С каким же чувством триумфа я увидела, как он оживился, как загорелись его глаза, когда он впервые узрел меня! Да, мне практически сразу удалось сразить его. Никогда я не забуду этот момент – он, чуть подавшись вперед, откровенно разглядывает меня; я же, испытывая смущение, то и дело опускаю взгляд. Кроме того, я с изумлением обнаружила, что он выглядит совсем не так, как я себе представляла. Он отнюдь не казался чудовищем. В нем было что-то, чего не могли передать портреты; к моему собственному удивлению, он показался мне весьма привлекательным. И потому те слова, что отец наказал мне сказать ему при встрече, прозвучали совершенно искренне: «Вы лучше, чем на портрете…» Он ухмыльнулся – это вышло у него как-то неприятно, несколько покровительственно, словно он нарочно хотел уязвить меня. Да, вероятно, так и было – он с первой же минуты, еще не произнеся ни слова, уже дал мне понять, что я должна безропотно подчиняться его воле…
А уж то, что произошло дальше, было и вовсе унизительно для меня. Напрасно я надеялась, что он проявит уважение и соблюдет традиции. С ужасом я осознавала, что мой муж – грубый солдафон… Едва мы приехали В Брунау, он взял меня за руку и, с ног до головы окинув горящим взглядом, заявил, что раз я его жена, то он немедленно займется со мной главным делом… При этом его люди смущенно переглянулись, я же покраснела до кончиков ушей. Неслыханно! До чего он дерзок и бестактен! Когда кто-то попытался мягко вразумить его, он заносчиво ответил, что может позволить себе вести себя так, как сам сочтет нужным, и… и мы удалились в спальню.
Там, в покоях, он набросился на меня точно дикий лев. Нет, он не был слишком груб, но весь этот его чувственный порыв пугал меня, не давал опомниться. Я ожидала совсем, совсем другого… А он резкими движениями срывал с меня одежду. Овладевая моим телом, он шептал мне на ухо что-то непристойное… Я же дрожала, чувствуя себя безвольной полонянкой в жадных руках победителя, торопящегося воспользоваться моментом своего триумфа. И все это – с мучительным осознанием того, что там, за дверью, шепчутся и осуждающе качают головами его – а теперь уже наши – придворные.
Все, что он делал со мной, я терпела молча. Закричать или застонать – это значит потерять лицо. И только одна мысль билась в моей голове: «Неужели это теперь будет происходить только так – торопливо, без всякого оттенка чувств, точно у животных?» Мой муж фактически меня изнасиловал, когда взял меня – не спрашивая моего согласия и не пытаясь доставить мне удовольствие. Воистину Корсиканское Чудовище – дикарь и людоед… И сердце мое наполнялось тоской. При всем при этом я обнаружила, что супруг отнюдь не противен мне. И мне хотелось от него ласки, нежности, поцелуев, трепетных поглаживаний… Но ничего этого он мне не давал. Всякий раз, когда мы с ним оказывались в постели, мной овладевало мерзкое ощущение, что я для него – даже не человек, а просто красивая вещь; вещь, которую купили и теперь она обязана выполнять свое предназначение; вещь, которой просто пользуются, а когда она придет в негодность, ее просто выкинут на свалку.
Я много молилась, пытаясь примириться со своей судьбой, в то время как, по мнению других, мне следовало ощущать себя самой счастливой женщиной на свете. Но вместо этого я все больше приходила к выводу, что никогда мне не стать для мужа чем-то большим, нежели просто «утроба»… И горечь вползала в мою душу, отравляя существование.
Вместе с тем чувственность моя просыпалась. Но супругу не было до этого дела. Наверное, он считал, что я абсолютно холодна и не испытываю желания. Ну да, ведь он привык иметь дело с опытными женщинами…
Поскольку я не смогла забеременеть сразу, он стал вести себя просто оскорбительно, доводя меня до слез. Он кричал на меня, топал ногами… Говорил ужасные вещи! Да, таким оказался мой муж… Чудовище – не зря его так назвали. В минуты его бешенства меня спасало одно – глядя на него, я воображала его маленьким, с тряпичным телом; я кладу его на колени и хлещу по заднице… Наверное, это мысленная картина вызывала легкую улыбку на моем лице, потому что он, багровея от ярости и потрясая кулаками над моей головой, шипел: «Зачем я только женился на вас! Вы даже забеременеть неспособны! Вы холодная, кичливая особа! И еще смеете смеяться мне в лицо…»
Однако я не испытывала перед ним страха. Все-таки в какой-то степени он зависел от меня – никогда он не причинил бы мне вреда. Кроме того, он был одержим постельными утехами со мной – казалось, моя неискушенность только возбуждает его… Как хорошо, что Господь наградил меня привлекательной внешностью!
Когда стало точно известно, что я забеременела, он совершенно изменился. Теперь он едва ли не на руках меня носил, выполняя любые капризы. А мне было горько оттого, что для него ценность представляет исключительно будущий наследник, но не я сама… Однако я старалась примириться с положением вещей.
