать наедине, – говорю я своей ученице.
Та кивает, довольная сознанием выполненного долга, и, подмигнув Дуровой и показав большой палец, уходит.
Мы приступили к чаепитию. Очень скоро я заметила, что моя гостья несколько отпустила свое напряжение. Поза ее стала более свободной, она села поглубже на стул, очевидно, оценив неоспоримые достоинства этого раритета. Мы пили ароматный чай. Мы ели вкусные конфеты. Мы беседовали ни о чем – типа какая прекрасная погода. Таким образом мы настраивались друг на друга, обмениваясь невидимыми флюидами. Правда, Дурова то и дело как-то странно покашливала и бросала на меня такие взгляды, будто не решается о чем-то попросить. Разумеется, я бы могла без труда выяснить, что ее беспокоит, да только уже давно дала себе зарок копаться в чужих мыслях без крайней на то необходимости. Ну неужели я сама, только в силу своей проницательности и знания человеческой натуры, не смогу разгадать причину происходящего с ней? Явно она борется с какой-то тягой… Облизывает губы… Нервно сглатывает… Перебирает пальцами правой руки… Ну да, точно! Табачная зависимость! Вот только скажет ли она сама об этом? Как-то неудобно задавать ей в лоб вопрос: «Что, курить хотите?» Ведь большинство курильщиков стыдятся своей привычки и не афишируют ее в обществе людей, ей не приверженных.
Она не стала жеманиться. Посмотрев прямо мне в глаза, она наконец робко произнесла, виновато при этом улыбаясь:
– Простите, ради Бога, Анна Сергеевна… Не найдется ли у вас папиросы? Или щепотки табаку? Очень хочется курить…
– Дорогая Надежда Андреевна, – мягко ответила я, – конечно же, у меня все найдется. Но у меня есть правило – не делать ничего, что пошло бы во вред здоровью пациента. Смею вас заверить, что курение – крайне вредная привычка. Так как же нам с вами быть?
Надежда тяжело вздохнула и пожала плечами. После чего снова нервно сглотнула, и, прощаясь с мечтой о затяжке, как-то сразу приуныла и ссутулилась. Мне было ее очень жаль. Хоть сама я пагубными привычками никогда не страдала, все же могла вообразить, каково это – остаться без любимой «вкусняшки», когда весь твой организм взывает о порции привычной отравы.
Нужно было что-то срочно предпринять.
– Надежда, – сказала я с некоторой торжественностью в голосе, – скажите мне честно – хотите ли вы избавиться от этой зависимости – я имею в виду привычку к курению?
Она некоторое время смотрела на меня, хмуря лоб и моргая – очевидно, в ее голове происходила интенсивная работа мысли.
– Как вы сказали, Анна Сергеевна? – произнесла она тихим хрипловатым голосом и опять покашляла. – Зависимость?
– Ну да, зависимость, – авторитетно кивая, подтвердила я собственные слова. – Человек, попавший в плен дурной привычки, не свободный человек. Уже не он управляет собой, а его привычка. Она влияет на его самочувствие, настроение, отношения с окружающими. Большую часть его мыслей занимает эта привычка, хоть и далеко не всегда человек согласится с этим утверждением. Без того, чтобы реализовать свою тягу, зависимый не может ощущать себя полноценным человеком. Вс