– Е-мое, так это же девки, робяты! – заорал он. – Хранцузы обычных девок забоялись!
Вот те номер, Давыдов. И ведь в самом деле – все остальные солдаты артанской армии, стоящие против нас, кроме того лейтенанта-поручика, являются девками немалой привлекательной силы… Но это не те домашние барышни, которых только вчера обмундировали в незнакомую им форму и посадили верхом на лошадей, а такие дикие штучки, которые и в самом деле родились и выросли в седле коня. И ружья, сейчас закинутые за спину, у них отнюдь не для красоты, как и закрепленные у седла пики с красными флюгерами и длинные палаши. И ведь все равно хороши красотки: строят глазки гусарам, а те уже услышали русскую речь и растаяли… Да мало ли где та Великая Артания, про которую говорил поручик Антонов…
Тронув бока коня шенкелями, я выехал вперед, командир артанцев сделал то же самое. Встретились мы ровно посреди между нашими людьми.
– Ну, здравствуй, подполковник Денис Давыдов, всю жизнь мечтал тебя увидеть, – сказал мой визави, протягивая запечатанный сургучом пакет из плотной бумаги, на котором почерком незнакомого мне писаря было начертано: «Подполковнику гусарского Ахтырского полка Денису Васильевичу Давыдову лично в руки»; и подпись главнокомандующего генерала от инфантерии Кутузова.
Быстро разорвав пакет, я достал записку, несомненно, писаную Михайло Илларионовичем своей собственной рукой. И там говорилось, что с получением сего послания мой отряд должен действовать совместно с разведывательным батальоном артанской армии, под командованием капитана Коломийцева; и где силой, где хитростью, а где и уговорами приступить к очищению русской земли от войск неприятеля. Остальные сведения мне на словах объяснят господа Коломийцев и Антонов, потому что в противном случае эпистола получится с хороший толстый том пуда на два весом…
Не успел я прийти в себя от такого известия, как вдруг на Старой смоленской дороге (с востока, там, где Можайск) раздалось рычание, будто на свободу выпустили стаю голодных барсов, а потом еще и лязг, который бывает, когда железо трется о железо, жалуясь на свою тяжкую судьбу.
– А это, – сказал поручик Антонов, – основная часть нашего батальона во главе с капитаном Коломийцевым. Отныне, господин подполковник, сам черт вам не брат, а мальчик на побегушках…
14 (2) сентября 1812 год Р.Х., день седьмой, утро. Санкт-Петербург, Каменностровский дворец.
Император Всероссийский Александр Павлович.
Император Александр Павлович, которого великий поэт метко назвал плешивым щеголем и врагом труда, находился в ужасном смятении, в каком обычно оказывается человек, разом сиганувший из огня да в полымя. Еще вчера главной его грозой считался Наполеон Бонапарт с несметными полчищами, подступавший к Москве, в то время как русская армия отступала шаг за шагом, ведя упорные арьергардные бои. И хоть потери французов во много раз превосходили потери русских и перешедшая границу огромная многоязычная орда таяла на глазах, надежды на благополучный исход дела не было почти никакой. Ведь не одна Франция вторглась в Россию со своим Императором, вместе с ней в Россию вторглась и вся Европа. На стороне Наполеона были даже некогда союзные России Пруссия и Австрия, при этом австрийский император Франц Первый даже выдал за Корсиканца свою дочь Марию-Луизу.
С того момента, как стало известно, что французские войска все же перешли границу, Александр Павлович много раз думал о том, что, возможно, этой несчастной войны и не случилось бы, если бы два года назад он согласился с просьбой Наполеона выдать за него замуж свою младшую сестру, пятнадцатилетнюю* Анну Павловну. Он жалел, что не имел в себе мужества настоять на этом браке перед своей матерью Марией Федоровной (Марией-Доротеей Вюртенбергской), которая видела в Наполеоне Бонапарте выскочку и исчадие революции. Да, его родительница была сурова и упряма, но все-таки главой семьи был именно он, император Александр, и в его воле было решить дело по-своему. Кто знает, пошел бы тогда Наполеон войной на брата своей жены или попытался бы решить накопившиеся вопросы иным образом. Но после того как заговорили пушки, было поздно сожалеть об упущенных возможностях.
Историческая справка: * По донесению французского посла Коленкура, в пятнадцать лет Анна Павловна была высока ростом для своего возраста и более развита, чем обыкновенно бывает в этой стране, так как, по словам лиц, посещавших двор её матери, она вполне сформирована физически. Рост её, стан – всё указывает на это. У неё прекрасные глаза, нежное выражение лица, любезная и приятная наружность, и хотя она не красавица, но взор её полон доброты. Нрав её тих и, как говорят, очень скромен. Доброте её дают предпочтение перед умом. Она уже умеет держать себя как подобает принцессе и обладает тактом и уверенностью, необходимыми при дворе.
Месяц назад главнокомандование над русской армией было передано генералу Кутузову, и теперь императору Александру Павловичу оставалось только уповать на Милость Божью и молиться. Что он и делал до исступления, обычно в компании своего давнего друга князя Александра Николаевича Голицына и отставного политика и дипломата, действительного тайного советника Родиона Кошелева, которого православная церковь небезосновательно считала одним из главных российских масонов и источником пагубного влияния на царя*.