Рождение сына стало для моего супруга главным событием его жизни. Он был так счастлив, что порой походил на безумного. Одновременно с тем он стал охладевать ко мне… Что ж, моя функция была исчерпана… У него стали появляться любовницы. А вскоре он двинулся войной на Россию… что и стало его роковой ошибкой. Ведь у этой станы, во много раз превосходящей все Европейские государства вместе взятые, есть начало, но нет никакого конца. Вторгнуться с армией в эту страну – все равно что бросить камень в омут без дна: сделать это сможет любой дурак, а вот вытащить обратно не сумеют и тысячи мудрецов. Поэтому я понимала, что ему не стоит этого делать, однако мой супруг был упрям. Он считал, что завоевание России необходимо для того, чтобы он обрел мировое господство, не для себя, а для нашего общего сына. Наш Шарль должен был стать императором не только Франции, но и всего мира.
Я понимала, что мне, как его супруге, надлежит переживать и беспокоиться за успех этого безумного предприятия. Но ничего подобного я не испытывала. Наоборот – при известии о несчастье мне, после короткого приступа страха, стало легко и свободно. Вот так – мой непобедимый супруг потерпел военное поражение и попал в плен к русским… Как я ни старалась, не могла найти для него в своем сердце ни малейшего сочувствия. Хотя некоторые угрызения совести там присутствовали… Но, глядя трезво на наши с ним отношения, я неизменно убеждалась, что не смогла бы быть с ним счастливой… А мне так хотелось любви! Хотелось познать истинное наслаждение в близости с мужчиной…
И я решила немедленно собраться и уехать в Австрию, к отцу. Что мне теперь делать во Франции? Я так и не смогла стать здесь своей. Гордячка-австриячка – шипят мне вслед придворные. На родине я сразу почувствую себя уверенно и спокойно. И все пойдет своим чередом… Надеюсь, что очень скоро у меня завяжутся близкие отношения с графом Нейпергом, с которым мы познакомились во время моей свадьбы с Бонапартом. Ведь он такой красавчик, хоть и одноглазый, и к тому же герой, всю жизнь воевавший с Корсиканским Чудовищем.
Я не хотела бы больше встречаться с Бонапартом, даже если русские и отпустят его. У меня нет злости на него, и я от души желаю ему всего самого лучшего, даже несмотря на обиду (которая уже начинает понемногу проходить). Я сама буду воспитывать своего сына и еще, возможно, выйду замуж за достойного человека. Не знаю даже, кем мне суждено остаться в истории для французов – любимой женой великого императора или чванливой чужачкой. Да и не все ли мне равно, ведь впереди у меня новая жизнь… Надо немедленно отдать приказ начать сборы, ведь здесь, в Тюильри, я не желаю оставаться даже на одну лишнюю ночь.
час спустя. Французская империя, Париж, императорская резиденция Тюильри.
Предотъездная суета в покоях Марии-Луизы достигла апогея, когда внезапно в коридорах императорского дворца раздались тяжелые шаги и лязг оружия, которые могли принадлежать только большой группе вооруженных мужчин. Служанки и придворные дамы, случайно оказавшиеся на пути процессии, с писком, будто испуганные воробушки, разлетались во все стороны, бормоча что-то вроде: «О, Боже мой, это же сам император!». Это действительно был император Наполеон, собственной персоной. Похудевший и злой, он стремительно шагал по коридорам Тюильри, сжимая в руке шпагу, и гвардейские часовые при его появлении вытягивались во фрунт и, отдавая честь, восторженно рявкали: «Да здравствует его императорское величество Наполеон Первый!».
Любим был своими людьми император Наполеон, любим, даже несмотря на то, что постоянные войны в Европе, в последнее время потерявшие всякий смысл, уже изрядно поднадоели народу, а непрерывные рекрутские наборы в буквальном смысле обескровили* Францию. И никого при этом не интересовало, как Наполеон одним махом смог преодолеть пространства отделяющие Париж от далекой бескрайней России, и что это за люди (двое мужчин и две женщины) бок о бок, в ногу идут рядом с Наполеоном. Самое главное было в том, что Император вернулся в Париж, и теперь все будет хорошо! И теперь он сам может поставить на место заносчивую австриячку, которую большинство ее новых подданных подозревали в измене, так же как и ее тетку, гильотинированную королеву Франции, жену Людовика Шестнадцатого Марию-Антуанетту.
Примечание авторов: * демографы отмечают, что после наполеоновских войн средний рост французских мужчин уменьшился примерно на десять процентов. Франция была Наполеоном обескровлена и больше никогда не смогла подняться до прежних высот. И немалую роль в этом процессе сыграла Наполеоновская армия, бесследно сгинувшая на просторах России.
А иначе к чему все эти торопливые сборы посреди ночи? Наверное, изменница пронюхала о возвращении супруга и собралась бежать, но Император успел раньше… некоторые при этом уже предвкушали гильотину, установленную на Гревской площади, и прелестную головку, скатывающуюся в корзину с отрубями… Сам Наполеон, пришедший в ярость от сцены предполагаемого бегства, может быть, в ослеплении гнева и дошел бы до крайностей, но его спутники были сильно против кровавого исхода этой эскапады. Никаких казней; и вообще – отбросов нет, а есть кадры.