Историческая справка: * архимандрит Фотий много лет спустя писал: «Сей вельможа хитрый, пустосвят, лицемер, придворный ласкатель, прибрав к себе в руки министра духовных дел и народного просвещения князя Голицына, более всех в своё время сделал вреда и зла церкви православной и духовному сословию».
Вот и вчера совместные молитвы трех сердечных друзей (император распорядился выделить квартиру Кошелеву тут же во дворце) затянулись чуть не за полночь. И тут сначала со стороны набережной реки Невки послышался стук копыт несущегося во весь опор коня, потом во дворе заметались фонари, послышались крики дворни; и вот по лестнице на третий этаж жилого флигеля, где и располагался кабинет царя Александра Палыча, забухали грубые кавалерийские ботфорты. И вскоре перед позабывшим молитвы царем предстал с ног до головы забрызганный осенней грязью гонец князя Михайлы Илларионовича Кутузова, пять с лишним ден гнавший коней от безвестного доселе сельца Бородино в Московской губернии. Оказавшись лицом к лицу с монархом, гонец рухнул на одно колено, протянул запечатанный сургучом пакет с посланием Александру Павловичу и возгласил:
– Победа, государь! Москва спасена! Бонапартий полностью разбит, а его армия окружена и пленена вместе со всеми маршалами и самим императором!
Дрожащими руками и со слезами на глазах Александр Палыч принял из рук гонца пакет и громко сказал:
– Эй, слуги, примите и обиходьте гонца, сводите в баньку с дороги, накормите, напоите да спать уложите. И чтоб постелю ему стелили самые красивые дворовые девки. Славную весть привез нам сей воин, за что награда ему непременно воспоследует.
А то как же, ведь и в самом деле весть славная. Не было и гроша, да вдруг алтын; мечтали о том, чтобы разойтись с Бонапартом вничью без поражения, а гонец привозит известие о победе. Да какой победе! Вражья армия разбита и пленена, причем в плен попал и сам Корсиканец вместе со всей своей кровавой сворой из прославленных генералов и маршалов. Значит, не зря молились император и его сотоварищи, а значит, теперь требуется возблагодарить Господа, уже благодарственной молитвой, за оказанную им милость.
Вознеся жаркую благодарственную молитву, император сломал сургучную печать и погрузился в чтение многостраничного донесения, написанного четким почерком штабного писаря, в которого каллиграфия (вот бы нашим врачам такое) была насмерть вбита в ягодицы розгой школьного учителя. Но по мере чтения на чело императора все больше и больше опускалось выражение хмурой задумчивости. Гонец сказал правду, но далеко не всю. Или, может, с его точки зрения мелкопоместного дворянина, взятого в солдаты вольноопределяющимся (а были и такие), главным был как раз разгром Наполеона и пленение его войска, а уж кто и как это сделал, для него являлось второстепенным. А вот главнокомандующий русской армией князь Кутузов писал о событиях, произошедших 26 августа в окрестностях села Бородино, гораздо подробнее и подробности эти для императора Александра Павловича были как острый нож поперек чресел.
А как же иначе. Русская армия оказалась причастной к победе лишь косвенно – да, стояла она стойко и сражалась храбро, но особых успехов не стяжала. Главную роль сыграла неизвестно откуда взявшаяся ив самой середке России армия какой-то там Великой Артании, которая одним могучим фланговым ударом сокрушила боевые порядки французов и поставила их в такое неловкое положение, что даже военный гений Бонапарта ничего не мог сделать. Невеликие числом, но чрезвычайно хорошо вооруженные и выученные артанские полки хозяйничали на поле боя как хотели, и все атаки французов, хоть в конном, хоть в пешем строю, отбивали с большими потерями для неприятеля. Где же находится эта Великая Артания, не знает никто, потому что такой страны нет ни на одной карте мира.
И самое главное – никому неизвестен и сам артанский самовластный князь Серегин, о котором Кутузов пишет, что он смог бросить в бой один кавалерийский и один полнокровный пехотный корпус и артиллерию, при этом оставив еще какие-то силы невыясненной численности в резерве. Такое не под силу ни одному самозванцу-мистификатору, ибо такие силы частному лицу собрать просто невозможно. Но и это еще далеко не все. Серегин этот, оказывается, тоже не просто так проходил мимо и решил вмешаться в сражение, которое его никак не касалось. Нет, он заявляет, что послан в этот мир Небесным Отцом (читай – Богом-Отцом) исправить многие ошибки, совершенные в том числе и им, императором всероссийским, и действует с его ведома и по поручению. И в доказательство всему этому предъявляет огненный меч архангела Михаила, или чертовски на него похожий. Когда этот меч обнажен над полем боя, у всех сражающихся за правое дело прибавляется сил, а у их противников от слабости подгибаются колени. И в плен Бонапартия вместе с его гвардией захватил именно князь Серегин, и не отдает, держит его при себе. Как только такое станет известно на Руси – бунт может грянуть пострашнее Пугачевского. Под знамена божьего посланца – победителя Наполеона, желающего исправить некие ошибки его, Александра Павловича, царствования – народ сб